СемьЯ

Еще одна лестница. И еще одна.

– Угомонись! – рявкнула Женя, не выдержав. – Валька не может так быстро. Че втопила?!

– Мы же почти пришли, – взмолилась Саша. – Свобода! Никаких коридоров, никакой воды, никаких…

– Тише, – Юра нахмурился.

Саше все было нипочем – она поверила, что все-таки успеет к папе. Понимала, что это глупо и по-детски, но верила. А вдруг он задержится подольше?..

Теперь они шли по широкому тоннелю без единой двери – пересохшее сероватое русло под ногами, тяжелый свод над головой, все подсвечено белизной лампочек. Все как обычно, только Саша летит на всех парах, будто обрела второе дыхание. Будто там, впереди, ее и вправду дожидается папа. Даже мать, бог с ней, она ведь тоже волнуется, еще бы, единственная дочь пропала…

– Я больше не могу, – шепнула Мила и, скривившись, упала на пол.

Один миг, и все летит к чертям.

Сначала Саша хотела закричать, что они не могут сдаваться – сейчас, когда спасение так близко. Что надо идти: «Вставай, Мила, и я потащу тебя на плече, если надо, если ты вдруг…»

Но одного взгляда хватило, чтобы крик застрял в глотке.

Лицо Милы побагровело. Кровь горячим потоком прилила к лицу, скопилась в глазах, где растворились даже черные зрачки, хлынула из носа…

Мила завалилась на бок, слабо улыбаясь им. Руки ее затрясло, словно бы по ним пустили ток. Саша, не чувствуя хромоты, бросилась к Миле.

– Милка, не вздумай… – Женя упала на колени первой, схватила Милу, пытаясь унять ее судороги. – Дер-ржись, ну, дер-ржись, потер-рпи, Мил…

Заревела Валюшка – истошно, протяжно, во всю мощь своих маленьких легких. На нее никто не обратил внимания.

– Что, чем помочь, что делать-то? – повторяла Саша, схватившись за Милу.

Егор крепко держал ее трясущуюся голову. Глаза у Милы закатились, обнажив багровые белки, изо рта пошла пена, которая, смешиваясь с кровью, превратилась в бледно-розовую жижу.

Мила все еще улыбалась. Словно бы не хотела пугать друзей.

– Началось. Держите ее крепче. Всё…

Юра стоял чуть поодаль, и Саша едва услышала его голос. Все мелькало перед глазами, ладони онемели – Саша навалилась на Милу и прижала ее к бетону, зажмурившись. Даже сломанная рука осталась где-то там, за чертой.

– Милочка, мама… – шептала она, не слыша.

– Тихо… – просила Женя с другого бока. – Тихо, Милка, боже, Мила…

Казалось, что этому не будет конца. И когда Мила, дернувшись и хрипло застонав, обмякла, Саша едва не расхохоталась – все внутри скрутило таким тугим узлом, что если не зареветь, не засмеяться или не закричать, то грудину попросту разорвет в лохмотья.

Не разорвало. Схлынуло.

Мила затихла. Расслабилась, став податливой и мягкой, а Саша, чуть отстранившись, разом поняла, что всё. Всё.

Распахнутые глаза Милы смотрели в потолок. Кроваво-красные, пустые глаза. Она больше не улыбалась, и странное выражение застыло на бледнеющем лице. Она как будто не хотела оставлять их всех, своих бродяг, и волновалась не за себя, а за них.

– Всё.

Юра выдохнул, и в его голосе скользнуло едва слышимое облегчение. Глаза заслезились, будто бы от сильного ветра.

Егор все еще придерживал Милину голову. Женя, отвернувшись, плакала. Вздрагивали ее костлявые плечи.

– Как… – прошептала Саша. – Она же…

– Она болела, – ответил Юра и только тогда подошел к ним. Сел на бетон, вытянул ноги в тяжелых ботинках. Вдохнул. Выдохнул.

– Чем она болела?.. – Сашин голос даже ей самой показался чужим. Она заметила, что на рукаве осталась розовая кровь, и тошнота, рывком ринувшись к горлу, едва удержалась в Сашином теле.

Юра не ответил. Потянулся вперед, дотронулся до остывающего… Нет!

Со щек Милы сходила краска, рыхлый подбородок едва заметно дрогнул под Юриными руками.

Саша все равно не верила.

Он прикрыл пальцами сморщенные веки, положил ладонь Миле на лоб. Помолчал.

Егор, глядя в одну точку, раскачивался из стороны в сторону. Женя утирала распухший нос рукавом куртки и пялилась в стену. Она хотела держаться. Хотела быть сильной.

Как и Саша.

Кажется, даже нога перестала болеть, даже сломанная рука позабылась. Мила лежала перед ними, и было ясно, что она умерла – вроде бы ничего особенного, будто уснула, но нет. Что-то уже происходило с ее телом, что-то почти неуловимое, но все-таки заметное. Неужели именно так и выглядит оболочка без души?..

Милины руки все еще были теплыми. Саша гладила ее ладонь и пыталась представить, через сколько времени эти пальцы нальются холодной тяжестью, окоченеют, но никак не могла этого сделать. Вот же она, кровь, теплая и густая, прямо под тонкой кожей.

Сейчас Мила откроет глаза, вытрет испачканные губы и…

Шаги.

Воздух в тоннеле всколыхнулся. В лица бродягам дохнуло гнилью – сладковатый запах, от которого спазмом сжимает внутренности. И шаги… Тяжелые, нечеловечески тяжелые шаги.

– Идем, – дернул бродяг Юра, мигом взвившись на ноги. – Ну, быстро!

Он говорил шепотом, но даже в этом шепоте слышался визг.

Саша спокойно подумала, что вот теперь-то они точно умрут. Они ведь не уйдут без Милы, не бросят ее, даже мертвую, посреди тоннеля, залитого ярким светом. Пусть их всех растерзают, пусть они своими глазами увидят химеру, и пусть она сделает с ними, что хочет – хоть сожрет, хоть изуродует, хоть…

Они не бросят. Они должны… похоронить Милу? Попрощаться с ней по-человечески? Саша не знала.

Но знала она лишь одно – они не уйдут.

Женя вскочила следом за Юрой, потянула Егора на себя:

– Давай, пошли, она р-рядом…

– А Мила? – тупо спросила их Саша.