Фуга. Горсть вишневых косточек

– Если только не искала тебя специально, – добавила Марина.

– А потом вдруг засела в лесу?

– Я думал об этом, – тихо ответил Богдан, – Но пойти расспросить отца… – он покачал головой, – я не могу пока этого сделать. Не хочу, чтоб он знал, ну и боязно.

– Ну а если он скажет – нет, ты не местный, твоя родина далеко и для спокойствия лучше не знать где именно.

– А если он скажет да?

Андрей умолк.

3

Просторная гостиная Волдановичей была обставлена по всем требованиям взыскательного аристократического вкуса и выдержана в томных бежевых тонах. На пухлом ворсистом ковре лежали доберманы – Прыткий и Любляна. Два гладких мускульных жгута. Они лежали посреди гостиной и вяло водили ушами. Сашка невзначай поглядывал на собак через плечо. Доберманы были безупречно воспитаны, понимали хозяев с полувзгляда, они ни за что бы не цапнули гостя за штаны и ни в жизни не подняли бы шума, однако Сашка смотрел на них с опаской. Он любил животных, но эти псы, как нечто противоестественное, не казались ему гармоничной частью природы. Они не просто хищники, не просто друзья, скорее оружие – два до блеска начищенных ружья. Регина обожала доберманов. Один из псов от души зевнул, растянув узкую пасть так, что обножилось розово-черное небо. Сашка отвернулся. Комнату украшал блестящий рояль, на котором никто из Волдановичей не умел играть. Он стоял здесь ещё со времен бабки, впрочем, она тоже не владел инструментом. Рояль, как вымпел достатка, подавался для гостей. И именно для них же его тщательно, до зеркального блеска, натирали полиролью и тряпицей особого состава, что была мягче пуха на ощупь. Исправно, дважды в год, приглашали настройщика. Хоть инструмент звучал в этих стенах крайне редко, но выставлять его напоказ необходимо в лучшей форме.

– В моей музыкальной шкатулке замечательная мелодия, нана- на…– Регина напела, как смогла.

– Это Моцарт.

– Почему мы не учим его? Эту музыку я легко запомню.

Сашка чуть поморщился:

– Я думаю, Моцарт для тебя…– он поискал слово, – тебе нужно что-то серьезней.

Регина чуть опешила:

– Невероятно!

– Композиция, что у тебя в музыкальной шкатулке слишком проста, – поспешил оправдаться Сашка, – Она легко запоминается, наигрывается тоже легко, но нет глубины. Тебе нужно нечто проникновенное, Регина, а в ней недостаточно оттенков.

– Какой же ты самонадеянный.

– Не заговаривай мне зубы.

Она повернулась к клавишам и в который раз простучала пальцами по черно-белой ленте рояля.

– Чуть мягче, Регина, Шопен любит нежность, – Сашка наиграл короткую последовательность нот, которую Регина силилась повторить.

– Порой мне кажется, ты приходишь ко мне только из-за рояля.

– Ну, раз уж ты догадалась, не стану опираться.

Сашка надеялся, Регина улыбнется, но она, кажется, вовсе не услышала его замечание. Она вновь проковыляла пальцами по клавишам, Сашка накрыл её ладонь своей рукой и повторил те же ноты:

– Ты можешь прикасаться легче, я же знаю, – он погладил клавиши кончиками её пальцев, рояль отозвался легким переливом мелодии.

– Капризный инструмент! – фыркнула Регина

– Прямо, как ты.

Регина сбилась и начала заново. Среди бесконечной вереницы черно-белых клавиш она никак не могла найти ноту до.

– Если б ты потрудились запомнить, что между си и до плутон, – Сашка провел пальцем по промежутку у двух белых клавиш, – у нас бы больше не возникло таких вопросов.

– Саш, ты слишком высокого мнения о моих способностях к музыке. – Регина положила голову ему на плечо и взяла в руки ноты, – Неужели, ты понимаешь, что тут написано?

– Это даже проще, чем азбука – вот твою любимая до, – Сашка указал на тёмную капельку внизу строки.

– Я устала, это так утомительно! Поиграй мне, я хочу только слушать, а не учиться.

Сашка и не ждал особой самоотдачи. Когда Регина попросила научить ее чему-нибудь на рояле, еще по беспечной интонации голоса, по рассеянным ноткам просьбы становилось ясно, что это не серьезно. Она соблаговолила бы позволить роялю петь под ее пальцами, но вникать, учиться, напрягать память и десятки раз пробегать по одним и тем же клавишам, чтоб оттачивать навык было бы через чур. Сашка поставил ноги на педали и заиграл грустную прелюдию. Мелодия заструилась по бежевым стенам гостиной. Её переливы проникали в потайные уголки большого дома, тут же взлетали к потолку и легким послевкусием таяли в воздухе, как печальные слезы маэстро. – Нам пора к Леопольду, – тихо проговорил Сашка, стараясь не перебить звучание нот.

– Ещё минуту.

***

Сашка свернул с асфальта на грунтовую дорогу и спрыгнул с мотоцикла.

– Держись крепче! Тут пешком дотащу, а то увязнем, – крикнул он Регине, толкая мотоцикл по мягкой грязи.

Дед Леопольд жил в коренастом домишке в начале поросшей липами улицы. Перед домом рос расхристанный куст жёлтой акации, занимая собой почти всю лужайку. Он был так уродлив, что привлекал к себе внимание любого, кто появлялся на улице впервые. Остистые ветви акации торчали ежом, а самые толстые и долгорукие валились к земле под собственной тяжестью. Ветер теребил редкие гроздья прошлогодних сухих стручков, звякая ими о древо. Сей звук олицетворял уныние и досаду. Леопольд стоял за этот кустик горой. Ершился при любом намёке выкорчевать его, кричал и защищал акацию с пеной у рта. Такое поведение деда казалось Сашке крайне странным, учитывая его пристрастие к ботаник и цветоводству. Но, наверное, это семейное. Было в крови Волдановичей что-то, порождающее тягу к безобразным растениям – стоит только вспомнить Регину и каштан.

Строго говоря, Леопольд бел не дед, а прадед Регины, Сашка ходил к нему вот уже несколько месяцев с того дня, как последняя сиделка сбежала, не выдержав и недели. Да, дед Леопольд – это сварливый, несносный старикашка, с острым, непристойным языком и дурными манерами, многократно увеличенными старостью. С давних пор дед был привязан к инвалидному креслу, но жил один, старательно отвадив от себя многочисленных родственников и умело спугивая помощь. К девяносто трем годам он извел множество медсестер, а в службе социальной помощи о нем ходила весьма дурная слава, но лета брали свое. Дед дряхлел. Теперь немощь овладела его трясущимися руками, пальца перестали слушаться, спина закостенела и трещала при малейшем движении, да и больше не осталось сил вытаскиваться из инвалидного кресла при всякой нужде. Но дед не шел на мировую! Напротив, ощущение собственной зависимости только распаляло злобный норов Леопольда. Марк Волданович измаялся со стариком, тогда Сашка предложил свою помощь. Нет, нельзя сказать что дед полюбил Сашу, или они сжились, пригрелись друг к другу, или, что Сашка Чижов нашел особый подход к взбалмошному старикану, чем-то очаровал дедка. Просто он легко переносил бессмысленную брань и беспочвенные пустые оскорбления. Идиотские выходки Леопольда не достигали цели. Он едко шутил и сам смеялся, поддевал, пакостничал, дерзил, нахально подтрунивал, но от Сашки все отскакивало. Дед старый, что с него взять.

– Прибыл бес на хворостине, и пигалица с ним! – Леопольд был уже на крыльце. Состроив мину, он развернулся на своем кресле и укатил вглубь сада.

– Не знаю, Саш, – протянула Регина, слезая с мотоцикла, – зря я, наверное, пришла. Мы все только раздражаем его. Каролину в прошлой раз он прогнал шваброй!

– Да брось, – Сашка обнял Регину за плечи. – Раз уж дед на крыльце, значит ждал нас. Тоскливо одному коротать старость.

– Другое дело, когда есть над кем поизмываться.

– Именно,– он отворил калитку и пропустил Регину вперед, – В это время дня дед торчит в теплицах.

Сашка с Региной обогнули дом и перед ними предстали две длинные, острокрышие, сверкающие стеклом, душные теплицы.

– Прабабка Зинаида любила цветы, – сказала Регина. – После ее смерти дед сам стал ухаживать за садом. Это… – Регина поджала губы в поисках слов, – это удивительно, потому что очень на него не похоже! Продолжать дело жены, с которой жил как кошка с собакой – совсем не про моего деда.

Леопольд торчал в теплице и даже не обернулся, когда Сашка с Региной вошли. Старик ковырялся в дощатой кадке, брюзжа себе под нос. Ссохшийся, тощий он выглядел таким маленьким в широком инвалидном кресле; в добавок, тонул в проетой молью душегрейке, что любил надевать поверх протертого свитера с неясным геометрическим узором. Леопольд всегда мерз. Может, поэтому ему и нравилось возиться в теплицах. Нагретый влажный воздух пах землей и мхом. В ведерках, тазах, торфяных горшочках и подвесных кашпо зеленели ростки всевозможных сортов и подвидов растений.

– Дед, как называется этот цветок? – крикнул Сашка с другого конца теплицы. Дед мрачно покосился на него, словно раздумывая, стоит ли ответить, но все же пробурчал:

– Мезембриантимум. Известен также, как хрустальная ромашка. Мерзавец неприхотлив, но я ему не нравлюсь – взошел у меня лишь на третий год.

Тонкостволые орхидеи пестрели в центре теплицы, тут же садовые бегонии приветливо распушили свои красные листья. Тюльпаны пробуждались ото сна. На земле под столом, в деревянном дырчатом ящике клубни-луковицы выжидали погоды.

– Сегодня надо рассадить карликовые розы, – дед указал на пустые кадки у двери, – придется натаскать добротной земли из бочки, так что навостри мне рогульку. Леопольд сунул Сашке в руки садовый инструмент похожий на маленькие вилы.