Фаина Федоровна

–Ольга Леонардовна! – закричала мне вслед заведующая. -Вернитесь на место, иначе вместо рабочего дня я запишу вам прогул!

–Меня в институте учили больных лечить, а не ветки собирать, – сказала я внятно и вошла внутрь. Фаина Фёдоровна смотрела мне вслед. Я шла по неосвещённому коридору своего отсека и машинально поворачивала выключатели. За мной поочередно загорались вытянутые прямоугольники неоновых ламп, будто сзади у меня оставалось всё светло и ясно, а впереди была дрожащая темень. Внутри у меня всё тряслось, но я не боялась. Когда чувствуешь себя правым – почему-то не боишься. В самом конце коридора неясно виделись контуры людей. Мёртвые души в день сбора веточного корма.

Когда я дошла до моего отсека, кое-кто из больных, ждущих на обитых дермантином скамейках, встали.

–Ох! А мы-то говорим, зря мы приехали.

Молча я открывала дверь кабинета.

–Так ведь весь город сегодня собирает. – отозвался кто-то. -Школьников и учителей с уроков сняли.

–Я в ЖЭК прихожу вчера за квартиру платить – а у них на дверях объявление висит… Как на фронт.

Про фронт я услышала на следующий день от заведующей поликлиникой.

–Вы дезертировали с трудового фронта!

Но я отметила, что если до этого дня она иногда говорила мне «ты», после моего ухода со сбора веток отношения наши утвердились, как враждебно официальные.

Я вошла в кабинет, надела халат. Поставила на плитку чайник. Без Фаины Фёдоровны в кабинете было неуютно и пусто.

–Кто на продувание? – Раздался вдруг в коридоре властный голос моей медсестры. -Готовьтесь по очереди. Когда вызову, не задерживайтесь.

Она вошла. Лицо её пылало, кудряшки дрожали, ножки семенили в обтягивающих штанах, только вчера купленного по случаю мероприятия школьного спортивного костюма. В руке болталась авоська с завтраком.

–Будьте уверены, выговор нам с вами обеспечен. – объявила она.

–Зовите, кто по очереди, – грустно сказала я. -Вы-то как раз могли и остаться там, вместе со всеми. Больных, вероятно, будет меньше, чем записано.

–Да нужен мне он больно, этот веточный корм! – сказала Фаина, надевая халат прямо на спортивный костюм.

Вошёл тот самый, который говорил про домоуправление и про фронт.

–На что жалуетесь? – спросила я и повернула в его сторону свой лобный рефлектор.

***

Я снова сажусь в машину и смотрю на часы. Пачка пельменей и банка сметаны – долой полчаса.

Дождь перешёл в настоящий ливень. Первый весенний ливень в этом году. После таких дышится замечательно. Зимняя грязь смывается в водостоки, очищаются от смолы и пыли почки деревьев. Аллергикам становится легче дышать. Интересно, легче ли дышать в палате Бочкарёвой?

На автобусной остановке я замечаю Олега. Автобус, видно, недавно ушёл, потому что кроме него больше никого нет. Олег стоит мокрый и жалкий. Единственный ушной микрохирург в городе. Стажировался в Германии. Бл…ь.

Я подъезжаю и останавливаюсь. Он узнаёт мою машину и неловко скачет через дождевой поток, отделяющий тротуар от дороги. Я представляю, как он сейчас намочит мне сиденье своим мокрым плащом, но результат оказывается хуже моих самих плохих представлений. Ощущение, что ко мне в машину сел грязный бомж.

–Оля, спасибо! – Говорит он. Я сердито смотрю на него. По его худому, чётко вылепленному лицу текут струи, волосы прилипли ко лбу, и он похож на унылый, одинокий памятник, сошедший с постамента. Хорошо ещё, что мне на сиденье не течёт птичий помёт.

–Тебе куда? – спрашиваю я. Наверное, действительно, в такой ситуации «вы» звучало бы глупо. Сзади к остановке подъезжает автобус, и, не дождавшись ответа, я выруливаю на дорогу.

Он молчит, и мне кажется, что он меня не слышит.

–Ты отдал резюме?

–Отдал.

–И что?

–Главврача не было. Секретарша сказала, что передаст в отдел кадров.

Мне можно было ехать только прямо. Стрелки поворотов на указателях дороги были перечёркнуты белыми линиями, будто кто-то взял на себя функцию не допустить никаких поворотов ни вправо, ни влево.

Но мне всё равно нужно прямо. По жизни я не люблю кривые пути. Олег по-прежнему молчал, и было впечатление, что ему всё равно, в каком направлении бы ни двигаться. Я решила, что высажу его, когда дождь станет тише.

Летом улица, по которой мы едем, представляет собой зелёный тоннель из-за нависающих над ней деревьев. Я люблю эту улицу. Деревья на ней, как я их называю, «настоящие». Клёны, берёзы, а не карагачи с мелкими жёсткими листочками. Те самые карагачи, ветки которых мы собирали на веточный корм, в тот год едва доходили до второго этажа здания нашей поликлиники. Интересно, какие они сейчас?

Есть по дороге несколько лип, хотя липы в нашем сухом климате редкость. Сейчас, когда ещё нет листьев, над дорогой нависает призрачная сеть из веток и веточек. В её ячейках в свете фонарей блестят капли. Над нами в темноте весеннее небо. Я знаю, если остановиться или, наоборот, выехать из города на простор, будет видно, что облака быстро несутся вдаль, открывая нам куски ночи.

Я представляю, что скоро после дождя на земле появится первая трава. А вот многоэтажные вазоны для цветов, установленные на перекрёстках, я не люблю. Мало того, что они закрывают видимость, особенно вечерами, так голые, без цветов, они ещё похожи на перевёрнутые, подвешенные связками каски военных.

Естественно, история с веточным кормом в тот день не закончилась. Вообще-то я так и думала, что мне обязательно припомнят отказ собирать срезанные, измученные засухой ветки.

Возможно, мой протест против сбора этого корма имел и более глубокие корни, чем соображения долга. Вместе со своими однокурсниками в студенческие годы я ездила «в колхоз» на уборку картошки. До сих пор я помню эти бессмысленно проведённые там недели – в грязи, с отвратительным и донельзя скудным питанием и с почти нулевым результатом. С почти нулевым – потому что, ну, сколько мы могли собрать картошки вручную на полях огромного хозяйства, занимающегося в первую очередь выращиванием пшеницы? Картошку «спускали» сверху по плану, как и выращивание томатов, огурцов, свёклы и капусты, но выполнения этого плана никто всерьёз не требовал. Сейчас даже странно это вспоминать, будто эта поездка на картошку состоялась давным-давно, как будто сразу после войны – настолько скудной и отвратительной была наша жизнь в этом совхозе. Но на самом деле это происходило не так уж задолго до перестройки. И сбор веточного корма наверное пересёкся с воспоминаниями о картошке…

«Наш» совхоз специализировался на выращивании зерновых. Никогда не забуду его бескрайние, ко времени нашего приезда уже скошенные, залитые осенним солнцем, поля. Нас привезли для размещения в какое-то село. Открыли заброшенного вида клуб. Мы побросали сумки и пошли за околицу. Зашли в поле. Подстелили пальтишки и куртки и с визгом и криками повалились на землю – так она манила нас – сухая, тёплая, прогретая знойным августом и ещё не остывшая к началу сентября. И лёжа тогда на жнивье я впервые в действительности увидела купол небес, не в смысле красивое словосочетание, а как прозрачную полусферу, покрывающую нас, копошащихся слабенькой кучкой на тарелке земли. Так теперь покрывают стеклянными колпаками торты в витринах кондитерских. Срезанные стебли пшеницы пахли солнечной пылью, но лежать на них было неудобно. Мы встали. А вдалеке уже шёл трактор, запахивая остатки стеблей в землю, чтобы дождь и снег размочил их, сгноил и перемешал с почвой, чтобы забеременевшей весной земле было чем кормить своих зародышей. И мы пошли устраиваться к себе в клуб, таскать солому в тюфяки и вбивать палки для сушки одежды. А поле после нас внезапно опустело, как пустеет кроватка новорожденного, забранного из роддома.

На следующий день стало холодно и дождливо.

«Овощное» поле тоже было большим. Не бескрайним, как пшеничные поля, но казавшееся поначалу непреодолимым. За несколько дней мы прошли это поле и собрали с него картошку, потом нас перекинули на поле капусты. Свёклу и помидоры запахали в землю прямо при нас, в те дни, когда мы заканчивали с капустой. Это было странно. В магазинах не было овощей, а тут – прекрасные помидоры, упругую свёклу перерывали тяжёлыми машинными плугами и хоронили в земле.

–Почему так?

–А всё равно сгниёт. Сушить негде и никто не будет. Свалят в овощехранилище – там будет только вонять. А нам за помидоры и свёклу всё равно не заплатят.

–Зачем же выращивали?

–Так план выполняли.

Но если к помидорам мы прямого касательства не имели, и брали их с поля только, чтобы поесть вечером, то с картошкой было совсем обидно.

Картошку наши парни рыли лопатами. Подрывали землю и выворачивали клубни на поверхность. Девчонки шли за парнями. Клубни надо было освободить от налипшей земли, уложить в ведра, отнести ведра в большие ёмкости, напоминающие пластмассовые мусорные контейнеры. Контейнеры были высотой чуть ниже человеческого роста. Затем по борозде проходил трактор с прицепом, мальчишки втроём, вчетвером опорожняли эти контейнеры в прицеп, трактор увозил картошку на взвешивание, потом её уже кто-то другой перегружал в грузовики, и грузовики увозили урожай в город. Картошка была основным студенческим продуктом питания, мы относились к ней уважительно, поэтому лично я, да и другие девчонки в собственных шерстяных разноцветных перчаточках, привезённых из дома (рабочих рукавиц нам никто не дал), тщательно эту картошку очищали. Парни наши тоже старались вырывать её из земли понежнее. Вёдра не опрокидывали махом, а осторожно картошку ссыпали, помогая руками. Но потом… Из контейнера в трактор -рраз! Из тракторного прицепа в грузовик – два! С грузовика на пол овощехранилища – три. Оттуда в ямы для хранения – четыре… Нечего удивляться, что когда моя мама приносила картошку из овощного магазина домой, то выбрасывала, как гнильё, больше половины…

Дня два или три мы проработали старательно. Потом к нам в поле приехал местный мужичок. Походил между нашими рядами, поглядел, как мы работаем… Подозвал к себе наших бригадиров.

–Вы чего ребята, возитесь с каждой картофелинкой, будто она вам золотая? Мы ведь картошку по весу сдаём, не по вёдрышку.

Лично я, как и некоторые другие, сначала не врубилась. Кое-кто понял сразу, а нам, непонятливым, после ухода начальника пояснили. Картофель, оказывается, не надо было старательно отчищать от земли, потому что платили совхозу не за качество картошки, а за вес. И то, что мы отчищали каждый клубенёк, было не пользой совхозу, а вредом. Оставлять на клубне грязи побольше – посоветовал нам мужичок.

Ещё я помню, как мы, девчонки, будущие врачи, каждый вечер осматривали свои повреждённые землёй руки, старались отмочить в примитивных ванночках въевшуюся грязь на кончиках пальцев и из-под ногтей…