Кто скажет мне слова любви…

Тася пожала плечами. Ну как на него обижаться, он всё равно не заметит. Он просто любит её – как умеет. Вот и всё. Вот и всё…

Первое облачко на безоблачном горизонте Тасиного счастья появилось в конце июля, когда выяснилось, что у них с Павлом совпадают отпуска. Тася собиралась поехать на озеро Селигер в лодочную кругосветку, и предложила поехать вместе. Павел «бекал и мекал», рассуждая о плюсах и минусах такого отдыха и мучительно трудно пытаясь сформулировать какую-то мысль, Тася так и не поняла, какую. И в конце концов замолчал, не сказав ни «да», ни «нет». Тася дала ему неделю на размышления, а через неделю сообщила, что в субботу поедет в турбюро за путёвкой, потом на вокзал за билетами.

– В субботу? А я на Клязьму хотел… Ну, раз ты занята, значит, в другой раз поедем, – только и сказал Павел. Ехать с Тасей на Селигер он не собирался.

Ну и не надо! – И Тася, скрепя сердце, позвонила Маше, школьной подруге. Маша от поездки не откажется, в этом Тася была уверена. Отпуск у Маши длинный, всё лето: Маша работала учителем в средней школе, преподавала алгебру и геометрию, за что Тася, у которой с алгеброй были немалые проблемы, её безмерно уважала.

Но Павел-то каков! Молчал, молчал… и отказался тоже молча. Об отпуске Павел тоже молчал, а Тася не спрашивала.

Глава 9. Экипаж «Тридцать седьмой»

За путёвками на Селигер Тася ездила одна (Маша работала и не могла составить ей компанию). В турбюро ей рассказали о маршруте, предупредили, что лодочная кругосветка не фунт изюма, и если ты никогда не занимался греблей и не умеешь плавать, путёвку покупать не стоит. «Возьмите лучше стационарные, с проживанием в каменных корпусах, на турбазе. Столовая, пляж, водные велосипеды в прокате, и лес рядом, за грибами ходить можно» – предложили Тасе. От «стационарных» путёвок она отказалась наотрез, и оказалась обладательницей волшебных билетов в селигерскую кругосветку, на которых поверх зачеркнутых чьих-то фамилий фиолетовыми чернилами были вписаны – их с Машей.

Тася мимолётно пожалела бывших владельцев путёвок – может, заболели, или испугались «активного отдыха» и теперь жарятся где-нибудь на пляже, подставив солнцу загорелые бока. Тася не любила загорать, а отдыхать предпочитала взахлёб. До упаду. Если хотите, до изнеможения. Такой вот бзик. У всех же бывают – бзики.

И не утерпела – показала путёвки Павлу. Он рассеянно повертел в руках два картонных квадратика с фиолетовыми штампами и вернул их Тасе со словами: «Уезжаешь, значит? Всё-таки решилась… А я хотел в театр с тобой, в августе Мариинка на гастроли приезжает, слышала?»

О гастролях Тася не слышала, иначе не стала бы покупать путёвки на август. Мариинский балет был для неё чудом, вроде явления Христа, которого никто не видел воочию, только на иконах. Вот и она – только по телевизору, а «живыми» – ни разу…

– Говорят, классно танцуют, я сам-то не видел, думал с тобой пойти, – монотонно бубнил Павел.

– Но билеты… по три тысячи, наверное, а на хорошие места по пять, – зачем-то возразила Тася. Она была удивлена, что Павел помнит о её пристрастиях и готов заплатить за билеты, а цена-то сумасшедшая (желание увидеть – тоже сумасшедшее). Жаль, что она не сможет пойти. Но ещё больше удивило Тасю, что Павел даже не спрашивает, с кем она поедет на Селигер. Получается, ему всё равно? – кольнула в сердце обида. Так они и расстались – Тася улыбалась, стараясь казаться беспечной, Павел хмуро пожелал ей хорошей погоды и хорошо отдохнуть. И не скучать.

Последнее пожелание было напрасным: с Машей скучать не придется. Как и сама Тася, Маша была легка на подъём, обожала путешествия и приключения и с завидным постоянством влипала в истории, по прихоти судьбы всякий раз оказываясь в эпицентре событий. Так что скучать им придётся вряд ли, – с удовольствием думала Тася. И оказалась права.

Селигер ошеломил их обеих сказочно-волшебной красотой и необозримым простором. Первые два дня группа провела на турбазе: получали продукты, палатки, костровые принадлежности, походные разборные кровати и спальные мешки. И целый день учились грести. Как выяснилось, большинство из их группы не имело представления о том, как обращаться с веслами. Лодки были тяжёлыми, четырёхвёсельными, и грести полагалось парами. Народ бестолково махал вёслами, не попадая в ритм и загребая слишком глубоко. Рулевые не могли справиться с рулём, направляя лодку куда угодно, только не туда, куда надо.

К речным проблемам добавились сухопутные: палатки видели только в кино и не знали, что делать с колышками и зачем они вообще; костёр разводили полчаса; макароны переварили, и они превратились в жидкую кашу из теста и воды, которую, добавив сливочного масла, хлебали ложками вместо супа (суп жестоко пересолили, и его пришлось вылить), а вместо чая получился чифирь (бухнули в котёл пачку заварки и забыли снять с огня), который глотали, морщась от горечи и на все лады ругая дежурных.

Дежурные злились, потому что старались изо всех сил, и их можно было понять: обед на двадцать восемь человек они варили впервые в жизни и не знали, чего и сколько класть. К тому же, макарон на всех не хватило, и дежурным пришлось ужинать кабачковой икрой в стеклянных банках, которую их группе всучили в турбазовском магазине и которую при других обстоятельствах они не стали бы есть даже на необитаемом острове.

Альберт Николаевич (инструктор и руководитель группы, которого они дружно невзлюбили – за то, что разговаривал приказным тоном, требовал соблюдения дисциплины, а за неподчинение грозился снять с маршрута и отправить в Москву) был вынужден отложить отплытие, ругаясь сквозь сцепленные зубы. На общем собрании группы, которое состоялось в Москве незадолго до отъезда, Альберта уверяли, что умеют плавать, ставить палатки, разжигать костёр и держать в руках вёсла (умение грести и хорошо плавать было непременным условием участия в лодочной кругосветке – и народ беззастенчиво врал…).

Грести учились до поздней ночи. В каждой лодке было две пары вёсел – загребные в задних уключинах, подгребные в передних. Сидеть полагалось спиной вперед, новичкам это казалось неправильным, но они не торопились озвучивать свои выводы, боясь рассердить и без того сердитого Альберта Николаевича.

Гребец, работающий с главными вёслами, сидел в середине лодки, подгребной – позади него, на носу. Сидящему сзади приходилось грести в ритме, задаваемом загребным: то есть наклоняться и выпрямляться одновременно. Стоило на секунду ослабить внимание и посмотреть в сторону – и толстые рукояти вёсел больно втыкались в спину сидящему впереди, оставляя кровоточащие ссадины. Загребным это, как вы сами понимаете, не нравилось, и экипажи лодок переругивались и выясняли отношения на весь Селигер – по словам Альберта Николаевича, которого Альбертом никто не называл – его почётно именовали адмиралом их довольно большой (семь лодок, по четыре человека в каждой) флотилии. Альберт был польщён и против «адмирала» не возражал.

Тася с Машей оказались способными ученицами и слаженно работали вёслами, в такт с сидящими впереди загребными. Их лодка была под номером 37, остальные имели номера: 5, 21, 36, 76, 92 и 138. С пятой под девяносто вторую – деревянные, крутобокие, с острым килем (такая конструкция придаёт лодкам особую остойчивость: шторма на озере нешуточные, волна крутая, и лодки здесь мастерили особенные, с высокими бортами и глубоким килем). Сто тридцать восьмая – плоскодонная лёгкая дюралька – принадлежала «адмиралу».

Тридцать седьмая лодка оказалась самой быстрой и неслась как стрела. К слову, неслась в произвольном направлении, пока они не научились управляться с тяжелым неповоротливым рулём… Красные от непривычных усилий Тася с Машей были довольны собой, чего нельзя было сказать об их соседях по лодке. Составы экипажей утверждал Альберт, пользуясь правом единоначалия. Сильная пара гребцов дополнялась слабыми подгребными, и наоборот – у подгребных «со стажем» загребными были неумехи.

Вот так они и оказались в одной лодке с тридцатипятилетним Муратом и двадцатисемилетним Антоном, которого Мурат на правах друга звал Тошей. Они вместе работали (в одной лаборатории, как туманно объяснил Мурат) и отдыхать тоже любили вдвоём. Между друзьями был разительный контраст: немногословный Мурат, чернобородый, горбоносый, с горящими глазами в угольно-чёрных ресницах – и круглолицый добродушный Тоша. Острая на язык Маша метко окрестила друзей Тотошей и Кокошей, и они с Тасей долго хихикали в своей палатке, укладываясь спать.

Как вскоре выяснилось, Мурат с Антоном вовсе не горели желанием провести отпуск в одной лодке с ними и просили Альберта дать им других подгребных – в группе хватало молодых спортивных девчат, и выбрать было из кого. Но Альберт своего решения не изменил: ребята были умелыми гребцами, вот и получили в напарники новичков – Тасю с Машей! И теперь сидели в лодке как два сыча и разговаривали только друг с другом.

Грести договорились по сорок минут: Тася с Антоном, Маша с Муратом. Мурат, которому Маша въехала-таки рукоятью весла в голую спину, процедил сквозь зубы: «По сторонам не смотри, на вёсла смотри, иначе всю спину мне ссадишь» Если бы он ругался, Маше было бы легче, а так – даже оправдываться не пришлось. Маша чувствовала себя виноватой и не поднимала глаз от вёсел. Через сорок минут менялись местами: Тася с Антоном садились грести, Маша с Муратом перебирались на корму. Мурат держал тяжёлый руль, Маше тоже хотелось подержать, но она стеснялась просить, а Мурат не обращал на неё никакого внимания и весело болтал с Антоном, словно они были вдвоём, а больше в лодке никого не было.

Маша, которой очень нравился Мурат, надулась и разобиделась, и даже предложила объявить ребятам бойкот, но Тася отказалась:

– Да брось ты, Машка, злиться! Ничего, стерпится-слюбится. Отпуск всё-таки… Не будем начинать его с бойкота. И потом, ты же говорила, что тебе нравится Мурат, вот и радуйся, что Альберт экипажи не поменял. Куда он от тебя теперь денется? Трое в одной лодке, не считая Тоши! – скаламбурила Тася, и подруги расхохотались.

Маша была в курсе их с Павлом отношений, которые и отношениями-то не назовёшь. Но Тася имела другое мнение: «Так что я тебе не конкурент, все женихи твоими будут, – сказала Тася. – А я буду любоваться природой и отдыхать».

Назвать лодочную кругосветку по Селигеру отдыхом можно было с большой натяжкой: три дня гребли с утра до вечера, не считая коротенькой остановки на обед. Тем слаще были днёвки… Лето стояло жаркое, и купались практически круглосуточно (даже когда гребли – останавливались на песчаных мелях, бродили по твердому даже в воде песку и дойдя до конца подводной косы восторженно плюхались в воду).

По берегам густо росла черника, которой здесь было столько, что кружка наполнялась доверху уже через минуту, а за пять минут набирали целую миску. Черника была крупная и на диво сладкая, в подмосковных лесах такой нет. Мурат с Антоном ягоды не собирали, на днёвках с утра до вечера сидели в лодке с удочками. Тайком от Маши Тася относила к ним в палатку миску, до краёв наполненную сладкими ягодами. Утром она находила миску у входа в свою палатку.

Шли дни. Ребята привыкли к «сокамерницам», которые молча выполняли всё, что от них требовали, и не лезли с разговорами. В первый же вечер днёвки Мурат смущённо поблагодарил Тасю за чернику.

– Ну зачем вы, девчонки… Неудобно даже, вы бы сами съели, а нам-то зачем?.. Так вкусно было! Мы с Тошкой сели и всю миску съели!

– Да мне не жалко, я люблю собирать, а её тут целый лес, мы и себе собрали, и вам, делать-то всё равно нечего, – пробормотала в ответ Тася, радуясь, что уже темно и Мурат не видит, как она покраснела.

А ещё через три дня Тоша рассказал ей о случившемся с ними курьёзе, оттащив Тасю за локоть подальше от палатки (к неудовольствию Маши) и шепча прямо в ухо:

– Тут, понимаешь, история вышла… – ухмыльнулся Тоша. – Ты нам ягоды днём принесла?

– Утром, я с шести утра собирала, пока жары нет. И утром вам отнесла.

– Ну и вот! – радостно подхватил Тоша. – Утром! А мы с четырёх на рыбалку уплыли, а в обед некогда было, завтрак ели, нам дежурные оставили, и сразу обед, а потом сразу на рыбалку, и твоя черника весь день в палатке простояла, – возбуждённо тарахтел Тоша. – А жара градусов сорок!

– Тридцать три, – машинально поправила его Тася, и Тоша радостно рассмеялся, повторяя своё любимое «ну и вот!»

– Ну и вот! Тридцать три, а в палатке ещё жарче, а ягоды весь день стояли! Понимаешь, о чём я? – хитро улыбаясь, шептал в тасино ухо Антон.

– Прокисли, что ли? – догадалась Тася.

– Да не прокисли, а забродили!! Ты же их сахаром посыпала, ну и вот… А мы вечером нашли, съели и «захорошели» оба… Будто спирта хлебнули. А Мурат, понимаешь, он вообще не пьёт, ну и вот… Ты бы его видела! – громким шёпотом рассказывал Антон, изнемогая от смеха.

А возле палатки изнемогала от злости Маша: шепчутся у всех на виду, как два голубка. Но Тайка-то какова… Я, говорит, поеду природой любоваться. Приехала! Любуется.

– Представляешь, что с нами после твоих бешеных ягодок было? – шептал Тоша. Тася фыркнула.

– Представляю, но… смутно. И что было?

– Ууу… Мурат песни пел. На каком-то языке. Утром сам не мог вспомнить, на каком. А я ему о своих амурных похождениях расказывал… – Тоша смутился и замолчал.

– Ну и как? Имел успех? – сдерживая смех, поинтересовалась Тася.

– Да я ему… с три короба наврал.

– А чего ты покраснел-то как рак? Ты же Мурату врал, не мне.

– А я разве покраснел?

– А то! – И оба долго хохотали, привалившись плечами к дереву с двух сторон и утирая слёзы от безудержного смеха.

С того дня Тася с Антоном стали друзьями. Нет-нет, не подумайте, просто друзьями, и обоим было радостно сознавать, что рядом есть человек, с которым можно поделиться и который тебя поймёт. Тоша оказался прирождённым рассказчиком, анекдоты и забавные истории сыпались из него как горох из дырявого мешка, и получалось так смешно, что 37-я лодка покатывалась со смеху, покачивая бортами.