Кто скажет мне слова любви…

– Ну конечно, чужое. Ты думала, я к нему с мебелью переехал? Просто он в командировке сейчас, в Финляндии. Приедет скоро…

– И куда же ты?..

– Домой, куда же ещё? Ничего, переживёт. Сколько можно злиться? Если любит, простит. Даже ещё рада будет, что вернулся, – размышлял Виктор вслух, и по лицу его бродила мечтательная улыбка. – А не простит, разведёмся и дело с концом! У меня тоже гордость есть, – заявил Виктор и, взглянув на Тасю, понял, что проговорился…

– А знаешь, Витя… У меня тоже есть гордость, – еле слышно сказала Тася.

– Да-аа? Что-то я не заметил. Ты же у нас добрая. Одна меня бросила, выгнала, а ты подобрала. Пожалела. Теперь вот – жалеешь, что пожалела, – вывернул Виктор глагольно-головокружительную конструкцию, но она поняла. – Только я вам не мячик – бросили-поймали, снова бросили. Я сам решу, как мне жить. У меня, между прочим, семья.

– Да, я помню. Ты говорил. А ещё ты говорил, что разведёшься и мы поженимся.

– А без развода я тебе, значит, не нужен? Тебе штамп в паспорте нужен или муж? Я-то думал, ты меня любишь, а ты, оказывается, развода ждёшь, как коршун крови?

Тася его уже не слушала. В голове у неё стучали горячие молоточки, к щекам приливали жаркие волны. Она всё застёгивала пуговицы на пальто, и у неё не получалось – застегнуть. Так, в распахнутом пальто, она и выбежала из подъезда на улицу и жадно вдохнула холодно-сладкий воздух. Почему он такой сладкий? Как мороженое… Почему она не заметила, как пришла зима?

С Павлом они встречались по-прежнему, и он по-прежнему был неразговорчив, и непонятно было – нужна ему Тася или он звонит просто из вежливости. Тася до сих пор помнила, как предложила ему погулять в Лосином Острове. И принесла с собой большой пакет жареных семечек. Павел запустил в пакет пятерню и одобрительно промычал: «Угу-м. М-ммм, солёненькие, я такие люблю». И замолчал – на три часа. Только семечки грыз, три часа, не переставая.

Тася пыталась о чём-то с ним говорить, Павел отвечал нехотя или отмалчивался, Тася обиделась и замолчала. Так и ходили по аллеям молча – три часа молчания.

С прогулки Тася вернулась в смятении: не хочет с ней разговаривать? Зачем тогда гуляли три часа? Зачем вообще он ей звонит?! Эти невесёлые размышления были прерваны телефонным звонком – звонил, конечно, Павел. Тася с удивлением услышала, что он остался доволен прогулкой.

– А здорово погуляли! Аж ноги гудят. Мне понравилось, а тебе? В следующий раз опять в Лосиный Остров пойдём, а ты семечек нажарь, как сегодня. Ты так вкусно жаришь, у мамы такие не получаются…

Семечки Тася обдавала кипятком, потом заливала холодной водой и долго тёрла между ладоней. На сковороду бросала мокрыми, посыпала мелкой солью, а когда подсохнут, сбрызгивала кукурузным маслом.

– А чего ж не сказал, молчал три часа?! – опешила Тася. – Я думала, ты на меня обиделся за что-то. Так сказал бы, за что.

– Ну, ты скажешь… Обиделся! Я не обиделся, я просто молчал. Я же семечки грыз, как же говорить, когда рот занят? Я почему неразговорчивый такой – у нас в роду все такие. Порода такая…

Пашина неразговорчивость Тасю не радовала, она любила поболтать и молчанию предпочитала общение. Молчит – значит, отмалчивается, значит, есть что скрывать. Не по душе была и Пашина вечная возня с племянниками. Как медведь-пестун! В няньку превратили, а он, дурак, радуется.

Ещё ей не нравилась Пашина нерешительность. Профессиональный программист, Павел работал в богом забытом НИИ, получая зарплату рядового инженера. Тася уговаривала его уйти, но Павел беспомощно разводил руками.

– Куда я уйду? Это моя работа, я всю жизнь…

– Жизнь не стоит на месте, Паша! Программист сегодня самая востребованная профессия. А ты в своём НИИ копейки получаешь, не ценят там тебя. Значит, надо пойти туда, где оценят!

Павел согласно кивал, кряхтел, сопел, вздыхал… И до сих пор работал всё в том же НИИ.

Тасе всё больше не нравились их затянувшиеся «отношения». Она уже ничего не ждала от Павла, а он всё звонил и звонил. Тасе было с ним невыносимо скучно. Проще говоря, Павел ей надоел.

– Что он всё ходит и ходит, сколько можно ходить? – возмущалась Тасина мама, и при появлении Павла, сухо кивнув, уходила на кухню. Павел не проявлял по этому поводу никаких эмоций и, к неудовольствию Таси, напросился к ним на Новый год. Вот чего ей точно не хотелось – так это встречать Новый год в его обществе. Будет сидеть перед телевизором и щёлкать семечки, – грустно думала Тася, но отказать было неудобно, как-никак, жених.

Решить проблему помогла Тасина мама. – «А ты его пораньше пригласи, часа в четыре. Не будет же он до двенадцати у нас сидеть! Домой уедет, к племянникам. Новый год встречать».

Вышло всё не так. Павел приехал в семь, когда его уже не ждали.

– Раньше не мог, с работы не отпускали, – объявил Павел, ввалившись к ним в дверь с двумя объёмистыми сумками.

– Да они ж неподъёмные, как же ты их нёс-то? – ужаснулась Тасина мама, принимая сумки из его рук и от удивления перейдя на ты. – У тебя там что, кирпичи?

– Продуктовые заказы. На работе дали к празднику. Я четыре взял, нам с мамой и сестре с мужем. Ну и вам тоже взял, – простодушно объяснил Павел и расстегнув куртку, вытащил из-за пазухи завёрнутые в шуршащий целлофан букетики тюльпанов. – С Новым годом!

В их маленькой прихожей запахло весной и чем-то нежным, эфемерным.

– Летом пахнет! – улыбнулся Павел. – Я вам лето подарить хотел. Помнишь, ты летом к нам приезжала, у нас тюльпаны цвели, и ты сказала, что тебе нравятся…

Тася помнила.

В тот день Павел пригласил её «на тюльпаны». Он так и сказал – поедем с тобой на тюльпаны, ты ведь у нас только зимой была, а летом ни разу.

Дом был, как тогда говорили, частный, с двускатной крышей и уютной верандой с белыми тюлевыми занавесками. В саду росли огромные раскидистые яблони, по-молодому стройные вишни и смородиновые кусты, за которыми сверкал чистыми стёклами парник. А под самыми окнами пламенели невиданной красоты тюльпаны. Тася уставилась на них, не в силах отвести глаз.

– Нравятся? – с гордостью спросил Павел. – Это мама моя посадила, называются махровые. Она у меня цветы любит. Весной ещё снег не сошёл, а у неё подснежники растут, крокусы, потом нарциссы зацветают… Теперь вот – тюльпаны. А осенью астры. Необыкновенные! Вот приедешь осенью, сама увидишь.

Когда Тася собралась уходить, Павел задержал её у калитки – «Подожди, я сейчас…» – и вернувшись, сунул ей в руки целую охапку тюльпанов с изгибистыми резными лепестками. Тюльпаны пахли чудесной, волшебной свежестью, словно изысканные, баснословно дорогие духи.

– Паша, ну зачем ты? Зачем мне столько? – отбивалась Тася, отталкивая от себя букет, который можно поставить разве что в ведро. За её спиной кто-то сдавленно охнул, Тася обернулась – и встретила тяжёлый, полный ненависти взгляд.

– Я не хотела! Пусть бы лучше росли, – пролепетала Тася, с ужасом глядя на разорённую грядку.

– Чего уж теперь, – овладев собой, натянуто улыбнулась мать Павла. – Бери, коль тебе подарили. Другие вырастут.

Больше Павел её не приглашал.

И теперь, принимая из его рук тюльпаны, Тася вспомнила ненавидящий взгляд его матери. За что она её невзлюбила? У неё высшее образование, престижная, как теперь говорят, работа, наконец, квартира в Москве. И Павел без неё не может, каждый день звонит. Чем же она не угодила его матери? Злится, наверное, что её сыночек от Таси ни на шаг… Вот и на Новый год припёрся, сам напросился, и теперь будет сидеть и молчать -всю новогоднюю ночь.

Тасины предположения оправдались: Павел сидел у телевизора уже четвёртый час. Грыз семечки, которые Тася нажарила как он любил – с солью и с маслом, и молчал… четвёртый час!

– Вы как хотите, а я не могу больше сидеть, я спать пойду, – не выдержала Тасина мама, – Устала я от телевизора этого…

Мама ушла к себе, и тут случилось невероятное: Павел раскрыл рот. То есть, он и раньше его открывал, чтобы что-нибудь туда положить. И вот – заговорил. Изумлённая Тася услышала, что телевизор ему надоел, и он бы удовольствием лёг.

– Хочешь, на диване тебе постелю? – предложила ему Тася. – Как ты поедешь по темноте? Да и электрички не ходят уже…

– Да я и не собирался, я здесь хотел. Я пойду умоюсь, – и Павел буднично протопал в ванную. Тася постелила ему на диване и вышла.

– Тебе удобно? – спросила Тася, когда Павел улёгся, выключив телевизор и погасив свет.

– Да, спасибо, – донеслось с дивана. – Я бы давно лёг, да как-то неудобно было. Думал, ты посидеть хочешь, телик посмотреть.

– Так чего же молчал? Если честно, я из-за тебя сидела, – с досадой сказала Тася. Диван жалобно скрипнул, Павел негромко рассмеялся и пробормотал что-то вроде «дурочка! Надо же…» или «доброй ночи», Тася не разобрала. Она ушла к себе и долго лежала с открытыми глазами и ждала Павла. Глаза слипались, хотелось спать… Тася встала и на цыпочках прошла в гостиную. С дивана доносилось мерное сопение. Павел спал.

Тася вернулась к себе и легла, ощущая смешную детскую обиду – как ребёнок, который искал под ёлкой подарок, а подарка не было. Так и лежала без сна, а мысли кружились по бесконечному кругу, из которого не было выхода.

Утром в дверь деликатно поскреблись: «Тук-тук! Ты не спишь? А под ёлочкой подарочек лежит! Дед Мороз принёс, – радовался Павел. «И чего радуется, дурачок? С племянниками своими меня перепутал, шоколадку под ёлочку положил» – с досадой подумала Тася, одеваясь.

– Тась, ты скоро? Я вообще-то есть хочу. Тась! – гудел под дверью Павел. – «Как телёнок!» – разозлилась Тася.