Хищники царства не наследуют

Заполошная Андрущенко кинулась к незваным гостям с мольбой о помощи. Недоверчивый Пахомов широкими шагами двинулся в каморку, но, как и все мужчины, оказался слабым перед зрелищем, которое ему открылось. В недоумении он отпрянул назад в коридор и остановился там, не зная, как быть дальше. Его инструкции такого не предусматривали. Понятые оказались более шустрыми, и вместо того, чтобы голосить или причитать, посовещались и сказали участковому, что дело плохо. Надо везти в больницу эту дерзкую преступницу, не то она помрет тут на месте, а ему выговор будет. Ближайший телефон и был как раз в больнице. Пахомов колебался и чесал затылок под форменной фуражкой. Тем временем бабы погрузили воющую Ваську в машину Пахомова, а тот двинулся следом, соображая, что написать в рапорте.

Морфий по инструкции отпускался только для операций. Доктор, понимая, что мать спасти не удастся, сделал кесарево сечение. Смуглый до желтизны младенец мужского пола слабо взвизгнул, когда акушерка дважды хлопнула его по сморщенной худой попе. Врач кое-как зашил бренное тело Васьки без малейшей надежды на ее выживание. Разрывы внутренних органов, большая кровопотеря не оставили шансов НКВД привлечь Василису Жуковскую к ответственности по всей строгости закона. Перед смертью она пришла себя, обвела безумными глазами больничную палату, наполненную притихшими роженицами.

– Пацан у тебя родился, жив, – успокоил ее врач.

– Напиши на бумажке, а то забудешь, – сказала Васька хрипло, – нарекаю его Николаем. Отец Мито, цыган. Фамилия наша Жуковские. Живем мы в Семеновском уезде. Да напиши «Старый колодец». Это важно. Пусть он найдет старый колодец да бабку Глашу.

«Вроде не бредит», – подумалось врачу. Он помусолил огрызок химического карандаша и сделал все пометки. Пацану пригодится потом в поисках родных. Если выживет. Врач заткнул бумажку за пеленку младенцу, чтобы в детском доме не ломали голову, как назвать сироту.

Когда за Васькой пришла смерть, лицо стало безмятежным, морщина муки на лбу разгладилась, выпрямилось тело. «Такие лики я видел на греческих иконах, – бесстрастно подумал старый хирург, глядя на бескровный восковой профиль новопреставленной. Привыкший к смерти, врач совсем уже невпопад спросил сам себя: «Вот интересно, чего она преступного натворила? Не дала какому-то комиссару?»

Ваську похоронили в безымянной могиле, сообщить о ее смерти было некому. Выросший Николай Жуковский сколько ни искал следы её захоронения на городском погосте Стеклозаводска, не нашел. Деревни Старый Колодец, которую записал доктор, сроду в Семеновском уезде не бывало. Помыкался-помыкался Коля после детского дома и профтехучилища, да и решил искать родственников по фамилии. Баба Глаша в Семеновском уезде давно померла, а хатёшка ее стояла заколоченная, никому не нужная. Коля быстро нашел её, получил разрешение на вселение, да и приехал со своим пустяковыми пожитками. Ремонтировал, достраивал, укреплял. Колодец, существовавший при бабе Глаше, совсем обмелел, заваленный мусором. Николай решил выкопать новый, в конце садка, а этот привалил каменной плитой, чтобы не дай бог никто не свалился туда. Да так и простоял старый колодец, словно под магической печатью, до 1995 года.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Андрей Балыков оглядел кабинет следователя и усмехнулся. Он сам когда-то, в другой, забытой им жизни, сидел в таком же: обшарпанный стол, несгораемый шкаф с перекошенной дверцей, полки с кодексами, выцветшие обои и вечный унылый кактус возле монитора компьютера. Молодая шатенка в милицейском кителе и узкой юбке проследила за взглядом подследственного и поджала губы. Затем она сняла паутинку с макушки кактуса, словно та была самым явным свидетельством разрухи, села и предложила Балыкову стул напротив.

– Меня зовут Инна Викторовна Мещерякова. Я вызвала вас для простой беседы. Надо кое-что уточнить, кое-что перепроверить, уважаемый Андрей Сергеевич.

Балыков кивнул и сел за свободный стол, а не на место, указанное ему, весело побарабанил ладонями по крышке и улыбнулся.

– Что должно произойти в нашей стране и в вашей системе, – подчеркнул Балыков, – чтобы такой как я не чувствовал себя виноватым во всех смертных грехах, Инна Викторовна?

– Вас пока никто ни в чем не обвиняет. Если вам есть что скрывать, то можете прийти в другой день, с адвокатом. Скажем, завтра, – невозмутимо продолжила Мещерякова.

– Мне, как любому бизнесмену, есть что скрывать, и к тому же время моё дорого. Так что начнем без обиняков.

Балыков пересел на стул для посетителей и провел ладонью по седому ежику на макушке.

– Вам известны обстоятельства смерти Айгуль Ильшатовны Давлетовой? В каких отношениях вы состояли с ней?

– Она была моей любовницей, – без прикрас ответил Балыков, – но мы расстались два года назад. Из «Сладкого папы» я её уволил, дал хорошие рекомендации, и она уехала в Москву. С тех пор я не интересовался её судьбой. О том, что Айгуль погибла, узнал от каких-то общих знакомых.

– Не погибла. Её убили, – с нажимом поправила Мещерякова, а Балыков пожал плечами.

– Я весьма сожалею о её смерти. Насколько я знаю, убийцу установили и даже приговор по делу вынесли.

– Мать Давлетовой считает, что вы причастны к убийству. Она написала жалобу, просит возобновить расследование дела.

– Если законы не изменились с тех давних времен, когда я работал следователем, то заниматься жалобой госпожи Давлетовой должны москвичи, а не наш отдел милиции. Разве не так?

– Так, – вздохнула Мещерякова и открыла папку, – мне просто дали поручение допросить вас как свидетеля.

Балыков прочел скупой текст поручения и кивнул. Что он мог рассказать Мещеряковой? Айгуль работала у него менеджером. Из-под её руки появились популярные лозунги: «Хотите сладкого? Папа разрешает!» «Вкусно, как в папином детстве!» и даже спорный «Папа может всё!» Айгуль заставила крутиться бизнес быстрее. Печенье, конфеты, пряники, вафли шли на ура, а голова Балыкова перестала гудеть как кипящий латунный самовар.

Изменилась не только кондитерка, но сам Андрей Сергеевич. Он уже не выглядел усталым и небритым. Он был белозубым, улыбчивым, готовым к любым неожиданностям. За спиной стоял надежный Тамерлан Табеев, правой рукой был опытный в интригах и бизнесе Ждан Горшенёв. С Андреем жила Викушка, которая снизошла с высот детских обид и согласилась переехать от бабушки к отцу. И Айгуль незаметно заняла место умершей жены.

Коротко остриженная, ростом не выше Викушки, худенькая до хрупкости, словно мелкая лесная пичуга, смуглая и смешливая Айгуль. Её привел в «Сладкого папу» Ждан Горшенёв, который и сам, похоже, не понимал, что откопал сокровище. Хищное чутье Балыкова, наоборот, подсказало ему: «За этой серенькой и заурядной внешностью кроется именно то, что ты ищешь и не находишь в других: ум и цепкость в сочетании с мягкой податливостью и умением находиться в тени». Поначалу Балыков держал Айгуль на некотором расстоянии от себя, не решаясь признать, что она интересна ему не только как менеджер по продажам. Как старый филин на ёлке, Балыков рассматривал девушку-пичугу и подмечал, как заразительно смеется она в ответ на шутки Ждана, как мило запрокидывает голову, трясет копной волос, не кокетничая, не пытаясь казаться красивее, не напрашиваясь на комплименты. Большинство женщин, окружавших успешного и богатого Балыкова и просто успешного Горшенёва, пускали в ход свои чары и откровенно соблазняли их. Но не Айгуль. «Хитрая баба», – шептал Табеев, но Балыков махал рукой. Ему нравилось, как девушка супила брови над деловыми бумагами, как нетерпеливо покачивала маленькой ножкой в плоской балетке, отвечая на рабочие звонки, как засовывала за ушко карандаш, а потом ладошками хлопала по столу, ища пропажу. Толстая прозрачная перегородка между кабинетами не мешала Балыкову рассматривать Айгуль из-под бровей, покусывая губы. «Она», – звучало в ушах Андрея.

Балыков принял окончательное решение в аэропорту. Вся верхушка «Сладкого папы» летела в Казань на продовольственный форум. Вылет задерживали, делегация томилась без дела. Табеев высился над всеми в своей извечной позе со скрещенными на груди руками, Жданов занял сразу два кресла, развалившись с модным лэптопом на коленях. Главбух Борисова покачивалась на каблуках со стаканчиком кофе, Айгуль в узких бесцветных джинсах сидела верхом на чемоданчике. Она смеялась шуткам Ждана, показывала острые и немного кривые клыки, что делало ее улыбку обворожительно кошачьей. Узкие, миндалевидные глазки весело щурились, а то и вовсе закрывались при взрыве хохота. Заметив взгляд начальника, Давлетова попыталась напустить на себя серьезный вид, но потом накрыла лицо блокнотом и продолжила тихо, по-детски вздрагивать. Балыков почувствовал укол ревности. Неужели он не может рассмешить девушку, сделать её на минутку счастливее, привлечь внимание? Нет, он мог только принести кофе, что и сделал. Айгуль вежливо взяла стакан из рук своего начальника. Улыбка потухла.

– Над чем же вы так заразительно смеялись? – спросил Балыков.

– Так, мелочи, – немного виновато ответила девушка, опустив глаза в стакан.

Горшенёв победоносно смотрел на Балыкова. «Зря ты так, Жданчик, ох и зря», – подумал Балыков, но сказал:

– Ждан у нас – просто находка. Такого чувства юмора, как у него, я не встречал. Жаль, что у меня голова болит, я бы тоже поржал с вами, молодыми.

Добрая Айгуль сразу полезла в сумочку и извлекла оттуда таблетку анальгина. Балыков, поморщившись, запил ее кофе.

– Разве так делают? – укоризненно сказала Айгуль. – Таблетку кофе запивать нельзя.

– Папа может всё, – повторил её лозунг Балыков. – А в сумочке у вас стакана водки нет? Мне был помогло.

Девушка снова засмеялась, пусть и не так звонко, но все-таки....

В Казани Балыкова накрыла волна страха: «Тебе придется отдать самое дорогое!» Перед глазами стоял образ шарлатанки-прорицательницы, Шимы-Онейды. Её слова всплывали в памяти снова и снова. Сколько раз он терял и отдавал? От чего и от кого вести отсчёт? Кончится ли это когда-нибудь?

Он отгонял от себя упрямое видение, таращился на лекторов, активничал на тренингах, метался между стендами с дегустацией и ловил одобрительные взгляды Ждана.

– Завтра банкет и «А-Студио» выступает… – Айгуль мечтательно потянулась обеими руками вверх. Скрипнули еле слышно суставы, она хихикнула и попрыгала на одном месте: – Жаль, что я гимнастику бросила. Совсем суставы закостенели. На сидячей работе. Вышли в парк.

– А ты гимнастикой увлекалась? – спросил Андрей. В этой девушке ему все было интересно. Вместо ответа Айгуль вдруг сунула Ждану свою кожаную курточку, перекинулась мостиком, задержавшись, встала на руки, зависнув над землей. Затем она грациозно опустилась на шпагат, хихикнула, скрутила ноги и вскочила на носочки.

– Вон, попа теперь мокрая – похвасталась она.

– Ну, пойдем, посушим твою попу, – улыбнулся Андрей, и вся компания двинулась в ближайший бар, а Айгуль деликатно взяла начальника под локоть. На концерт «А-Студио» по понятным причинам пошёл только Ждан. С той ночи в казанской гостинице началась история Айгуль и Андрея.

Имя её охлаждало, как глоток родниковой воды, а сама она была то птичкой на ветке, то ласковой кошкой на коленях. Когда она утром щебетала Балыкову о том, что пора вставать на работу, он потягивался и ворчал: «Богатым людям положено спать до обеда». Она щекотала его, хватала за нос и будила окончательно. Вечерами, свернувшись клубком у него на груди, Айгуль засыпала под бормотанье спортивного канала. И Балыков всё удивлялся, как это она умудряется быть свежей, неутомимой, швыряться идеями, как снежками на ледяной сказочной горке, и внимательно слушать, вычленяя главное. Она была умна. А красива ли? Красива. Андрей впервые почувствовал, что такое гармония: когда ничего нельзя ни прибавить, ни отнять.

Только Табеев оставался невозмутимым и недоверчивым. Он смотрел на всё происходящее узкими глазами и хмыкал. Через три месяца наблюдений он пришел к Балыкову в кабинет и сказал:

– Разговор есть.

Андрей отложил блокнот, отправил секретаря. Табеев плотно затворил дверь.

– Я не доверяю Айгуль, – с наскока сказал он.

– Почему?

– Интуиция. Татарская женщина – хитрая женщина. Всегда проверять надо. Слишком быстро залезла в койку к тебе.

– Ну, удивил, – хмыкнул Балыков, – уже и о койке моей печёшься.

– Обо всем пекусь. Тебе плохо – мне плохо. А я не люблю, когда мне плохо, – Табеев вынул из внутреннего кармана пиджака какой-то лист и протянул Андрею.

Балыков внимательно прочел: справка о досрочном погашении кредита госпожой Давлетовой. Датой значился следующий день после возвращения из Казани.