Тяжелый запах жасмина

В четыре часа он пришёл к Люсе, где шла полным ходом подготовка к школьному бал-маскараду и к выступлениям в концертной программе. Весь новогодний вечер был рассчитан по часам: концерт с шести до восьми, бал–маскарад с восьми до десяти. Это ограничение во времени было необходимо, чтобы все успели возвратиться домой и в своей семье встретить новый тысяча девятьсот сорок первый год.

Жора пришёл в костюме и галстуке, а поверх была надета его бессменная куртка и шапка-ушанка. В прихожей он снял верхнюю одежду, повесил её на вешалку и вошёл в комнату. В костюме и галстуке он выглядел элегантно и старше своих лет.

В школу Люся, Жора и Сёмка пришли пораньше, чтобы успеть переодеться, привести себя в порядок. А Сёмке необходимо было приготовиться к выступлению, так что они с Люсей пошли на сцену, а Жора занял два места в зрительном зале и сам сел, устроившись в третьем ряду. Зал постепенно заполнялся, все рассаживались, разговаривая друг с другом, часто слышался смех, и всё это сливалось в единый шум большого помещения. Ровно в шесть часов перед занавесом появился директор школы, поздравил всех присутствующих с наступающим Новым Годом, пожелал счастья, радости в жизни каждого и успехов в учёбе.

Концерт открывал школьный хор, затем шёл номер за номером, и вскоре объявили Сёмкин выход. Акробатические номера Сёмки прошли на «ура». После каждого номера, а в некоторых и во время исполнения номера, раздавались аплодисменты. После своего выступления Сёмка прибежал в зал и сел возле Жоры, вскоре объявили Люсин выход. Она вышла в длинном вечернем платье, с неглубоким декольте, на котором красовалось, переливаясь разноцветными цветами радуги, ожерелье – Жорин новогодний подарок. Под аккомпанемент фортепиано она пела песню на слова Я. Шведова, музыку В. Белова «Орлёнок». Её от природы поставленный голос плыл в притихшем зале, завораживая всех сидящих в нём. Она пела, глядя только на одного, дорогого ей человека, который сидел рядом с её братом, как бы даря ему свою песню, а когда в ней прозвучали слова: «Не хочется думать о смерти, поверь мне, в шестнадцать мальчишеских лет», то все заметили слезинку, которая скатилась по её щеке. Аплодисментами взорвался зал, когда прозвучал последний музыкальный аккорд песни. Люсю вызывали несколько раз, не отпускали. И она снова, с большим успехом, исполнила народную песню «Родина». Выходя на поклон, она видела аплодирующий зал, Жору и Сёмку, которые не жалея ладоней, неистово аплодировали и выкрикивали: «Браво!».

Скрывшись за кулисами, Люся вышла в коридор, пробежала к лестнице, спустилась на первый этаж и прошла малый зал, чтобы подняться на второй этаж и пройти в зрительный зал, где продолжался концерт, но вдруг была остановлена в полутёмном коридоре подвыпившей «борзой тройкой». Все трое, они окружили её, а Грынька, дыша водочным перегаром ей в лицо, полез целоваться. Она оттолкнула его и хотела убежать, но Грынька ухватил за кромку декольте, рванул и разорвал платье, а Володька и Аркадий стали подталкивать её в темный угол коридора. В этот момент Соня, подруга Люси, спускаясь со второго этажа, увидела Люсю, окружённую «борзой тройкой», бросилась назад, наверх, прибежала в зал, нашла Сёмку и Жору и рассказала, что она видела. Жора и Сёмка, вместе с Соней, побежали в коридор и в одно мгновение оказались возле распоясавшейся паршивой тройки. Жора оттащил Грыньку от Люси, которая никак не могла отбиться от него и плакала, а Грынька полез на Жору с кулаками, и тут молниеносный удар Жориного «тычка» отбросил Грыньку к противоположной стенке коридора, по которой он сполз на пол с окровавленной физиономией. Аркадий бросился ему помогать, и в этот момент, закричала Соня: «Берегись, Жора!». Оглянувшись, он увидел Володьку, который шёл на него с ножом.

Жора успел перехватить руку с ножом и повернул её так, что нож выпал, а Володька завопил и тоже отлетел в угол от Жориного удара. Люся плакала, прикрывая рукой разорванное платье, Сёмка обнял её за плечи и успокаивал, а в коридоре уже собралось немного молодежи, которая прибежала на шум драки, и с ними пришёл директор школы, которому Соня подробно рассказала, что здесь произошло. Кто-то сказал, что надо вызвать милицию, но директор не хотел огласки инцидента, и не хотел, чтобы в нём фигурировала Люсина фамилия, да и престиж школы тоже был небезразличен ему, и он ответил, что милицию вызывать не будет, а завтра подпишет приказ об исключении этих хулиганов из школы. Все начали расходиться, рабочие школы вытолкали Грыньку, Аркадия и Володьку, у которого была разбита бровь, на улицу. А Люся, Жора и Сёмка спустились в подвал, где находился гардероб, переоделись, Сёмка взял сумку, в которой лежал реквизит и маскарадные костюмы и пошли домой. Новогодний вечер был испорчен, но они были вместе, и это сглаживало обиду за произошедшее. Домой пришли в восьмом часу, до Нового года оставалось четыре часа, стол был уже накрыт, а мама–Сима всё добивалась, почему они пришли так рано и, что случилось, что они такие расстроенные.

Рассказывала Люся, а Жора и Сёмка молчали. Мама–Сима была в ужасе от её рассказа, а потом подошла к Жоре и, обняв его за плечи, сказала:

– Спасибо тебе, что ты защитил Люсю от этих мерзавцев!

– Да, ничего! – ответил он. – Ведь иначе и не могло быть!

Вскоре пришёл Григорий Яковлевич, а за ним и Василий Иванович с Галиной Владимировной, и с ними её племянник Сергей, со своей невестой Валентиной, которые пришли с баяном. Оказалось, что Сергей хорошо играет на этом инструменте, а Валя хорошо поёт, так что Новый год было с кем и с чем встречать. Как и полагалось, проводили Старый год, пожелав, чтобы все беды и невзгоды остались в нём. Выпили по паре рюмочек вина, а кто и водочки, а вот Жора, чокаясь со всеми, пил только ситро. Побалагурив, спели несколько общих русских и украинских песен, немного потанцевали под звуки баяна и, как говорится, не успели, и оглянуться, как пришло время снова садиться за стол, встречать Новый год. Расселись, наполнили рюмки вином и, не отрываясь, глядели на часы, где стрелки медленно приближались к двенадцати. Наконец, они сошлись и все одновременно закричали: «С Новым годом!».

Выпили, расцеловались, поздравляя друг друга с наступившим годом, обмениваясь самыми лучшими пожеланиями и надеждами, которые должны сбыться в этом году. Танцевали, веселились. Валентина спела частушки, Люся исполнила арию Наталки из оперы Лысенка «Наталка–Полтавка». С большим задором она, подойдя к Жоре, пропела: «Коло мэнэ хлопци вьються и за мэнэ часто бъються, а я люблю Пэтра дужэ, до другых мэни байдуже». Но вместо имени Петра она пропела имя Жоры. А Григорий Яковлевич, у которого оказался очень приятный «бархатный» баритон, спел романс «Гори, гори, моя звезда». Все притихли и, как зачарованные, слушали, как бы впитывая в себя чудесную мелодию в прекрасном исполнении, а когда прозвучал последний аккорд, все зааплодировали со словами: «Браво!». А когда наступила тишина, мама-Сима предложила пройтись в центр города, полюбоваться Новогодней ёлкой, подышать свежим новогодним воздухом и, по возвращению, снова сесть за стол. Все согласились и начали собираться. На улице была прекрасная погода. По мере приближения к центральной части города всё чаще встречались гуляющие горожане, а когда пришли на центральную площадь, где высилась, играя разноцветными огнями, высокая красавица-ёлка, то там уже было много народа. Многие пришли большими компаниями, с баянами и гармошками, пели, плясали, веселились, радуясь наступившему Новому тысяча девятьсот сорок первому году. Вся площадь и ёлка были залиты ярким светом больших прожекторов, которые были установлены на крышах высоких зданий, и каштановый сквер, весь серебряный от пушистого снега, играл под лучами прожекторов всеми цветами радуги. Всё было красиво и празднично. Погуляв полчаса и насмотревшись, как веселится молодежь и пожилые люди, радуясь этому чудесному празднику, мама–Сима предложила вернуться туда, где ждёт их осиротевший праздничный стол. Накрывали стол все, ведь это был «сладкий» стол! На нём появился рулет с маком, бисквитный торт, клубничное варенье и коробка шоколадных конфет. Все были в восторге от этих сладостей!

В шесть часов утра гости, поблагодарив хозяев за чудесно проведённое время, за прекрасный, праздничный стол, распрощались. А хозяева, и вместе с ними Жора, перенесли всю посуду в кухню, где приготовили горячую воду, и мама–Сима, вместе с Григорием Яковлевичем и Сёмкой, занялись мытьем. Мама–Сима мыла, отец с сыном вытирали и расставляли посуду по местам, а Люсе и Жоре в этом занятии было отказано, и они перешли в комнату, где отмечали встречу Нового года, где был полумрак и, усаживаясь на диван, Люся попросила Жору рассказать о себе.

– Ты знаешь, – обратилась она к нему. – Вот мы уже не первый день знаем друг друга, встречаемся, а о тебе я почти ничего не знаю. Ты, как бы, для меня так и остаёшься до сего времени загадкой.

– И Жора начал рассказывать о том, о чём никогда и никому не говорил:

– Родился я в Забайкалье, в небольшом городке, где находился полк, в котором служил мой отец. Когда мне исполнилось четыре года, папу перевели на Украину, под Полтаву, а потом весь двадцать первый полк был передислоцирован в этот город, и мы с мамой тоже вскоре переехали сюда, где папа продолжил свою службу. Нам дали квартиру, а самое главное это то, что здесь жила бабушка – мать моего отца. Отец мой очень любил мою маму, которой многое позволял и старался многое не замечать, а мама любила шумные компании и частые застолья. У неё было много знакомых, а папа всегда приходил поздно с работы, да и его присутствие, почему-то, её не очень радовало. Она была красива и за ней многие из её знакомых ухаживали, а это ей очень нравилось. Мне было без трёх месяцев семь лет, когда папа уехал на неделю в Киев, на совещание, а мама отвела меня к бабушке, а сама, собрав свои вещи, уехала с одним из своих поклонников, оставив записку: «Я встретила другого, не ищи, я ушла навсегда».

Вечером мы с бабушкой пришли к нам домой и бабушка, прочитав эту записку, забрала меня к себе, пока не приедет отец, а сама почему-то была очень расстроена и украдкой вытирала слезы. Я ничего не понимал, а бабушка ничего не говорила. Отец приехал через два дня и сразу же пришёл к бабушке, держа в руке мамину записку. Прямо с порога он произнёс только одно слово: «Ушла!». И опустился на стул, который стоял возле двери. Домой я ушёл вместе с отцом, которого очень любил. Жили мы одни, квартира казалась пустынной и неуютной. Отец начал пить и чем дальше, тем чаще, приходил пьяный, почти ничего не ел и часто плакал. Спасибо бабушке, которая варила еду и обстирывала нас. На работе у отца, на почве пьянки начались неприятности, вскоре его уволили и отправили в запас, и он остался без работы. Но, благодаря ещё оставшимся связям и знакомым, он устроился на завод сменным мастером, но пить не перестал, несмотря на просьбы и слёзы бабушки. В пьяном состоянии он часто вспоминал маму и, большей частью, ругал и проклинал её и тот день, когда её встретил. Слушая его, я начинал убеждаться, что все женщины, кроме моей бабушки, и все девчонки созданы только для бед и несчастий на белом свете, и что их нужно остерегаться и обходить стороной. Впоследствии это привело к тому, что я обходил стороной девчонок и пренебрегал их обществом, до тех пор, пока не встретил тебя. На последних словах он обнял её, и они рассмеялись. Помолчав немного, Жора продолжил свой рассказ:

– На работе отец не пил, а как только выходил за пределы завода, вместе со своими собутыльниками выпивал и приходил домой пьяным. Однажды, после второй смены и после того, как хорошо выпили, вместе с двумя рабочими шёл домой. На улице была ночная темень. Шли они по дороге и не заметили, как из-за угла на большой скорости выскочила машина; те двое, которые шли с отцом, успели отскочить, а отца машина сбила и переехала обе ноги. Падая, он ударился о камень головой и сильно повредил её. Домой его принесли без сознания. В квартиру пришли соседи, кто-то побежал за доктором и бабушкой, она прибежала почти одновременно с врачом, но было уже поздно – папа был мёртв. Хоронили отца с воинским оркестром и солдатами. Народа было много. Я стоял с бабушкой недалеко от могилы, она держала меня за руку и всё время плакала, а когда стали опускать гроб в могилу, прозвучали три винтовочных залпа и заиграл оркестр, я вырвал свою руку и бросился к могиле, сильно закричал и упал, а что было потом, я не помнил. Очнулся я в больнице, возле меня сидела бабушка, в черном платке и, как мне показалось, очень худая и бледная, а когда она увидела, что я открыл глаза, она очень обрадовалась, позвала медсестру, сообщив, что я очнулся. Оказывается, что я не приходил в сознание более двух суток. Медсестра спросила меня, как я чувствую себя, я силился ответить, но ни единого слова произнести не мог. Я всё слышал, но говорить не мог. И так продолжалось почти два года. Что только не делали, к каким только врачам меня не водили, какие только бабки меня не лечили, ничего не помогало. Дети со мной не хотели играть, а только дразнили, а я их за это колотил почём зря.

Однажды бабушке посоветовали отвезти меня к деду–лекарю, который жил далеко в лесной избушке и славился умением врачевать. Поехали мы к деду. Ехали долго и далеко, дед послушал, что рассказала ему бабушка, осмотрел меня, заставил покашлять, вдохнуть и, с шумом выдохнуть, похлопал меня по спине и сказал, чтобы я одевался, а бабушке сказал, что никакие лекарства не помогут, а поможет только большой стресс, какой у меня произошёл во время похорон. «Придёт время, заговорит!» – вот так ответил нам этот дед–лекарь, денег не взял, а к врачам посоветовал не ходить. Время, мол, само вылечит. Уехали мы, как говорится, ни с чем. Лето было жаркое, даже дожди и те не приносили прохлады. Прошло где-то с месяц–полтора, как мы возвратились от деда, а я всё не говорил. Однажды ночью я проснулся и увидел в окне громадные языки пламени и бегающих с вещами людей. На улице была ночь, но пламя освещало всю большую часть нашего двора, и мне показалось, что горит наш дом. Я очень испугался и бросился в комнату, где спала бабушка.

Открыв двери, я громко закричал: «Бабушка! Пожар!». Меня всего трясло, а бабушка быстро встала с постели, набросила на себя платок и побежала на кухню, из окна которой были видны языки пламени, посмотрела в окно, затем повернулась ко мне и спросила: «Ты что-то сказал?». «Да», – ответил я. Бабушка обняла меня, поцеловала и всё просила, чтобы я ей ещё что-нибудь сказал, и я сказал: «Бабушка, бежим быстрее, тушить пожар!». С этого момента я снова начал говорить, а в школу пошёл только тогда, когда мне исполнилось десять лет, то есть на два года позже. Вот почему я в свои семнадцать лет не в девятом, а в седьмом классе. Шесть лет я учился в школе, которая находится возле вокзала, а в седьмой класс перевёлся в ту, которую хожу сейчас. Вот и вся история, а остальное ты уже знаешь.

В дверях показалась мама–Сима.

– Ну что, детки, пора и отдохнуть после праздника! – сказала она и рассмеялась.

– Да, да! И мне пора домой! – сказал Жора, поднявшись с дивана. Люся проводила его и пошла к себе в свою комнату.

День за днём таяли новогодние каникулы. За это время Люся познакомилась с Жориной бабушкой и с Любовью Илларионовной. Вместе с Люсей побывали у Дарьи Ильиничны мама–Сима и Сёмка. В дальнейшем эти посещения переросли в семейную дружбу. В последний день каникул сходили на каток, вечером побывали в кино, а на завтра снова сели за парты. За время каникул Люся, Жора и Сёмка ни разу не встретили, ни Грыньку, ни Володьку, ни Аркадия. И только в школе, из уст Люсиной подруги узнали, что Грынька и Володька сидят в городской тюрьме за ограбление квартиры и всех троих исключили из школы. Они и раньше занимались воровством, но ни разу не попадались, а в этот раз, когда они проникли в чужую квартиру, то соседка увидела и позвонила в милицию, тут их и поймали, как говорят: «на горячем». Судили и дали по два года тюрьмы. Так что они отбывают свой срок. Но, несмотря на то, что в школе уже не было «борзой тройки», Жора и Сёмка всегда после уроков сопровождали Люсю домой. Так и прошли незаметно январь, февраль и март. В апреле заболела Жорина бабушка и он, чаще всего, после уроков спешил домой. Мама–Сима ежедневно ходила к ним, делала уборку, готовила и ухаживала за Дарьей Ильиничной. Одновременно с мамой–Симой приходила к больной и Любовь Илларионовна, они вдвоём и ухаживали за Жориной бабушкой, пока не поставили её на ноги. А Жора и Сёма за это время вскопали огород, который находился во дворе, а также вскопали небольшой огородик на дне оврага, для тёти Любы, так они теперь называли Любовь Илларионовну.

Все школы города и сам город готовились к проведению Первомайского праздника, который вот-вот наступит и расцветёт радугой весеннего торжества. Улицы украшались транспарантами, лозунгами, портретами руководителей государства и передовиками производств города, а на центральной площади сооружалась трибуна.

Утро Первомая проснулось под звуки музыки, песен, солнца и тепла. Люся, Жора и Сёмка, нарядно одетые, весёлые и счастливые, с воздушными шариками направились в школу, чтобы принять участие в парадном шествии по центральным, празднично украшенным улицам, а когда они пришли, то школьный двор был уже полон молодёжи. Вскоре началось построение колонны, были розданы флаги, портреты и плакаты, впереди колонны встали музыканты школьного оркестра. Александр Николаевич подал команду и, под звуки марша, колонна двинулась в сторону центральной площади города. Праздничное настроение заполнило город и живущих в нём людей. Цветы, песни, музыка, всё слилось в живой поток, проплывающий мимо трибуны, откуда неслись приветствия и здравицы. После парада Люся, Жора и Сёмка, стоя недалеко от городского стадиона, лакомясь мороженым, обсуждали дальнейшие свои планы, и тут Сёмка предложил пойти к реке, мол, там сегодня будут сдавать в эксплуатацию новый мост – будет торжественная часть и концерт, а вечером можно сходить в парк на танцы. Все согласились и направились в сторону реки. Улицы были полны гуляющими горожанами, и они медленно, но уверенно, продвигались вперед, а когда спустились с горы и подходили к мосту, то увидели, что там уже собралось много народа, но это их не остановило, а наоборот, подзадорило. На мосту из двух автомашин была организована импровизированная сцена, где уже сидели оркестранты, и выступал оратор.

Протиснувшись в толпе, они остановились возле своего учителя немецкого языка, держащего за ручку белокурую девочку, которая никак не могла устоять на месте, и отец прикладывал немало сил, чтобы удержать её. Торжественная часть продолжалась недолго, и вскоре начался концерт. Выступали приезжие артисты из областной филармонии.

Номер за номером зрители принимали дружными аплодисментами, и после одного из номеров Генрих Людвигович невольно отпустил ручку дочери и стал аплодировать, а она крутнулась волчком, перелезла между перилами и свалилась вниз. Это одним из первых увидел Жора. Он успел сбросить пиджак, туфли и бросился вслед за девочкой. Он летел к воде, вытянув вперед руки и, казалось, что он этим ускоряет своё падение. В воду он вошёл за несколько секунд после девочки. На мосту стояли люди и смотрели в реку, на то место, где только что скрылись девочка и Жора. В это время в лодке недалеко от берега сидел рыбак и удил рыбу. Увидев падающую девочку и Жору, он бросил в лодку удочки и быстро поплыл туда, где они скрылись. Жора догнал девочку ещё не на большой глубине, подхватил её и начал быстро всплывать. Когда он всплыл, то рыбак уже был рядом. Девочку переложили в лодку и быстро поплыли к берегу, где уже собралось много народа. Генрих Людвигович стоял у самой воды – бледный, с протянутыми руками и со слезами на глазах. Он хотел взять девочку, но рыбак и Жора вынесли её из лодки и начали откачивать, заранее подстелив дождевик, который взяли в лодке. Откачивал её рыбак, а Жора помогал. Видно было, что этот пожилой человек, который один из первых пришёл на помощь после Жоры, со знанием своего дела приводил в чувство это маленькое белокурое создание. После того, как её положили вниз лицом, надавив на животик, изо рта полилась вода, она начала дышать, открыла глазки и заплакала. Все вокруг радовались, а Генрих Людвигович взял её на руки и, прижав к себе, всё время повторял: «Спасибо! Спасибо! Спасибо!», – обращаясь то к одному, то к другому спасителю своего ребёнка. «Его нужно благодарить! – сказал рыбак, указывая на Жору. – Если б не он, то беды не миновать!». Он подошёл к лодке, оттолкнул, прыгнул в неё и поплыл к противоположному берегу, к тому же месту, откуда недавно плыл на спасение ребёнка. В это время из толпы, которая продолжала ещё стоять, вышла женщина и обратилась к Генриху Людвиговичу и к Жоре, приглашая их пойти к ней домой, там отогреться и просушиться. Все сразу же согласились и последовали за этой доброй женщиной, дом которой находился всего метрах в ста от берега. В доме было тепло, девочку раздели, натёрли спинку и ножки настоем зверобоя и уложили в постель под одеяло, где она согрелась и быстро уснула. Жора тоже переоделся в старенькие брюки, которые дала хозяйка, сняв с себя всю промокшую одежду в ожидании того часа, когда она просохнет.

Все присели у стола. Сёмка поставил возле себя Жорины туфли, Люся повесила его пиджак на спинку стула, Жора сел возле неё, а Генрих Людвигович со своим стулом пересел поближе к кровати, где спала виновница всего того, что произошло. Все молчали, как бы всё ещё переживая за то, что уже осталось позади. А Анастасия Ивановна, так звали хозяйку, разожгла утюг, чтобы ускорить сушку мокрой одежды. Молчание нарушил Сёмка:

– А вы видели, как фотограф, который фотографировал оратора на трибуне, всё время щёлкал и щёлкал, фотографируя то, что произошло? Вот было бы здорово посмотреть на фотографии, если у него что-то получилось!

Все молчали, не поддержав разговора.

Одежда высыхала медленно, но, в конце концов, она просохла и была выглажена гостеприимной хозяйкой. Девочку одевали прямо в постели, она всё время валилась на подушку и никак не могла проснуться, наконец, её удалось одеть. Генрих Людвигович взял её на руки, а она, положив головку на отцовское плечо, продолжала спать. Жора переодевался в соседней комнате и появился так же нарядно одетый, как и до прыжка в воду. Все благодарили свою благодетельницу, которая всё время предлагала остаться и пообедать, но все дружно отказались. Ещё раз, поблагодарив за всё хозяйку и попрощавшись, направились в сторону города.

Перешли мост, по которому уже свободно ехали подводы, шли люди, и иногда проезжала автомашина. Поднявшись на гору, прошли немного по центральной улице, остановились у поворота на улицу Пушкина, на которой жил Генрих Людвигович, и начали прощаться. Прощаясь и пожимая руку Жоры он, задержав её в своей, тихим, но каким-то особенным голосом сказал: «Помни, Жора, я твой вечный должник!». У него появились в глазах слёзы, он резко повернулся и зашагал по улице, неся своё сокровище, которое безмятежно спало на его плече. А Люся, Жора и Сёмка пошли сначала к Жоре, чтобы успокоить Дарью Ильиничну, которая, как ранее договорились, ожидает их прихода после парада, чтобы отведать праздничного пирога, а они так долго задержались, что, наверное, бабушка уже очень беспокоится за своего любимого внука и его друзей. Так оно и было.

Когда они вошли в дом, то на столе их уже поджидал пирог, были расставлены стаканы, посреди стола стоял до блеска начищенный самовар, а у стола сидела Дарья Ильинична и Любовь Илларионовна, которые обрадовались приходу тех, кого с нетерпением ожидали.

– Ну вот! – сказала бабушка, – дождались, а то Любовь Илларионовна уже собиралась уходить, не дождавшись вас. Садитесь быстрей к столу!

Бабушка подошла к Люсе, поцеловала и поздравила всех с праздником. И тут все, хотя и с некоторым опозданием, начали поздравлять друг друга с Днем Первомая! Чай пили с пирогом, который не переставали хвалить. Но вскоре они попрощались и пошли успокаивать Люсиных и Сёмкиных родителей, которые тоже заждались, не зная, где они задержались так долго после парада. Люся вошла первая и увидела, что мама–Сима, отец и Василий Иванович с женой сидят за столом и закусывают, как видимо, после провозглашенного тоста. Она остановилась, а из-за её спины послышались голоса: «С праздником, дорогие! Вы что, разве нас не ждали?!» И тут, Григорий Яковлевич поднял голову, посмотрел, улыбнулся и сказал:

– Ожидали, да вот, как видите, не дождались. Давайте быстрей садитесь, а то мы всё уничтожим, что имеется на этом праздничном столе!

Он засмеялся, а Люся, Сёмка и Жора не заставили долго упрашивать себя, сели, выпили по рюмочке вина, кроме Жоры, и принялись за еду, чувствуя, что за весь день очень проголодались. А когда мама–Сима, убедившись, что «дети», как она всех троих называла, успели утолить голод, задала давно мучивший её вопрос:

– А где это вы всё время были, что так долго вас не было? Сначала я обиделась: готовила–готовила, а вас всё нет, да нет! А потом стала беспокоиться. Ну, слава Богу, вы уже дома и надеюсь, что ничего страшного не случилось.

И тут Люся начала подробно рассказывать всё, что с ними произошло. Все перестали есть и внимательно слушали Люсю, а мама–Сима всё повторяла: «Ой, Боже мой! Ой, Боже мой! Какой ужас!». А, когда Люся закончила свой рассказ, все стали хвалить Жору за его самоотверженный поступок, мама–Сима трижды расцеловала его, а Григорий Яковлевич предложил тост: «За Жору, спасителя человеческой жизни!». Расходились где-то в двенадцатом часу ночи. Все были довольны встречей такого тёплого и весёлого праздника, как весенний Первомай.

Праздники проходят быстро, так и этот, а после праздника учащиеся школ снова сели за парты. Пошёл повтор всего пройденного материала за весь учебный год и подготовка к экзаменам. Всё это занимало весьма много времени и для встреч его оставалось так мало, что только успевали встретиться, как приходилось уже расставаться.

Вечером десятого мая Григорий Яковлевич пришёл домой позже обычного и очень расстроенный. Мама–Сима молчала, ожидая, когда он сам расскажет о причине его настроения, и она не ошиблась, он сам предложил ей присесть на диван и выслушать его. Оказывается, пришёл приказ о передислокации полка, в котором он служит, в район города Бреста.

– Ты только не расстраивайся, как только всё устроится, получу, где жить, то сразу же вызову вас, дорогие мои. Думаю, что это продлится недолго, и мы вскоре будем все вместе.

Мама–Сима слушала его, а потом подняла голову, посмотрела ему в глаза, в которых застыла грусть, и тихо спросила:

– И когда же ты уезжаешь?

– Через три дня, – ответил он, обняв её за плечи.

Чувствовалось, что они оба опечалены предстоящей разлукой, особенно в такое тревожное время, какое сложилось на границе у самого Бреста.

В ночь на тринадцатое мая мама–Сима, Люся и Сёмка провожали Григория Яковлевича, стоя в отдалении от эшелона, в который грузили военную технику, лошадей и заполняли солдатами вагоны–теплушки. Провожающих было много, все стояли подальше, чтобы не мешать ни солдатам, ни командирам проводить сложную и тяжёлую работу.

Сам эшелон освещался прожекторами, провожающие стояли в полумраке, а когда погрузка уже заканчивалась, то все командиры подошли к своим родным и друзьям, попрощались и быстро вернулись к своим вагонам. Григорий Яковлевич поцеловал свою любимую жену, детей и сказав только одно слово: «Ждите!» – повернувшись, побежал к эшелону.

Вскоре состав тронулся, а люди всё стояли, махая руками, прощаясь со своими близкими и родными людьми, и не расходились до тех пор, пока не скрылись за поворотом красные огоньки последнего вагона. Домой шли молча. Каждый думал о своём, а когда вошли в дом, то мама–Сима, ни к кому не обращаясь, тихо произнесла: «А ведь это надолго!». И пошла на кухню.

Отгуляв праздник Первомая и полуторанедельные майские каникулы, учащиеся средних и старших классов вновь возвратились к школьным занятиям. Когда Люся, Жора и Сёмка пришли первый день в школу, то войдя в малый зал, сразу же обратили внимание на то, что у доски объявлений стоят несколько ребят и девчонок и, что-то читают. А когда подошли ближе, увидели вырезку из областной газеты, где была напечатана большая статья под названием «Он спас человеческую жизнь!» и две фотографии, где Жора летит к воде, вытянув вперёд руки, и вторая, где он уже с девочкой на руках. А рядом со статьёй висел приказ директора школы о вынесении благодарности ученику 7 «Б» класса Жоре Васильеву за его самоотверженный поступок при спасении тонущего ребёнка!