Тяжелый запах жасмина

Теперь все Жорины одноклассники старались подружиться с ним, а Люся гордилась своим избранником, хотя старалась не выдавать своих чувств.

Время летело неудержимо. Экзамены были сданы, Люся перешла с отличием по всем предметам в десятый класс, а Жора и Сёмка в восьмой. Все были рады и счастливы, что всё уже позади. Да и Жора быстро собрал все необходимые документы и отослал их в авиационный техникум. Его мечтой было быстрее, как говорится, встать на ноги и вместе с Люсей создать хорошую и крепкую семью. Но время и судьба распорядились по-своему.

Двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года Фашистская Германия со всей европейской военной мощью напала на Советский Союз. Началась Великая Отечественная война, самая страшная, безжалостная, самая кровавая из всех войн, которые знало и переживало человечество, живущее на нашей маленькой голубой планете. Война смешала в один комок все планы и надежды в ожидание чего-то страшного, неотвратимого. И оно пришло!

В начале сентября из города стали эвакуировать заводы и фабрики. Многие жители покидали город и уезжали вглубь страны, а через город шли отступающие советские войска, и было страшно осознавать, что немец вскоре может появиться и в нашем городе. Мама–Сима, Люся и Сёмка, как и большая часть еврейских семей, собирались в дорогу, заведомо не зная, куда и к кому ехать. Через три дня военком обещал всех эвакуировать на одной из машин, принадлежащих горвоенкомату. Вещи были уже почти собраны, когда ночью кто-то постучал в дверь. Первая проснулась мама–Сима, а за ней и Сёмка с Люсей. Мама–Сима, стоя у двери, спросила: «Кто там?» Ей ответил незнакомый мужской хрипловатый голос вопросом:

– Это квартира Григория Яковлевича Голдштейна? Я, по поручению Гриши.

Мама–Сима какими-то нервными движениями стала открывать дверь. В дверях появился высокий военный в плащ – накидке и, когда мама–Сима пригласила его войти, то он сразу же вошёл в комнату, остановился возле стола и обратился ко всем.

– К сожалению, я не имею много времени, но я должен, я обязан выполнить то, о чём меня просил Гриша – мой самый верный и близкий друг… – и, не поднимая головы, продолжил: – Наш полк попал в окружение, мы всё время отбивали нападающего врага, но нас становилось всё меньше и меньше, встал вопрос пробиваться из окружения к своим. Мы подошли к небольшому селению, где попали в засаду. Многие погибли, а Гриша был тяжело ранен. Не многим удалось уйти в лес, который был недалеко от села. Гришу я нёс до первого привала. Мы смастерили носилки, на которые его положили, а он поманил меня рукой и попросил, если я останусь жив, передать планшет с документами семье, то есть вам. А когда мы снова собрались в путь и подошли к носилкам, Гриша был уже мёртв. В этом же лесу мы его и похоронили. И после небольшой паузы он положил планшет на стол, отдал честь, повернулся и пошёл к двери, где остановился, держась за ручку, и тихо, но с какой-то убеждённостью сказал:

– Вам нужно немедленно уезжать! Через пару дней немец будет в городе.

Он ушёл, а в квартире повисла тишина. Сёмка и Люся стояли, обняв друг друга, а мама–Сима, облокотившись о дверной косяк, стояла белая, как мел, с посиневшими губами и остановившимся взглядом, устремлённым куда-то далеко-далеко, и вдруг медленно стала сползать вниз и, потеряв сознание, упала на пол. Люся бросилась к маме и крикнула, чтобы Сёмка бежал за Василием Ивановичем, и он, как был полуодетым, выбежал на улицу. Не прошло и десяти минут, как Сёмка, Василий Иванович и с ними районный врач, Бася Израилевна, которая жила рядом, вошли в дом. Маму-Симу перенесли и уложили на диван, она всё ещё не пришла в сознание, и Бася готовила всё для того, чтобы вывести её из обморочного состояния, а Люся тем временем положила холодный компресс ей на лоб. Благодаря общим усилиям и после укола, мама–Сима открыла глаза, но была ещё настолько слаба, что даже не могла говорить и только смотрела на всех своим затуманенным взором, а по щекам скатывались крупные слёзы.

В окна уже пробивался рассвет, когда уходили Василий Иванович и, Бася Израилевна. Спать никто не ложился. Люся сварила бульон, которым накормила маму, а сами с Сёмкой поели, что было. Где-то в девятом часу мама–Сима попросила Люсю, чтобы она позвонила в военкомат и спросила, когда будет машина. Люся позвонила, и ей ответили, что военкома пока нет, что машина будет, и чтобы не беспокоились, а, самое главное, быть готовыми к отъезду. Люся и Сёмка по очереди дежурили у калитки, но машина так и не пришла, а через два дня немцы вошли в город, который никем не охранялся и был брошен на произвол судьбы, как многие города Украины.

После того, как вошли в город регулярные части немецкой армии, прибыло подразделение SS и какие–то штатские люди. Сразу же началась организация городской власти. В самом красивом здании, которое находилось на центральной улице города, где раньше располагался горисполком с видом на каштановый сквер, который сажали ещё до революции учащиеся городского реального училища, обосновалось гестапо. В здании бывшего банка – жандармерия, в здании и на территории агротехникума карательный отряд, организованный из местного населения, а также были созданы городская управа, публичный дом и полиция. Но самая интенсивная работа проводилась на окраине города. Там отделили три улицы, которые огородили колючей проволокой, были возведены три наблюдательные вышки с мощными прожекторами, оборудованы ворота с пропускным пунктом, который располагался тут же, возле ворот в одноэтажном доме. Все строения этих улиц перед самой войной подлежали сносу, а вот теперь на этих территориях будет еврейское гетто, о котором пока ещё никто не знал, но это не заставило себя долго ждать. В городе на всех столбах и заборах был расклеен приказ о том, что всё еврейское население обязано явиться (были указаны день и время) на городской стадион, где будет выступать с речью представитель новой власти. А далее шло предупреждение, что, если кто не явится, то будет наказан по закону военного времени! Далее шла подпись. На следующий день, а это была пятница, всё еврейское население города, численностью более трёх тысяч двухсот человек заполнили скамейки стадиона, где на футбольном поле была трибуна с микрофоном. Стадион был наполнен человеческими голосами, но когда за трибуной появился человек в форме «SS», то сразу же наступила тишина. Военный стал говорить, а человек в штатском, который стоял рядом, переводил с немецкого на украинский язык. Суть перевода была такова: ввиду того, что определённая часть украинцев – жителей нашего города – враждебно настроена по отношению к евреям, то могут возникнуть безобразия, которые перерастут в погромы и насилие. На основании этого, городское руководство и немецкие службы позаботились о том, чтобы этого не произошло. И приняли решение, где сказано, что выделена определенная часть городской территории с жильём, куда необходимо всем евреям в течение трёх дней переселиться. Где вы, будете под защитой немецких властей и, через короткий промежуток времени, когда будут готовы железнодорожные составы, то всех евреев перевезут в Польшу, а из Польши в Палестину, где вы все со временем будете проживать на своей родной земле, и никто не сумеет посягнуть на вашу свободу и жизнь. Итак, каждая семья переселяется только своими силами, а кто воспротивится данному приказу и не переедет в указанное место, будет наказан по закону военного времени!

На этом митинг был закрыт, и все стали быстро расходиться, обмениваясь своими мнениями о том, что здесь говорилось, и что наобещали, и верить ли этому или нет. Мама–Сима, Люся и Сёмка шли не спеша, и каждый анализировал всё то, что было услышано на этом «митинге». Вдруг Люся остановилась и произнесла одну – единственную фразу:

– Всё это враки и никуда нас не повезут! Они обещают отправить нас в Палестину, но они это сделать не могут по той простой причине, что Палестина подмандатна Англии, а не Германии, а она с Англией в состоянии войны!

Все молчали, и после небольшой паузы мама–Сима сказала, что тот военный, который принёс страшную весть о гибели папы, был прав! Нам надо было уходить, как уходили другие, а теперь уже поздно, и что будет с нами, одному только Богу известно!

Ещё издали они заметили стоящего у дворовой калитки Жору, который, как видимо, давно поджидает их. И они не ошиблись. Прошло уже более часа, как он ожидает, и был очень рад долгожданной встрече.

– Ну, что там говорили? – с тревогой в голосе спросил Жора.

На этот вопрос никто ему не ответил, и лишь только Люся, взяв его руку, тихо сказала:

– Пошли в дом. Улица не для разговора.

В квартире их встретила непривычная тишина, какая-то пустота, в которой выделялись три больших, потёртых от частых переездов, чемодана и два солдатских рюкзака. Всё это стояло в углу, напоминая о том, что они собирались уезжать, а уехать не смогли. Люся и Жора сели на диван, а мама–Сима и Сёмка – за столом. Все молчали, но Люся снова повторила то, о чём в это мгновение думали все, кроме Жоры, который пока ещё не знал, как решится судьба этих близких и любимых ему людей, судьба которых была ему далеко не безразлична. Сёмка предложил не переезжать, а уходить из города, но все продолжали молчать, а Жора тихо, ни к кому не обращаясь, стал рассказывать о том, что из города через мост никого не пропускают, а тех, кто старается уйти, перебравшись через реку, убивают на месте. Вчера застрелили Ефима Фиршмана, редактора местной газеты. Он хотел перейти реку в районе женского пляжа, так его застрелил один из автоматчиков, которые дежурили на кладбищенской горе. Сейчас из города уйти просто невозможно. Он ещё что-то говорил, но его почти никто не слушал, а мама–Сима, перебив его, сказала:

– Будем переезжать, а там будет видно. Что будет со всеми, то будет и с нами. После того, как я увидела эту массу еврейского населения, которая заполнила весь стадион, я не могу поверить, чтобы их расстреляли! Такого не может быть! А что кроется за всеми их обещаниями, я не знаю, но что-то есть, и это меня пугает и тревожит. Но разве можем мы что-то изменить?! Что ж! Будем переезжать. Да вот как, и на чём?! – она положила ладони на стол и задумалась.

– Я сейчас привезу большой возок, и мы с Сёмой перевезём всё необходимое! – сказал Жора и, поднявшись с дивана, тут же ушёл выполнять то, о чём только что сказал.

Люся тихо плакала, и её никто не утешал, ведь мама–Сима и Сёма чувствовали всем своим существом, что случилось то страшное, неотвратимое, которое принесёт с собой страдания на всю оставшуюся жизнь. Вскоре пришёл Жора и привёз большой возок. Сразу же начали решать, что перевозить раньше, а что потом. Разобрали стол, кровать, аккуратно сложили, а наверх положили три чемодана и два рюкзака, перевязали верёвками, заперли квартиру и пошли в сторону нового места жительства.

Жора и Сёма тащили возок, а мама–Сима и Люся толкали возок сзади. Прошло совсем немного времени, когда они издали, увидели громадную очередь у ворот, ведущую вовнутрь жилого массива. Подъехав, они встали в хвосте очереди и, прождав более двух часов, подошли к воротам, где в углу сидели два эсэсовца и с улыбками на лице выдавали номера, приговаривая: «Биттэ, биттэ!». Получив номера и проехав почти всю улицу, они увидели покосившийся домик, на котором большими цифрами был написан номер их нового жилища.

Вход был с улицы, а вторая половина домика выходила прямо на колючую проволоку. Разгрузили всё то, что было привезено, в квартиру, которая состояла из маленького коридора, комнаты и маленькой кухни с разрушенной плитой. Везде была грязь, паутина, полы во многих местах были прогнившие, воздух был спертый, застоявшийся, и пахло гнилью. Всё говорило о том, что здесь уже давно никто не жил, и само строение пришло в полную негодность для жилья. Мама–Сима и Люся остались с вещами, а Жора с Сёмой поехали за всем тем, что необходимо было ещё привезти.

За три дня всё еврейское население было переселено на отведенный и со всех сторон огражденный колючей проволокой участок города. Ворота закрылись. Везде были полицейские посты, а на стенах домов расклеивались всё новые и новые приказы, где говорилось о том, что на территории устанавливается комендантский час и, что после пяти часов вечера до шести утра хождение по улице запрещено! Человек, появившийся после указанного часа, будет расстрелян! Всем изготовить шестиконечные звёзды и пришить их к своей одежде на грудь с левой стороны! Выход за территорию поселения запрещён! Внутри территории имеются магазины, где всё приобретается за деньги или в обмен на вещи и драгоценности! Вода будет доставляться в цистернах и тоже продаваться наравне с продуктами. Посещение жителей посторонними людьми категорически запрещено! Всё это было указано в приказах, а в конце после слов: «За неповиновение – расстрел!»

Так началась жизнь за колючей проволокой, а в это же самое время за городом в полутора километрах от городского кладбища на месте трёх оврагов, где до прихода немцев мальчишки играли в сыщиков–разбойников, начали проводить работы по расширению и углублению этих оврагов.

Ранним утром Жора оделся, умылся, кое-что перекусил и, взяв небольшой узелок с продуктами, который ещё с вечера приготовила бабушка, пошёл к Люсе, Сёме и маме-Симе, чтобы повидаться с ними, с такими дорогими ему людьми, и помочь им обустроиться на новом месте. Почти у самых ворот ему преградили путь два полицая. Один высокий, крупного телосложения с широким, отекшим, как видно, от пьянства, лицом и щупленький парень лет семнадцати, оба с карабинами на плечах.

– Куда ползёшь? – спросил мужик, как видно, он был старший. – Что, не видишь, что здесь запретная зона?!

– Да мне необходимо повидать своих друзей, которым я ещё вчера помог сюда переехать, – объяснил Жора.

– Вот что! Катись-ка ты домой, пока ещё жив, нечего тебе тут с жидами якшаться, а не пойдёшь подобру, то будет плохо! – и мордатый полицай стал снимать с плеча карабин.

Жоре не оставалось ничего иного, как уйти подальше от этих «стражей порядка».

Он шёл домой и всю дорогу думал, что же произошло?! Что же это такое, что всех евреев изолировали от всех, живущих в городе, и никого не пускают на территорию?! Что же за всем этим кроется? Но он не мог ответить ни на один мучавший его вопрос. Хотя чувствовал, что за этим кроется что-то страшное, которое неумолимо надвигается, как та грозовая туча, которая зарождается далеко у горизонта и, сгущаясь растёт, движется, захватывая всё видимое пространство неба, опускаясь на землю теменью, которую прорезают огненные стрелы молний, поджигая дома, хлебные посевы, выжигая сотни гектаров леса, сопровождаясь басистыми раскатами грома. Что? Что же всё-таки случилось?!

Он подошёл к своему дому, так и не ответив ни на один из вопросов, которые рождались в его голове, тревожа его.

Открыв ключом входную дверь, сейчас все поставили замки и держали свои дома и квартиры закрытыми, вошёл в прихожую, повесил свою верхнюю одежду на вешалку и вошёл в комнату, где бабушка что-то шила на швейной машинке, а на диване сидела молодая женщина, закинув ногу на ногу, дымя папиросой. Жора остановился, облокотившись о дверной косяк, и поздоровался. Бабушка, продолжая шить, спросила:

– А что это ты так скоро вернулся? Ты что? Поссорился или что другое?

– Да нет, – ответил Жора. Он прошёл в комнату, сел на стул, который стоял недалеко от двери, и тихо сказал: – меня просто не пустили на территорию и прогнали, угрожая оружием.

И он подробно рассказал, что произошло у ворот того места, куда переселили евреев. Молодая гостья, заказчица, бабушкина клиентка, внимательно, не перебивая, слушала Жорин рассказ, а в конце тихо рассмеялась и вдруг как – то сразу стала серьёзной и с какой-то грустью сказала:

– Все они сволочи, убийцы и алкаши! Не обращайте, Жора, на них внимания. Ведь поднялась со дна вся осевшая там муть и встала, нависла над обществом, радуясь нынешнему смутному и опасному времени! – немного помолчав, продолжила. – А я вас, Жора, знаю. Я была в комиссии от ГОРОНО на приёме экзаменов, а также читала статью о вашем героическом благородном поступке. Как это было недавно, и как это было давно! – она снова задумалась, а потом как – то сухо произнесла: – Если вы хотите пройти на территорию, куда переселили евреев, то вам необходимо иметь пропуск, выданный нашей городской полицией.

– Но я не имею никаких отношений с полицией и, как видимо, никогда не буду иметь так называемого пропуска! – ответил Жора и, поднялся, собираясь уходить.

– Это как сказать! А вы знаете, кто у нас начальник полиции?

– Нет, не знаю и знать не хочу! – он повернулся к двери, но его остановила одна фраза, произнесённая женщиной.

– Ваш бывший педагог – Генрих Людвигович Шварцберг.

Жора резко повернулся и переспросил:

– Кто–кто?! Генрих Людвигович?!

– Он самый! – улыбнувшись, подтвердила она.

– Вот это да! – воскликнул Жора. – Так я сейчас пойду в полицию, думаю, что он меня не забыл и поможет мне.

– Думаю, что так оно и есть, что он вас не забыл и обязательно примет, и поможет, но сегодня идти в полицию нет смысла ввиду того, что Шварцберга на работе нет. Он в Чернигове на совещании, будет только завтра, – она снова улыбнулась и хотела что-то ещё сказать, но Жора её перебил:

– Вы извините, но откуда вы знаете все эти подробности?

Она снова одарила Жору своей улыбкой и, рассмеявшись, сказала:

– Вот мы с вами уже долго говорим, а познакомиться забыли. О вас я почти всё знаю, а вы обо мне ничего, даже имени. Меня зовут Татьяна Сергеевна, а то, что я знаю о работе полиции, так в этом нет ничего загадочного, я ведь у Генриха Людвиговича работаю секретарём. Так что, дорогой Жора, приходите завтра, к девяти утра и будете приняты начальником полиции. Я в этом вполне уверена!