Жизнь и страх в «Крестах» и льдах. И кое-что ещё

Теперь пора было позаботиться об автомобиле. Об автомобильных правах я позаботился ещё раньше, пока ходил на курсы в Манхеттене. Процесс их получения стоит того, чтобы об этом рассказать. Ещё в Ленинграде, в порядке подготовки к эмиграции, я записался на курсы водителей и после четырёх часов вождения грузовой машины (легковую там давали водить только женщинам), я получил советские права. Я знал, что и в Канаде, и в США всё равно нужно будет сдавать экзамен заново, но решил, что лучше иметь хоть такие права, чем совсем никаких – может быть их наличие поможет мне сэкономить какие-нибудь деньги. Я, конечно, перевёл их на английский язык и нотариально заверил. Тем не менее, ясно, что опыт вождения в СССР у меня был нулевой. Как-то раз я решил зайти в Department of Motor Vehicles (аналог российского ГИБДД) чтобы узнать, какие для этого нужны документы, а также взять правила дорожного движения, чтобы подготовиться к экзамену. На всякий случай решил взять с собой советские права. Подхожу к первому попавшемуся окошечку и на ломаном английском говорю, что пришёл узнать, что требуется от меня, чтобы получить американские права. При этом держу в руке свои советские права, чтобы доказать, что я опытный водитель со стажем более 20 лет (ведь по американским правилам начинают водить машину в 16 лет). Женщина-клерк направляет меня в другое окошко, в котором другой клерк даёт мне какую-то длинную бумагу с вопросами и указывает на стол, за который я должен сесть. Сначала я подумал, что это анкета, которую я должен заполнить, на основании которой мне назначат день экзамена. Но вчитавшись, я вдруг понял, что это вопросы по правилам движения, за которыми я как раз сегодня пришёл, чтобы их подобрать и выучить в порядке подготовки для сдачи экзамена в следующий раз. Ну я решил, что терять мне нечего и стал выбирать наилучшие из предложенных ответов. Потом отнёс эту бумагу в окошко, в котором её получил, всё та же женщина-клерк подсчитала мои ошибки, их оказалось много – не то четыре, не то пять (тогда, кажется, можно было сделать до шести ошибок) – и теперь послала меня в третье окошко, в котором меня сфотографировали и затем послали в четвёртое окошко, где попросили заплатить не то $30, не то $50 и, наконец, в пятом окошке мне вручили новенькие американские права штата Нью Йорк. Вот это было да – ни моего вождения, которое я абсолютно точно не смог бы сдать, ни медицинской справки – ничего этого от меня не потребовалось. Тогда я в первый раз подумал: “What a country!” («Вот это страна!»).

Теперь, когда я уже американец с работой и даже зарплатой, пора было приобрести автомобиль. Естественно, что речь идёт о старом автомобиле. Звоню своему тогдашнему другу Мише Бергельсону и спрашиваю его совета, как лучше это осуществить. Оказалось, что Миша как раз в эти дни решил купить себе новый автомобиль и готов мне продать свой за смешные $500. Я тут же соглашаюсь, даже не спрашивая какого она года и какой она марки – тогда я о них всё равно никакого понятия не имел, а ему я верил, что он не станет продавать мне автомобиль, который может сломаться в любой момент. Я говорю Мише, что это он должен привезти машину ко мне, т. к. я совсем не умею водить. Миша соглашается и в ближайшую субботу пригоняет мне мой первый в жизни автомобиль. Это оказался Buick Skylark – не машина, а прямо-таки танк, 1969 года выпуска с пробегом около 100,000 миль. Он был больше советской «Волги» и пробегал целых 12 миль/галлон, т. е. 5 км/литр бензина. Но в день его получения я этого ещё не знал, впрочем, если бы знал – ничего бы это не изменило. Теперь я прошу Мишу показать, как с этим монстром обращаться – на какие педали и кнопки нажимать и в каких случаях это делать, а в каких не делать ни в коем случае. Миша за десять минут рассказал мне про всё это и уехал, а я остался один на один со своим приобретением. Спасибо Мише, что в машине оставалось пол бака бензина, иначе была бы серьёзная проблема – как доехать до заправочной станции и как там правильно подъехать к самой заправке и при этом не повредить оборудование станции. На следующий день было воскресенье, и я очень медленно поехал к заранее облюбованной парковке возле магазина, который по воскресеньям не работал. На этой парковке я обнаружил две пустые бочки, которые поставил на расстоянии 7 метров одну от другой и которые условно были для меня двумя припаркованными автомобилями, между которыми я парковал свой. Через пол дня этих и других упражнений я решил, что автомобиль мною освоен и что теперь я могу выезжать на хайвэй, что я и сделал в тот же день и при том никого и ничего не задел. Вот так я стал полноправным американским водителем. Следует сказать, что, как это ни странно звучит, но все механизмы автомобиля работали исправно и он мне прослужил верой и правдой несколько лет.

А теперь вернёмся на мою работу. В конце сентября, слышу, как одна из девочек программистов по телефону договаривается со своим бойфрендом поехать в воскресенье за город полазать на скалах. Как только она закончила свой разговор, я проявил свой совсем не праздный интерес к этой теме, задав ей несколько вопросов. Из моих вопросов она поняла, что я не новичок в этом деле и сразу предложила мне поехать вместе с ними. Естественно, что меня не пришлось долго уговаривать. В воскресенье, прихватив грудную обвязку для страховки и скальные туфли советского образца – галоши (объясняю для совсем молодых: это резиновая обувь, которая надевается поверх обычной обуви чтобы не промочить её в дождливую погоду), я подсел в машину её бойфренда, и мы поехали на скалы. Через пару часов мы приехали в Shawangunks mountains, как выяснилось позже, самую известную скалолазную Мекку в штате Нью-Йорк. Там находится около двух тысяч маршрутов самых разных сложностей, правда не очень высоких – не более 30–40 метров высотой. Там произошёл забавный случай. Её бойфренд на правах хозяина ситуации поднялся наверх и закрепил верёвку так, чтобы можно было страховать лезущего скалолаза с земли. Затем он спустился и сказал, что пойдёт первым, чтобы показать нам как проходится этот маршрут. Теперь девочка его страховала, а я на правах гостя наблюдал и вёл себя очень тихо в ожидании своей очереди. Парень пару раз застрял на маршруте, но, в конце концов, вылез наверх, на что ему потребовалось минут 20 времени. По моим прикидкам, это был маршрут 5.7–5.8 по американской шкале трудностей, т. е. самой что ни на есть средней трудности. Когда он сбросил вниз освободившуюся верёвку, девочка предложила мне лезть следующим. Я быстро пристегнулся и полез. Через минуты 3–4 я был уже наверху. Мальчик в это время спускался к нам по тропе и потому не мог видеть меня в процессе лазания. Девочка же, несмотря на то что она меня страховала, тоже не успела заметить, как я легко преодолел эти два трудных места и всё спрашивала меня: «как ты это сделал?». В общем, после этой поездки моя репутация в среде девочек-программисток сильно подскочила. Не надо забывать, что этим ребятам было по 22–23 года, а мне уже 38, и по их молодёжным понятиям я был уже стариком.

Мой лучший американский друг Лэс Хэнкок

Теперь, как я обещал выше, хочу вернуться к личности моего нового друга Лэса (Les Hancock). В один из первых моих учебных дней в компании, он без всяких просьб со стороны начальства, либо с моей стороны, стал меня опекать. Мы были с ним одного возраста – он был всего на год моложе меня и, пожалуй, только этим мы и отличались от остального молодого рабочего коллектива. Он лучше всех понял, как мне было трудно и с моим английским, и с новой для меня техникой, и, конечно, с новой для меня профессией программиста. Он как-то сразу дал мне понять, что я могу подходить к нему с любым вопросом и в любое время. Я, конечно, понимал, что должен знать меру в его доброте ко мне и не переходить какие-то границы дозволенного. Я думаю, что мои трудности были не главными в его добром отношении ко мне, а главным был сам Лэс, который, по моему мнению, обладал миссионерским призванием – помогать людям, ничего не ожидая взамен. Он, между прочим, происходил из американской семьи уже в нескольких поколениях, окончил Duke University, один из самых престижных университетов США (member of Ivy league), и даже написал диссертацию на степень Ph.D. в области американской литературы. У читателя сразу должен возникнуть вопрос: что же он делал в нашей, сугубо технической, компании с таким образованием? Вот как он сам ответил мне на этот вопрос:

– Моя специальность не была востребована, а если бы и была, то прокормиться ею в этой стране невозможно. Вот мне и пришлось стать техническим писателем – писать руководства по применению и использованию программ для больших компьютеров.

Значительно позже, когда у меня появилась возможность покупать многочисленные приборы и устройства для домашнего пользования, я понял какой находкой для компании был Лэс – так много было бестолковых или просто плохо написанных руководств на американском рынке. При таком образовании совсем неудивительно, что у него был блестящий английский язык и при том удивительная способность по-разному разговаривать с людьми разного уровня образования, культуры и знания английского языка. При том, всегда уважительно к собеседнику, на каком бы уровне не был его английский. Мы много с ним общались и никогда по теме его основной профессии – я ведь был практически ноль в американской литературе. Я не уверен, что читал кого-нибудь из американских писателей, кроме очень популярной в шестидесятые годы книги Сэлинджера «Над пропастью во ржи». Этот факт совсем не мешал нашему общению, потому что он был широко образован во многих областях. Он хорошо знал историю, разбирался в политике, неплохо знал медицину и мог ответить почти на любой мой вопрос во всех этих областях. Ещё он хорошо рисовал и, когда я задавал ему какой-нибудь вопрос из области медицины, он почти всегда сопровождал свои объяснения классными рисунками. К тому же, он обладал прекрасной памятью и потому неудивительно, что ему не составило большого труда освоить с десяток программистских языков того времени. В общем, понятие «талантливый человек талантлив во всём» легко может быть применено к Лэсу. И, наконец, для полноты картины, скажу, что во время американской кампании во Вьетнаме 1965–1973 гг. Лэс был одним из 60,000 молодых американцев, которые скрылись в Канаде, чтобы избежать участие этой войне.

Подводя итог моим дифирамбам Лэсу, можно сказать, что он был идеальным интеллигентным человеком и другом. Во всяком случае, я считаю его самым интересным и приятным во всех отношениях человеком, которого мне пришлось встретить в моих двух странах проживания. Как только я понял, с каким чудесным человеком меня свела судьба, я почти сразу задумался, а что такого Лэс нашёл во мне, чтобы тратить своё время на меня? Ведь дружба не может быть односторонней. После длительных размышлений я пришёл к следующему выводу:

– Во-первых, в те 70-е годы прошлого века у интеллигентных американцев был неподдельный интерес к еврейской эмиграции из СССР, поскольку они были наслышаны, с каким риском была связана эмиграция в те годы; тем более, что как раз я то и был одним из тех, кто на себе испытал «железные лапы» КГБ и советское правосудие.

– Во-вторых, как мне показалось, Лэс по-доброму завидовал моей спортивной карьере и тому, что я продолжал «дружить» со спортом. Дело в том, что он никогда, даже в студенческие годы, серьёзно не занимался спортом, а как человек умный, не мог не понимать, хотя и с большим опозданием, значение спорта для человека. Кстати сказать, через пару лет после нашего знакомства он всерьёз увлёкся вело спортом и очень хотел меня в него влюбить, чтобы тренироваться вместе; он даже решил купить себе новый велосипед, а свой отдать мне, понимая, что я не стану тратить на хороший велосипед $1,000, а бег, который я очень люблю, не стоит мне никаких денег. Пару раз я попробовал с ним потренироваться, но к моему сожалению, я, как не любил этот вид спорта, так и не сумел полюбить, даже несмотря на желание Лэса.

Лэс жил буквально в двух блоках от нашего офиса и очень скоро пригласил меня к себе, чтобы познакомить со своей женой по имени Крис. Они вдвоём снимали очень маленькую квартирку, состоящую из очень маленькой гостиной вместе с кухней и совсем крошечной спальни. Причина этому одна – в среднем Манхеттене цены на жильё в 3–4 раза выше, чем, например, в Квинсе, где жили мы. С тех пор Лэс часто приглашал меня к ним домой после работы и иногда я захаживал к ним на чашечку кофе, прежде чем ехал к себе домой.

Как человек во многих отношениях незаурядный, если не сказать талантливый, Лэс имел своих «тараканов» в голове. Об этих «тараканах» я и хочу теперь рассказать. Приближается праздник Хэллоуин, а я и Таня, естественно, понятия не имеем, что это такое. Вот Лэс и объявляет мне, что нашего Женьку необходимо приобщить к этому празднику и потому в ближайшее воскресенье они с Крисом возьмут в рент автомобиль (своего у них нет по той же причине, что в Манхеттене дорого стоит парковка, да он и не нужен для жизни в центре), приедут в Квинс подобрать нашу семью и затем мы все поедем за город на ферму, где продают тыквы – обязательный атрибут Хэллоуина. Я сообщаю Тане об этой экскурсии, но она решает, что ей с Кристиной внутри лучше остаться дома и отдыхать. Таким образом, мы вчетвером – Лэс с Крисом и я с Женькой – едем на ферму. По приезде на ферму Лэс берёт Женьку за руку и, рассказывая ему историю этого праздника, водит его вокруг горы с тыквами, выбирая самую большую. После 3-часовой прогулки по ферме мы возвращаемся к нам домой, где Таня угощает усталых и проголодавшихся путников приготовленным обедом. А после обеда происходит что-то такое, что заставляет всех присутствующих, а особенно Крис, маленько «обалдеть»:

Во-первых, ещё во время обеда Лэс продолжал что-то рассказывать Женьке про историю происхождения праздника Хэллоуин, его культовое значение и главные атрибуты праздника, а Женька очень внимательно его слушал и даже в качестве полноправного собеседника иногда задавал вопросы. Напомню, что Жене в то время не было и пяти лет. Да и эти первые годы детства, как читателю уже хорошо известно, для него тоже были не лучшими среди его сверстников. Женю то я понимал – ни я, ни Таня не были хорошими рассказчиками, а тут ему вдруг свалилось столько личного внимания, да от какого человека! Но оказалось, что это было только начало. После обеда Лэс решил научить Женьку как делать из тыквы, которую мы только что привезли, тыквенный фонарик, иначе называемый светильником Джека. Он попросил у Тани кухонный нож и позвал Женьку на свободное пространство нашей гостиной, где они оба уединились, разлёгшись на полу (другой мебели, кроме обеденного стола, в гостиной не было), и Лэс стал манипулировать ножом, делая из тыквы рожицу. Затем он достал привезённую с собой свечку, зажёг её и вставил внутрь тыквы. Этот процесс приготовления тыквы в рожицу занял у них не менее часа – было очевидно, что сам Лэс тоже получает от этого удовольствие. Теперь, «обалдевшая» от увиденного, Крис наклоняется над столом и почти шёпотом сообщает нам с Таней, что она не узнаёт Лэса. С её слов оказалось, что Лэс не переносит детей и старается не ходить в гости, где есть дети. А теперь она видит перед собой совершенно неправдоподобную картину: закончив с тыквой, Лэс предложил Женьке (а, может быть, наоборот) сыграть в шашки и теперь они, также лёжа на полу, склонились над доской. В общем они вдвоём так и провели весь вечер, не обращая на нас никакого внимания.

Когда они уехали, мы с Таней, естественно, не могли не обсудить то, что сообщила нам Крис о Лэсе. Ну мы довольно быстро пришли к объяснению такого поведения Лэса:

– Во-первых, очевидно, что такое отношение Лэса к детям, сложилось на основании его представления об американских детях, которые чаще воспитаны плохо, чем хорошо; им чересчур много разрешается и далеко не всегда родители могут и хотят уделить должное внимание своим детям. Но, может быть, Лэсу просто не повезло и в его сферу общения и наблюдения попадались не лучшие американские дети.

– Во-вторых, как я уже упоминал выше, Женька был действительно очень милый, забавный и коммуникабельный ребёнок. В том его возрасте многие взрослые любили с ним общаться. Не следует также забывать, что после его рождения Таня уже не работала и волею судьбы всегда была с ним и занималась только его воспитанием. Нет сомнения, что ещё и поэтому он был таким милым ребёнком.

Но теперь я просто обязан «прыгнуть» на год вперёд и дополнить характеристику Лэса – ведь я обещал рассказать о «тараканах» в голове такого незаурядного человека, как Лэс. Однажды, когда, оставшись вдвоём, мы с ним беседовали на всякие около философские темы, он раскрыл мне своё отношение к детям совсем с неожиданной стороны. Когда он был лет на пятнадцать моложе, он пришёл к мысли, что рожать детей в этом «сумасшедшем» мире (crazy world) просто не морально. Прямо по пословице «большое знание рождает большую печаль»! Он не изменил своего отношения к окружающему миру и к вопросу о своих детях даже тогда, когда женился на Крис и, очевидно, ему удалось убедить в этом и её. Вот какие бывают самоотверженные люди! Надеюсь, теперь поведение Лэса с Женькой в нашем доме читателю станет немного более понятным.

Но в голове у Лэса был и второй «таракан» – у него была боязнь самолётов, он никогда ими не летал. Приведу пример. В 1985 году он в содружестве со своим приятелем Морисом (Morris Krieger) написал лучшую (на мой взгляд) книгу-учебник по очень модному в то время языку программирования «С» под названием «The C Primer», которая была издана очень серьёзным американским издательством “McGraw-Hill Book Company”. Кстати, уже на следующий год она была переведена на русский язык и под названием «Введение в программирование на языке Си» вышла в Москве в издательстве «Радио и Связь» тиражом в 10,000 экземпляров. В США она пользовалась таким успехом, что одна коммерческая компания, которая занималась обучением студентов этому языку по всей стране, пригласила Лэса к себе на работу в качестве преподавателя с зарплатой $1,000 за один день преподавания. К примеру, я тогда в знаменитой фирме IBM получал меньше $200 за рабочий день. Я могу себе представить, какое удовольствие получали эти студенты от Лэса-преподавателя, не говоря уже о знаниях, которые они приобретали на его лекциях. Но вот наступает день, когда компания говорит, что ему надо на неделю лететь в Калифорнию с лекциями. Лэс говорит, что лететь не может. После этого ещё какое-то время его держат для чтения лекций в пределах восточных штатов США, куда он может добраться на автомобиле, а затем вынуждены с ним расстаться.

Вот таким необыкновенным человеком был Лэс. Я всё время употребляю слово «был» по отношению к Лэсу не потому, что его с нами нет. Слава богу, он жив и, надеюсь, здоров и живёт, как мне только что подсказал интернет, в штате Аризона. Просто с моим переездом в 1993 году в Калифорнию, где у меня неожиданно закружилась совсем другая жизнь, наша связь как-то сама собой прервалась. Тем не менее после того, как я завершу свой труд по написанию этой книги, я планирую навестить его и Крис в штате Аризона, что совсем недалеко от Калифорнии.

Первое знакомство с американской медициной

Теперь пора продолжить репортаж с моего рабочего места. А там всё идёт совсем не так, как того хотелось бы. Впрочем, вполне мною ожидаемо, учитывая тот факт, что я был просто самозванцем, когда выдал себя за программиста, не будучи таковым. Это не моя вина, что начальство «клюнуло» на мою степень Ph.D., которая, хотя и правда была в вычислительной технике, но совсем в другой – аналоговой. Ну и английский мой тоже не сильно прогрессировал. Однако до декабря я как-то дожил без особых потерь. За несколько дней до Рождества я даже получил приглашение от наших девочек-программисток пойти с ними вечером после работы на каток во всемирно известный Рокфеллер центр, где каждый год в декабре заливали каток. Он ведь находился всего в нескольких блоках от нашего офиса. Мне, конечно, очень хотелось пойти с ними и там опять блеснуть своей спортивной формой, но моё настроение омрачалось слабыми успехами в работе, с одной стороны, и неуместными денежными затратами на катке – с другой. Пришлось отказаться и продолжить работу в офисе, когда все уже катались на коньках.

А в январе мне дают уже полноценный проект – за три месяца я должен написать настоящую программу для настоящего заказчика. Теперь мне приходится встречаться с этим заказчиком каждые две недели, чтобы он мог контролировать прогресс проекта. После третьей такой встречи заказчик заявляет моему начальству, что он больше не хочет выслушивать мой «корявый» английский и, следуя капиталистическому принципу «покупатель всегда прав», требует заменить меня. Не могу сказать, что это было для меня неожиданностью: я и сам понимал, что девочки-программистки делают свою работу лучше, но, главное, быстрее меня. Теперь для меня наступает тяжёлое время. И опять никто, кроме меня самого, в этом не виноват, да и себя мне винить тоже не в чем – я хорошо сознавал, что делаю рискованный шаг, называя себя программистом. В любом случае, шесть месяцев я продержался, получал, хотя и небольшую, но всё-таки зарплату, а, самое главное, многому научился, хотя далеко не всему, чему хотелось бы. Догадываюсь, что начальство решает, что со мной делать. У них тоже не лёгкая задача: во-первых, с точки зрения морали – перед ними уже не молодой иммигрант из СССР с пятилетним ребёнком и уже неработающей женой на девятом месяце беременности; во-вторых, он человек образованный и очень преданный работе (приходит на работу со всеми, а уходит позже всех на 2–3–4 часа), старается учиться изо всех сил; наконец, если они решат меня уволить, то, по сути, сознаются в своей ошибке, приняв меня на работу, не говоря уже о деньгах, которые они на меня уже потратили.

А на семейном фронте у нас свои проблемы: в начале февраля, за три недели до ожидаемых родов, Таня вынуждена оставить свою работу – уже просто поездка на метро в Манхеттен для неё не безопасна. Кто-то из приятелей посоветовал ей попросить её босса, чтобы тот уволил её по сокращению штатов – часто применяемая мера при хороших отношениях между сотрудником и его начальником. Если бы это получилось, то Таня могла бы получать пособие по безработице в течение шести месяцев, а это, между прочим, ~$300 в неделю. Однако это тоже было не для нас: Танин босс сказал, что рад бы это сделать для неё, но не имеет такого права – закон не позволяет увольнять беременную женщину ни при каких условиях, кроме как по её собственному желанию. А поскольку это была очень маленькая компания, она не имела программы, по которой бы оплачивался отпуск по беременности и родам. Вот так мы опять оказались на одной моей зарплате. Но $1,000 на оплату родов мне всё-таки удалось к этому времени скопить.

На работе я нахожусь в подвешенном состоянии вот уже последние две недели февраля, а в ночь с 4-го на 5 марта в срочном порядке отвожу Таню в ближайшую больницу для ожидаемых родов. Вот зачем мне в первую очередь нужен был, хоть и плохой, но автомобиль. Утром звоню Лэсу на работу и прошу его передать моему менеджеру, что сегодня и, очевидно, завтра на работу я не явлюсь; понимаю, что он будет недоволен, но теперь это уже не имеет значения – другого выхода у меня просто нет. На следующий день я забираю из больницы уже двоих.

А через два дня происходит ещё более трудное событие: Таня жалуется на кровотечение и боли, связанные с родами. Слава богу, что наши соседи по лестничной клетке, Rita and Ira Alpern, к этому времени уже обратили внимание на Женьку и каждый раз, когда встречали его на лестнице, с ним разговаривали, а однажды даже позвали его к себе в гости и он там провёл с ними какое-то время. Позже через Женьку они познакомились и с Таней и рассказали ей, что их родители тоже когда-то приехали из восточной Европы, а также поделились с ней, почему они обратили такое внимание на Женьку: им всегда хотелось иметь сына, но оба раза бог даровал им дочерей.

Итак, мне срочно надо везти Таню обратно в госпиталь, а у меня на руках Кристина двух дней от роду. Хотя бы Женю я успел в тот день отвезти в садик. Звоню в соседнюю квартиру и, слава богу, Rita оказалась дома. Прошу разрешение оставить с ней Кристину на пару часов, пока отвезу Таню. Она, конечно, соглашается. Теперь отвожу Таню в тот же госпиталь, в котором у неё приняли роды, возвращаюсь домой и забираю у соседки Кристину. Мне ещё повезло, что в этой стране, в отличие от СССР, не было проблемы с грудным молоком для Кристины – в любом супермаркете было полно банок с этим продуктом.

Уже через два часа получаю звонок от Тани (я как чувствовал и настоял, чтобы ей в палату поставили телефон, что они и сделали за дополнительную плату). Она говорит, что за всё время к ней так никто и не подошёл, а кровь продолжает течь. Я обещаю ей, что позвоню в госпиталь и попробую их заставить обратить на неё внимание. Ещё через два часа, Таня, теперь уже всхлипывая, говорит, что ничего не изменилось – к ней так никто и не подходит. Я понял, что это реакция на мой английский и произношение иммигранта – то есть никакой реакции. Тогда я звоню Лэсу и объясняю ему ситуацию. Он обещает мне, что немедленно позвонит в госпиталь сам. Ещё через час звонит Таня и говорит:

– Вот только теперь, спустя пять часов после того, как ты доставил меня в госпиталь, вокруг меня забегали врачи и медсёстры. Я даже не понимаю, что это их заставило так засуетиться.

Вот она реакция на звонок Лэса! Следующие два дня я разрываюсь между 5-летним Женей и 5-дневной Кристиной, а также и Таней, которой звоню при любом свободном моменте узнать, что с ней происходит. Наконец, через два дня звонит Таня и говорит, что доктор разрешил ей уехать домой. Теперь опять пристраиваю Кристину к соседке и еду подбирать Таню. В регистратуре госпиталя для порядка прошу дать мне справку с диагнозом, с которым она поступила в госпиталь и также, что они предприняли, чтобы остановить кровотечение. Несколько раз меня пересылают от одного клерка к другому, но так никто никакой бумаги мне не дал. Зато дали справку о том, что у Тани в связи с большой потерей крови теперь анемия. А тот факт, что они так и не дали мне справку с указанием диагноза, с которым она поступила к ним второй раз, мне показался подозрительным и я решил, что вернусь на следующий день уже без Тани.

Теперь, с возвращением Тани домой стало немного легче, но и ей самой надо было приходить в себя после госпиталя. Тем не менее, на следующий день я вернулся в госпиталь и стал настаивать, чтобы мне выдали справку с Таниным диагнозом. Сначала опять повторилась чехарда с перенаправлением меня к разным клеркам и тут я окончательно понял, что они не спроста не хотят давать такую справку – стало очевидно, что в том, что произошло с Таней есть вина госпиталя. Тогда я решил самостоятельно разыскать доктора, который лечил Таню во второй её заезд. Как ни странно, но мне это удалось. Этот доктор оказался весьма симпатичным и мне совсем не пришлось его уговаривать дать мне нужную справку – он, как бы понимал, что это моё желание сколь естественное, столь и законное. Он взял бланк госпиталя и быстро написал диагноз, который звучал приблизительно так: после родов у неё внутри остался кусок плаценты, что и вызвало кровотечение. На мой вопрос, как же это произошло, он сказал:

– Да, это бывает, поскольку закон запрещает нам, врачам, влезать внутрь и проверять не осталась ли часть плаценты.

Было ясно, что доктор проявил корпоративную солидарность и постарался меня убедить, что это не было ошибкой женщины-доктора, принимавшей роды. Поскольку мои знания в этой области были нулевые, то я их и принял. Но, приехав в тот день на работу, я, в первую очередь, направился к Лэсу. Как я уже упоминал выше, Лэс был настоящим эрудитом, в том числе имел приличные знания в некоторых областях медицины. Вот ему-то я и рассказал о том, что я узнал в госпитале. Лэс отреагировал на мой рассказ мгновенно, как будто сам был доктором или даже акушером:

– Доктор этот сказал тебе только полуправду: это верно, что им не разрешается залезать внутрь, чтобы проверить не остался ли там кусок плаценты, но они обязаны расстелить плаценту на столе и убедиться в её целостности. Очевидно, что как раз этого и не было сделано – типичный пример халатности к своим профессиональным обязанностям.

Теперь картина случившегося стала складываться довольно ясно – вина госпиталя очевидна. Утром следующего дня я позвонил в госпиталь и сообщил им, чтобы они не вздумали посылать мне счёт за такой сервис, который был оказан Тане. Я думаю, что, услышав мой призыв, начальство сильно обрадовалось такому обороту дела – получается так, что им этот инцидент обойдётся всего-то в $1,000, которые они не получат с меня. Позже, когда я рассказывал об этом случае натуральным американцам, многие из них говорили мне, что я мог с лёгкостью отсудить у госпиталя минимум $300,000, т. к. в США всё, что связано с ущербом здоровью человека, наказывается очень серьёзно. Будем считать, что госпиталю сильно повезло от того, что и в тот момент мне опять было не до суда с ним – надо было выживать в то время и в тех обстоятельствах, в каких мы оказались.

Однако случай этот нас кое-чему научил: мы же были иммигранты-новички и думали, что любой американский госпиталь уже по определению хороший. Вот тогда я и понял, что мы просто попали в плохой или даже очень плохой госпиталь. Со временем я даже придумал собственное правило, которое звучит как 5–95, что означает: в США, как и в СССР, как, я думаю, и в любой другой стране, в любой области публичного сервиса (адвокаты и бухгалтеры, доктора и физиотерапевты и т. д.) только 5 % очень хороших или даже отличных специалистов, а остальные 95 % специалистов имеют средний уровень профессионализма или даже просто плохой. И задача каждого из нас, где бы мы ни жили, отыскать эти самые 5 % и иметь дело только с ними. Конечно, эта задача решается путём опроса друзей и соседей, а если их нет, то методом проб и ошибок, что требует больших затрат времени и денег. Нет сомнения, что сегодня интернет сильно облегчает и эту задачу, но в то время, которое описываю я, до интернета было ещё, как минимум, пару десятков лет.

Однако было и небольшое продолжение этого инцидента. Кто-то, а скорее всего всё тот же Лэс, подсказал мне, что несмотря на то, что Таня уволилась с работы по собственному желанию и никакой другой медицинской страховки компания, в которой она работала, для неё не имеет, зато имеется программа штата Нью-Йорк под названием State Disability Insurance (штатная программа по нетрудоспособности), которая как раз и предназначена для таких случаев, как Танин, т. е. в течение шести месяцев после увольнения по собственному желанию, она имеет право на пособие по болезни, если таковая случилась с ней в течение этих шести месяцев. И размер этого пособия равняется пособию по безработице. Поскольку справку от доктора я получил, где значилось, что Таня во время родов получила анемию, то получается, что она имеет право на получение такого пособия до тех пор, пока не восстановит своё здоровье. Само оформление этого пособия заняло самый минимум времени. Вот таким неожиданным образом Таня несколько месяцев получала – $300 в неделю за свои страдания.

История происхождения имени Кристины

В описываемые годы, да и позже, нам с Таней часто задавали вопрос: как мы, еврейская, казалось бы, семья пришли к такому уж очень вызывающе христианскому имени? Никто бы не задавал такой вопрос, если бы для новорождённой дали одно из широко распространённых русских имён, поскольку мы оба происходим из русской культуры. А тут редкое православное, а скорее католическое имя. Вот теперь настало время объяснить этот феномен.

Я уже упоминал, что Лэс был женат на Крис, а её полное имя было Кристина. Как это ни странно звучит, она тоже была рождена в еврейской семье. Но проблема состояла в том, что родилась она в Париже в 1940 году, который в это время был уже оккупирован немцами. Чтобы «замести» следы еврейства в это страшное время ей и дали такое католическое имя. Она так и жила в Париже все свои молодые годы, пока не решилась на эмиграцию в США в конце 60-х годов прошлого века. По прибытии в Нью-Йорк она устроилась работать во французский банк и, насколько мне известно, так там и работала до самого нашего знакомства. Вскоре после прибытия в Нью-Йорк она встретила Лэса и, таким образом, их судьбы соединились. Хочу дополнить интересный штрих о Крис: в свои молодые годы она была серьёзной спортсменкой-пловчихой и даже была членом Французской сборной команды по плаванию на Олимпийских играх 1960 года в Риме. Ну вот теперь я думаю, что читатель сам догадался откуда мы взяли это имя для нашей новорождённой. Поскольку, они оба «пригрели» нашу семью в самое трудное для нас время в США, нам обоим тоже захотелось сделать что-то приятное для них. Вот таким образом мы это и сделали. Теперь и Кристине будет легко отвечать на тот же вопрос.

Скандал в «благородном собрании»

Через пару дней, как только Таня немного оклемалась и смогла приступить к своим обязанностям матери, я помчался на свою, теперь уже не такую любимую, как это было в первые месяцы, работу, ожидая своего увольнения со дня на день. Однако вскоре произошло событие, которое опять изменило мою судьбу. А произошло вот что:

Менеджер нашей группы программистов созывает общее собрание для подведения итогов работы за четвёртый квартал прошедшего 1977 года. На этом собрании он расчерчивает стенную доску на шесть секторов и в каждый сектор вписывает фамилию одного из членов нашего коллектива. Затем он поочерёдно даёт рабочую характеристику каждому программисту, а в конце выставляет ему оценку от 1 до 5. Пропорционально этой оценке каждый программист получит денежную премию за прошедший квартал. Думаю, что мой читатель уже догадался, что в секторе с моей фамилией был проставлен жирный ноль. Лично я воспринял этот факт совершенно спокойно, поскольку он справедливо отображал мой «неоценимый» (его действительно было невозможно оценить!) вклад в общую прибыль компании. Поскольку это собрание проходило в конце рабочего дня, я встал, попрощался и уехал домой, как мне в тот момент казалось, навсегда.

Так как я первый раз за всю свою работу в компании поехал домой так рано (6 часов вечера), то я впервые познал, что такое час пик в Нью йоркском метро. Объяснять это я не стану, поскольку и питерцы, и москвичи хорошо знакомы с этим явлением. Но запомнилась мне эта поездка на метро совсем по другой причине: я по-настоящему потерял сознание первый и последний (до сих пор) раз в жизни. Длилось это, очевидно, всего несколько секунд и я очнулся, понимая, что я не стою на своих ногах, а держит меня в вертикальном положении толпа, которая сдавливала со всех возможных сторон. Можно сказать, что час пик был моей удачей, – если бы я поехал в своё обычное время (8–9 часов вечера), я бы просто оказался на полу вагона. Было очевидно, что напряжение всей последней недели полностью выбило меня из колеи жизни настолько, что я потерял контроль даже над самим собой. Ведь на моей ответственности была целая семья и что же я теперь буду делать без работы?

На следующий день я решил на работу вообще не ходить – ведь и так всё ясно, что всё плохо. Однако события на работе развивались по совсем неожиданному сценарию. Вечером мне звонит Лэс и рассказывает о событиях этого дня. Оказывается, вся группа программистов взбунтовалась и пошла к президенту с требованием уволить менеджера, который так бестолково обидел хорошего человека, т. е. меня. А дело было в том, что все эти девочки учились в колледже уже в США, где не принято при всех обсуждать успехи или неудачи студентов. Они уже были приучены таким образом, что подобные характеристики босс может обсуждать с сотрудником только приватно, не выставляя это напоказ. Он же, обсуждая мою деятельность публично в отрицательном ракурсе, нанёс этим оскорбление человеку положительному, уже немолодому, образованному и отцу семейства. И неважно, что он (это значит я) не принёс прибыль компании, что у него не блестящий английский язык, а важно, что человек старается и работает не покладая рук и, если дать ему ещё время, он наверстает. В общем, натуральный скандал в «благородном собрании».

Подумав о произошедшем скандале, я кое-что для себя понял. Дело в том, что этот менеджер совсем недавно эмигрировал из Венгрии, где стандарты поведения на работе были внедрены по нашим советским образцам. Ничего необычного с советской точки зрения он не сделал, а вот с американской – это было недопустимо. После того, как Лэс ввёл меня в курс событий сегодняшнего дня, он добавил, что вице-президент компании просит меня приехать завтра к нему на разговор.

И вот я в кабинете вице-президента компании Бена (Bеn Aidenbaum). Прежде, чем начать со мной серьёзный разговор, он приносит мне свои извинения за тот постыдный случай, который имел место со мной пару дней назад. (А мне опять хочется смеяться по принципу «Америка – what a country!»). Затем он переходит к главному:

– Наша компания имеет филиал в городе Стемфорд, штат Коннектикут (это 70 километров от Нью-Йорка на северо-восток), там требуется программист на языке APL (A Programming Language). Этот язык предназначен для математиков и астрономов. Мы посовещались и решили, что с вашим образованием не будет проблемы освоить его за один месяц. Здесь у нас есть только один человек, который знает его, и вы сможете у него консультироваться, когда/если будет в этом необходимость. А через месяц вам придётся ездить на работу в тот офис на машине. У вас ведь есть машина? (Я машинально киваю). Ну вот и хорошо. Мы же будем вам доплачивать ежемесячно $200 на бензин. Если вас всё это устраивает, тогда будем считать, что инцидент двухдневной давности полностью исчерпан.

Я покидаю его офис почти что на крыльях. Меня обуревают страсти по принципу «не было ни гроша, да вдруг алтын». Это же была моя мечта работать за городом с красивыми видами, чистым воздухом и, вообще, среди одноэтажной Америки. Ведь хорошо известно, что Нью-Йорк – это совсем не Америка. Так же как Москва сегодня – это вовсе не Россия, а только её вывеска. А то, что надо будет ездить на моём «танке» туда и обратно каждый день 140 км, меня совсем не напрягает, мне даже доставляет удовольствие как человеку, только что получившему в своё распоряжение машину впервые в жизни. В этом смысле я ощущал себя 16-летним школьником, который только что получил водительские права и которому родители только что отдали в полное распоряжение свою машину.

С этого дня я засел за изучение APL и почти сразу же в него влюбился. Язык оказался настолько мощным (powerful) и настолько красивым, что я просто «балдел», обучаясь ему. Он уже принадлежал ко второму поколению языков, не в пример Коболу или Фортрану. В нём все операции проводятся в матричной форме и в нём иногда можно в двух строках написать программу, на которую в Коболе или Фортране потребуется две страницы. У этого языка был лишь один недостаток – он потреблял во много раз больше машинного времени для одних и тех же задач, нежели КОБОЛ и ФОРТРАН. Однако кого это волнует в Америке, где столько больших ЭВМ!

Итак, весь отведённый мне месяц, я наслаждался общением с APLом и с хорошим человеком, который консультировал меня в этом языке программирования. С середины апреля я начал ездить в Стемфордский офис. Там я почти сразу получил проект, который следовало сделать за три месяца. Первый месяц прошёл почти безоблачно, меня никто не беспокоил. Но вот затем мне опять надлежало встречаться с заказчиком каждые две недели и демонстрировать прогресс проекта. Теперь, когда скрывать мой английский уже было невозможно, ситуация начала напоминать ту, которая была в Нью-Йоркском офисе. И я понял, что и в этом офисе я долго не продержусь. Тогда по воскресеньям я стал рассылать свои резюме – на этот раз преимущественно в большие компании, т. к… во-первых, я уже стал программистом (хотя бы потому, что так называется моя должность на работе), во-вторых, я и правда чему-то научился, а, в-третьих, я понял, что в больших компаниях можно начать работу с учёбы на курсах, которые либо имеются внутри компании, либо им ничего не стоит послать клиента на курсы вне компании – там деньги не считают так скрупулёзно, как в маленькой компании. Важно только им понравиться, и чтобы взяли, а там должно быть легче. Я же помню, что сказал мне год назад Миша Бергельсон: «в большой компании будешь как у Христа за пазухой, а в маленькой из тебя все соки выжмут». Ах, как прав был Миша, а я совсем нет, поскольку тогда сделал неправильный выбор! Однако надо выживать со всеми наделанными ошибками здесь и сейчас.