При советской власти

– Почему ты так грубо разговариваешь с взрослыми? – возмутилась она.

– А потому что голуби не грязные! – ответил Витька. А Илюша добавил: – И от них совсем никакого вреда нет, а только польза. Голуби связные, они переносят военные донесения!

– Вот и прекрасно, – спокойно протрещала Аркадия Владиславовна. – Пусть их в таком случае и возьмут для нужд армии. А здесь у нас не фронт, а тыл, но и здесь нет времени для забав. Твоя мама целыми днями напролёт работает на фабрике, а ты в это время нет, чтобы учится прилежно, гоняешь голубей! Сегодня же поговорю со старшим по дому, и пусть их куда-нибудь заберут, и хулиганства меньше будет и заразы всякой!

И она повернулась и ушла. Наверно, действительно пошла к старшему по дому.

– У него других дел нету, чтобы вашим глупостям потакать! – крикнул ей в след Витька и насмешливо пожелал успеха в этом кляузном деле.

Валькина бабушка остановилась и строгим взглядом поверх пенсне посмотрела на Витьку. И тот, кажется, малость струхнул, но вида не подал.

– Какие грубые невоспитанные мальчики! Как беспризорники! Дети улицы! Я напишу в райотдел, для вопроса о хулиганстве всегда найдут время.

Валькина бабушка была интеллигентная, но склочная. Она очень любила писать разные жалобы, как и все интеллигенты. Илюшиной маме, например, заниматься такими вещами было некогда: она работала.

Обращаться тогда в райотдел было делом бесполезным. Это все понимали, как, впрочем, и сама Валькина бабушка, и потому она вновь заговорила своим дребезжащим голосом, что сейчас, когда идёт такая война, нет времени для забав и места для хулиганства, об инфекции, которую якобы разносят голуби, о дурном влиянии улицы и ещё раз пригрозила походом в райотдел. Она не кричала, она говорила отчётливо и неторопливо и этой своей отчётливостью и неторопливостью раздражала ещё больше.

Когда же, наконец, окончила свою речь, Витька назло ей свистнул что было сил, и голуби взмыли в высокое, синее небо.

– Ах, безобразие! Издевательство! Никакого уважение к старшим! – запричитала Аркадия Владиславовна. – Ничего слушать не хотят, ничего им не объяснишь, хулиганам! Так я сама справлюсь с этой голубятней!

Неизвестно, что она хотела сделать. Конечно, уж не сломать голубятню, на это у неё силёнок бы не хватило, хоть рядом с ней и возникла, откуда ни возьмись Валька. Но и вдвоём у них тоже ничего бы не получилось. Впрочем, взрослый человек одним решительным действием может заставить детей запаниковать.

Валькина бабушка сделала шаг по направлению к голубятне, шаг, надо сказать довольно решительный, хотя Валька, пыталась, видимо, её удержать, уцепившись за накинутый на плечи бабушки шерстяной платок, который тут же сполз и оказался у девочки в руках. Но Аркадия Владиславовна, кажется, даже не заметила этого.

Обеспокоенный Витька спрыгнул с голубятни и преградил ей дорогу. Илюша тоже подбежал к нему и встал рядом. Подоспел и Костик.

– Не дадим ломать! – завопили ребята. – Никому не дадим! Голуби не вредные, не пустим!

– А я вас и спрашивать не стану!

– Нельзя! Ни за что не дадим! Это Колькины голуби, мы их должны охранять!

– Меня не интересует, чьи они, но их здесь быть не должно!

– Бабушка, бабушка, не надо! – слёзно просила Валька, комкая в руках шерстяной платок.

Аркадия Владиславовна не обратила на призыв внучки никакого внимания.

– А меня интересует! – твёрдо заявил Витька. – Колька на фронте и пока он воюет, голуби будут здесь!

– А зачем он… – начала Валькина бабушка, но Витька перебил её:

– Он мне их оставил, чтобы я их сберёг для него! – заявил в волнении.

– Это неважно! А почему это ваш Коля самовольно на фронт сбежал, а? Он, как видите, тоже не пример, достойный подражания! Мало того, что у него отца убили, так он решил бедной матери своей ещё горе принести?

– Нет, все не так, он герой! – воскликнул Витька.

– Он настоящий герой войны! – поддержал Илюша друга. – Он за отца мстить пошёл!

Валькина бабушка всё почему-то старалась объяснить, что воевать таким как Колька рано и что голубей всё равно не должно быть во дворе.

И всё-таки гроза проходила стороной. То ли Аркадия Владиславовна согласилась в душе, что Колька – герой, то ли подумала о своём сыне, который тоже был на фронте…

Она не сломала голубятню ни тогда, ни в другой раз, а просто вдруг как-то вся сникла, повернулась и, не сказав ни слова более, пошла, уводя с собой и расстроенную внучку, которая почему-то с опаской озиралась на мальчишек, идя за бабушкой.

После их ухода, Илюша отвёл уставшего Костика домой. А когда вернулся во двор, Витька повёл его на голубятню. И через минуту Илюша, замирая от восторга, гладил доверчивых голубей, их нежно-белые грудки, тёплые и мягкие. Сизокрылый почтарь неожиданно спикировал ему на плечо и что-то закурлыкал на ухо. Может, поприветствовал или же сообщал о каких-то последних новостях из своей жизни. Короткоклювый турман сидел в самом дальнем углу, и, казалось, никак не отреагировал на появление нового человека. А задиристого вида голубок с мускулистой грудкой смотрел на Илюшу круглым внимательным глазом, точно решал, заслуживаю ли я он его доверия или нет?

Какая это всё-таки прелесть – голуби! Как могла Валькина бабушка сказать, что они заразны! Сама она… Не зря её имя-отчество никто из ребят и выговорить не мог. И хоть она сегодня отступила, но, как Илюше казалось, от своего намерения уничтожить голубятню, не отступит. И он предложил Витьки устроить круглосуточное дежурство на голубятне, но Витька заверил, что она больше не нападёт. И оказался прав, Аркадия Владиславовна больше не только не подходила к голубятне, но даже разговоров на эту тему не заводила.

А с Витькой после того случая они ещё крепче сдружились. Рядом с ним Илюша чувствовал себя взрослее, а Витькиного старшинства совершенно не ощущал. Очень уж запросто он держался с Илюшей, будто они ровесники. И к Костику, время от времени появлявшегося в их компании, относился тепло.

О чём ребята только не говорили! Но чаще всего, конечно, о погибших отцах. Уже в первый день Витька спросил Илюшу:

– У тебя отец есть?

– Убит, – ответил Илюша.

– И мой убит, – у Витьки, когда он это произнёс, задрожал голос.

– Ты своего помнишь? – спросил он через несколько минут, в течение которых они молча смотрели на голубей: дело было на голубятне.

– Не очень, смутно как-то, – признался Илюша.

– А я вот своего отлично помню. Когда я совсем маленький был, он меня на ноге катал. Знаешь, как это было здорово! Аж дух захватывало, когда я взлетал вверх! Сейчас меня уже ни одна нога не выдержит, даже отцовская, а вот вспомню об этом, и так хорошо на душе делается…

Какое грустное и совсем не мальчишеское лицо стало у Витьки! Он много рассказывал об отце, но почти ничего из его рассказа Илюша не запомнил. Запомнил только его глаза… Какая в них была тоска! Илюше было жалко Витьку и больно за себя. Его отец тоже погиб, но почему о нём он ничего не помнил? Ну, совсем-совсем ничего! Лишь какой-то смутный образ, и он как не напрягался, никак не мог представить себе, что этот образ делает.

Илюша немного завидовал Витьке, не задумываясь тогда над тем, что человек такое странное существо, что может завидовать даже чужой боли. Илюша не понимал ещё, что боль могут принести даже счастливые воспоминания. Илюша знал всё: что отец был, что он ушёл на фронт, что мама получила на него похоронку, из-за чего сильно постарела, но настоящего, живого отца в памяти мальчика не было…

10

Тоня долго не могла прийти в себя после гибели родителей, свыкнуться с этой новой ужасающей реальностью.

Потом, когда душа чуть-чуть отболела, она со страхом поняла, что и сама находилась на волосок от смерти, да не одна, а вместе с сыном.

В тот роковой день она отправилась с ним в поликлинику к педиатру: у малыша высыпала сыпь на тельце, он плакал. К счастью, ничего серьёзного доктор не обнаружил, протёр малыша каким-то раствором, указал молодой маме, как и что ей нужно делать в дальнейшем. Прощаясь, сказал, что если всё-таки намеченное лечение не поможет, заглянуть к нему вновь через недельку.

Домой Тоня возвращалась немного успокоенная. И Костик, побывав в сильных и ласковых руках доктора, вдруг заснул и, наверно, проспал бы до самого дома, если бы не завыла сирена, предупреждающая об очередном налёте фашистских бомбардировщиков.

Тоня прибавила шагу, но вскоре поняла, что к тому бомбоубежищу, куда они во время налётов спускались вместе с родителями, она не успевает.

Тоня свернула на Петровку, в конце которой находился её дом, но тут какая-то женщина в овчинном тулупе и синем берете с белой повязкой на руке, перегородила ей путь.

– Скорее, скорее мамаша в бомбоубежище, – и указала направление.

А с улиц и переулков туда уже устремились люди. Двое мужчин помогли Тоне спустить по ступенькам коляску – ступеньки были крутые, выщербленные, того и гляди, нога подвернется – костей не соберёшь.