Те, кого любят боги, умирают молодыми

– А это зачем? – спросил я.

– Будем брать разливное пиво, – объяснил Никита. – А больше не во что.

И мы поехали. Несмотря на тяжёлого Никиту позади, я катил быстро, и горячий ветер трепал мои одежды. Солнце ещё палило, и всё дрожало в мареве жарких испарений. Муравьи, выползшие на асфальт, гибли и сворачивались клубочками, птицы сидели на ветках, не в силах взлететь. В Болшево я приехал совсем мокрый.

Мы зашли в бар и поставили огромную железную канистру на стойку, и продавец посмотрел на нас, как на идиотов. Я мрачно сказал ему:

– После отстоя пены требую долива.

Посетители переглядывались и показывали на нас пальцами, какие-то девушки жестами демонстрировали нам своё презрение. Пока канистра наполнялась, позади нас выстроилась очередь. Ещё полчаса все ждали, пока произойдёт отстой пены и можно будет долить.

Путь домой оказался трудным: к Никите на багажнике теперь прибавилось пятьдесят литров пива. От тяжести, жары и духоты я еле крутил педали, да и ехать приходилось в гору. Какие-то мужики у машины на дороге замахали нам руками, умоляя отлить им бензина.

– Идите на х…! – вырвалось у меня.

Я проклинал свою податливость и моральную слабость, мне казалось невероятным, что мы можем выпить столько пива.

Приехав, я бросил велосипед в цветы, схватил канистру и зло направился к Игорю, ломая сирень и сбивая прибитые повсюду кресты. Заметив меня, Маша высунулась из окошка второго этажа и позвала меня наверх. Никита шёл следом.

Я поднялся по скрипучей, стёртой ногами призраков лесенке и зашёл в комнатку слева от той, где повесилась предыдущая хозяйка. Раньше мы здесь не были, и я поразился уюту, непривычному для этого дома. Маша обустроила здесь комнату исключительно для себя, с удобной кушеткой, небольшим столиком у окна и двумя скамеечками. На обоях красовались бледные розы, в окно лился голубой нежный свет, и вообще во всей обстановке было что-то от детской.

– Вот вам, – я с силой поставил канистру на хрупкий столик, едва не проломив его. – Жрите!

– Что это? – удивилась Маша, глядя то на меня, то на Никиту.

– Это пиво, – сказал Игорь. – Много – не мало.

Я хотел немедленно уйти, собрать вещи и уехать в Москву, чтобы никогда уже сюда не возвращаться. Мне было ясно: нет здесь ничего, кроме суеты, и даже моя любовь к Наташе, скорее всего, просто нелепая выдумка. Но, как обычно, им удалось меня уговорить, и я нехотя остался. Сев за стол с мрачным видом, я отвернулся к окну, за которым райские птички пели в белых одеждах яблонь, и жёстко сказал:

– Наливайте.

Страшные сомнения терзали мою душу. Я не мог отделаться от ощущения, что мы делаем не то, не так и не там. Что-то демоническое было в этой канистре на фоне окна – прохода в другой мир, для меня недосягаемый.

Едва стаканы пустели, Никита наливал всем по новой. Маша сидела рядом с ним, в хмельной печали глядя на его красивый профиль, и было видно, что её переполняет нежность к моему брату. Игорь почти не разговаривал, только криво ухмылялся, и яблони с птичками отражались в его очках. Я знал, что такая его улыбка не сулит ничего хорошего и он наверняка задумал что-нибудь коварное.

– Расслабься, Тарас, – сказал Игорь. – И весь мир потянется к тебе.

– А? – удивлённо переспросил я, даже не возразив, что я не Тарас.

– Будь гармоничен, Светик.

– Да уж какая тут гармония! Полная бездуховность. Тоска, суета и тщета.

– Да ну? Вон Наташа к нам идёт.

Не знаю, как он определил, что к нам идёт Наташа, потому что окно выходило не на дорогу, а в сад. Но я почувствовал, что он говорит правду, и вдруг страшно заволновался, и побледнел от счастья, и испугался одновременно. Я вскочил и вышел прямо в окно, на ходу бросив друзьям:

– Мне нужно переодеться, я весь потный, от меня плохо пахнет. Не говорите ей, что я здесь был!

Как птица, я перепорхнул с крыши веранды в розовый куст – и вспомнил Кая с Гердой, эти символы чистой и непорочной любви, и понял, что осколки зеркала выпали у меня из сердца и глаз, если они вообще там были.

Я добежал до дома окольным путём, через кучу угля и туалет, чтобы не встретить случайно Наташу. Открыв шкаф в своей комнате, выбрал прекрасный смокинг, в котором не раз выступал со стихами перед полным залом на праздниках, спонсируемых Матушкой. Сбрызнулся хорошими духами, тщательно причесался, надел туфли, нацепил запонки и совершил ещё ряд важных обрядов настоящего влюблённого. В тот момент мне не было дела, любит ли меня Наташа, меня переполняло восторгом осознание того, что я сам её люблю, несмотря на кучу неприятных событий.

Я вернулся так, словно зашёл случайно, проведать старых друзей. Они не выдали меня, и Маша, искренне удивившись моему преображению, сказала:

– Мирослав, ты великолепен. Если бы я не была замужем, то уехала бы с тобой куда глаза глядят.

– И если бы не его брат, – равнодушно добавил Игорь.

Наташа холодно поздоровалась, хотя заметно было, что она встревожена изменениями во мне и думает, будто я кого-то себе нашёл.

– Мужчины так непостоянны, – обратилась она к Маше.

Теперь я оказался рядом с Наташей. Мы продолжили пить пиво. Не прошло и трёх часов, как канистра опустела более чем наполовину, потому что Игорь всех подгонял, а Никита немедленно наливал. Игорь был в непривычно активном настроении, он рассказывал нам историю о своей несчастной любви. Говорил он всегда очень веско и авторитетно, поэтому нельзя было не слушать его, и все, кроме Маши, следили за поворотами сюжета с почтительным интересом. Суть истории заключалась в том, что однажды на войне он полюбил женщину, однорукую, но необыкновенно умелую в сексе, она была замужем за одноногим и в конце концов отказалась от Игоря в пользу мужа.

Слушая его удивительный рассказ, я видел, как Маша тянется к Никите, и берет его руки в свои, и прижимается к нему всем телом. Меня колола зависть, я тоже хотел чего-нибудь такого, но не осмеливался притронуться к Наташе, с неестественным вниманием слушавшей Игоря. Она сидела, положив острые локоточки на стол и уронив косу между голых загорелых коленок, и мной овладела какая-то сатанинская страсть.

С наступлением вечера погода изменилась: небо затуманилось, цветы в саду поникли и пошёл мелкий тихий серый дождь. Цербер свернулся под яблоней и пристально, как змея, смотрел на меня, словно предлагая сорвать запретный плод. И правда, на уровне окна, на расстоянии вытянутой руки, висело большое красивое яблоко, аппетитное на вид, но явно недозрелое.

Вдруг Игорь закончил рассказ:

– Надо сменить тему, – и достал откуда-то литровую бутылку виски.

Мы убрали канистру под стол и перешли на виски, и меня охватило сильное возбуждение после первой же дозы. Не знаю, что Игорь делал с этими напитками: я ведь и раньше и без него выпивал, но такие необычные ощущения возникали только в его компании. В застывшей темноте дождливого вечера мне казалось, что я сижу в башне замка над морем, и внизу ходят какие-то люди, сутулые и промокшие, вытаскивая рыбацкие лодки, и крики чаек перемежаются шёпотом волн и ветра, а сам я кто-то вроде лорда Байрона. Поэтому, в одно мгновение постигнув всю мелочность моих тревог, я уверенно положил руку Наташе прямо туда, куда и хотел. Она никак не отреагировала, даже не пошевелилась и по-прежнему сидела, облокотившись на столик.

Внизу тявкнул Цербер, я снова встретился с ним глазами.

– Мирослав, – сказала Наташа, – посмотри, какое яблоко! Сорви его мне.

Нехотя оставив её, я протянул руку, чтобы его сорвать.

– Не трогай. Это запретный плод, – усмехнулся Игорь.

Но я всё-таки его сорвал, желая угодить Наташе.

– Ты что? – резко сказала она. – Яблоко же незрелое. Сам его ешь!

Она вдруг встала и предложила выйти в сад. Игорь согласился, и они с ней сбежали по ступенькам, я же почему-то вылез в окно на крышу веранды, наверно, желая что-то такое доказать Наташе. Маша с Никитой остались на месте, молча держась друг за друга и глядя в разные стороны.

Я спрыгнул в розовый куст. Наташа исчезла, а Игоря я нашёл у нас дома. Он стоял в шинели и высоких резиновых сапогах и мрачно смотрел на меня невидимыми за стёклами очков глазами, а по его щетине скатывались небесные слезы. Мне отчего-то стало страшно.

– А где Наташа? – спросил я.

– За второй дверью направо, – как-то сумрачно ответил он.

Я не знал, где вторая дверь направо, но не решился переспрашивать и побрёл обратно, по пути гадая, что она там делает. Мне очень хотелось, чтобы она нашлась. Вроде у неё не было причин сбегать.

Я решил спросить у Маши про дверь направо и вернулся в дом Игоря. Видимо, я шёл очень тихо, и Маша с Никитой не заметили меня. Появившись на пороге, я увидел их в объятиях друг друга. Никита целовал Машу, а она спрашивала его сквозь стоны: “Ну а что дальше, Никита? Как мы дальше будем жить?” Он не отвечал, да и что он мог ответить на этот извечный женский вопрос, впрочем, вполне закономерный. Говорить сейчас о Наташе я не осмелился и вышел. Тут мне стало ясно, что это за вторая дверь справа – дверь в комнату, где обои разорваны ногтями и где крюк с обрывком потрёпанной верёвки. Перед глазами у меня всё почернело и стало как будто намного темнее, и слышал я только страстные стоны за дверью слева и скрип лестницы под чьими-то медленными шагами. Как в тумане, я распахнул дверь и увидел Игоря, стоявшего прямо под крюком, с головой, скошенной набок.