Те, кого любят боги, умирают молодыми

Некоторое время они молча сидели рядом, точно чужие, не касаясь друг друга. Ливень хлестал прямо по ним, но они не обращали на это никакого внимания. Я никогда ещё не видел, чтобы люди казались такими слабыми. Наконец Маша поднялась, положила розу на стол, как-то безразлично потрепала Никиту по голове и направилась к себе. Наверно, брат так всю ночь и просидел под дождём на той скамье.

Утром он исчез – взял какую-то книжку и уехал в Москву. Думаю, именно с тех пор к шёпоту ветра у берёзы добавилось ещё одно женское имя.

Новая жизнь

Едва пропал Никита, как все мы осознали, до чего сильно нам его не хватает. Даже Наташа стала чаще наведываться к нам – в надежде, что вдруг откроется калитка и он ввалится в сад своей неповторимой походкой. Я не ревновал её, хотя мне и было грустно: из-за меня она бы так не тосковала. Маше, напротив, как будто полегчало, она заметно повеселела, и в глазах её появилась приятная лёгкость. Однажды она даже схватила меня за тощую костлявую задницу, пока я, согбенный, рылся в сарае в поисках дров для шашлыка. Это событие окрылило меня на целый вечер, но в глубине души я понимал, что должен оставаться верным брату, и серьёзно на её кокетство не отвечал. Игорь тоже скучал по Никите, видимо, отчасти чувствуя вину, и целые вечера посвящал беседам о нем. В результате Никита превратился у нас в легендарного героя, полубога, взятого богами на Олимп за своё совершенство. Но мы надеялись на его возвращение.

Подгоняемые этой надеждой, мы с Игорем вынесли стол на перекрёсток четырёх главных дорог посёлка, поставили три стула. На два из них сели сами, а третий ждал Никиту. И днём и ночью стол был накрыт – я снова забрался в Матушкин комод, охраняемый святыми в масляном свете лампад, и на украденные деньги купил ящик “Киндзмараули” старинной выдержки, несколько бутылок хорошего виски, коньяка, текилы, абсента, других напитков и много отборной закуски. Ждать Никиту мы начинали с самого утра, и бывало так, что просиживали за столом до следующего дня, и один из нас уходил спать, а другой оставался ждать. Иногда к нам приходила Маша, но мы не разрешали ей садиться на стул моего брата, и она некоторое время стояла рядом, а потом, вздохнув, молча уходила. Жители посёлка поначалу возмущались происходящим, ведь все они так или иначе вынуждены были проходить по этому перекрёстку, и вскоре о нас пошла дурная молва.

Но постепенно к нам привыкали. И в какой-то момент, когда мне пришлось взять новый ящик вина, виски и других напитков, к нам стали подходить, чтобы по-дружески поболтать. Это не были алкоголики, это были приличные люди, молодые и старые, мужчины и женщины, мальчики и девочки – просто им было интересно, чем мы занимаемся. Со временем люди начали воспринимать нас как должное, как, скажем, явление природы. Они приходили поговорить, узнать новости и заодно выпить рюмку отличного коньяка.

В ливень и в град, в камнепад и в ураган мы сидели за этим столом и ждали Никиту, даже на секунду не забывая, зачем мы там сидим, хотя, учитывая количество выпитого, забыть вполне могли бы. Мимо нас прошли толпы людей, у стола побывал весь посёлок и даже некоторые заблудшие и заезжие, поэтому молва о нас быстро разлеталась по свету.

Когда мы Игорем шли по посёлку, безбоязненно оставив накрытый стол, все здоровались с нами и спрашивали, как дела. Я неизменно был в старом зимнем бушлате с оторванным воротом, розовых шортах и в кроссовках пятьдесят второго размера, Игорь – в шинели, джинсах и сапогах. Никого в посёлке не удивлял наш вид, и никто не пытался нам подать. Люди часто приглашали нас в гости – посидеть, поговорить.

Под нашим влиянием в посёлке начался праздник весны, люди днём и ночью гуляли, беззаботные и как будто потерянные во времени. По всему посёлку разносились стоны и смех, потому что под сенью каждого куста сирени занимались любовью или просто радовались жизни. Тогда к нам пришло ощущение, что мы несём ответственность за этот некогда унылый посёлок, вдруг превратившийся в райские кущи. Любопытно, что посёлок наш назывался “За здоровый быт”. Какой чудак так его назвал, неизвестно.

Как-то рано утром к нам пришли гастарбайтеры – представители различных народов. Их привели к нам этнические разногласия. Они были вынуждены работать на участках по соседству, и вот какие-то противоречия в национальных обычаях вынудили их искать совета мудрецов. И, конечно, они пришли к нам и принесли в подарок гашиш. По-русски они не говорили почти совсем и во время своих речей едва не подрались, но мы с Игорем внимательно их выслушали. Игорь плохо понял ситуацию. Положив руку на полутораметровый топор, прислонённый к нашему столу, и покачиваясь на стуле, он мрачно смотрел на рабочих поверх очков. Говорить Игорь уже не мог, и я понял, что надо брать ситуацию под контроль.

Недолго думая, я полез в широкий карман своего бушлата, служившего мне и одеждой, и постелью, и достал хомус. В следующее мгновение над посёлком разнеслась дивная мелодия степей. Споры между сторонами прекратились, они замерли, поражённые моим поступком. Играл я долго, так долго, что рот онемел. Закончив игру, распрямился во весь рост, сбросил бушлат на землю, оставшись в рваной тельняшке, закинул волосы назад, схватился за сердце и прочитал предельно громко, выразительно и с такой скорбью на лице, как будто умер мой самый дорогой человек:

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился,

И шестикрылый серафим

На перепутье мне явился…

Моё чтение произвело сильное впечатление. Ещё недавно враги, гастарбайтеры принялись пожимать друг другу руки, и кое-кто даже выпил с нами, несмотря на религиозный запрет. Интуиция подсказывала им и без наших предостережений, что на свободный стул садиться нельзя. Игорь расслабился, заулыбался и снял руку с топора. К моему удивлению, он вдруг заговорил с ними на их языках.

Когда люди ушли, он сказал мне – впервые уважительным тоном:

– Молодец, Мирослав. Честно, не ожидал.

На следующий день на заборах появились граффити на тему “духовной жаждою томим”.

Я понимал, что все эти перемены в укладе жизни целого посёлка вызваны внезапным отъездом Никиты. Через пару недель его возвращения ждали уже все, даже те, кто смутно представлял себе, кто это такой. Среди пожилых людей поползли слухи о том, что приготовленный для него стул даже под дождём остаётся сухим, источает елей и ночью светится издалека.

Однажды мимо нас проходила древняя бабушка, которую я раньше не замечал или замечал, но позабыл. Она остановилась у нашего стола, оперлась на клюку и рассказала такую историю:

– Дедушка ваш очень любил поблядовать. Так блядовалал, что на Цветочной, Жасминовой и Клубничной улицах живут теперь его внучки, ваши родственнички. И на Некрасова с Берёзовой тоже живут.

Бабушка помолчала, поулыбалась чему-то, промокнула слезу платочком и добавила грустно:

– Ох, любила я его… Ну, мне, мальчики, пора. А Никитка ваш – он с нами, он всегда будет с нами. Те, кого любят боги, умирают молодыми.

– Да ты, бабка, совсем! С какого небоскрёба упала? – воскликнул я. – Он жив!

Бабка покивала головой и поплелась дальше.

По выходным стали приезжать туристы из Москвы. Ходили по разрисованному граффити посёлку, фотографировали нас с Игорем, просили автографы. Как-то появились даже телевизионщики и сняли про нас сюжет, но что мы там говорили, я не запомнил. В другой раз к нам наведались паломники из какой-то секты, чтобы приложиться к мощам Никиты. Они были потрясены, когда я им ответил, что мощей не осталось, потому что Никиту забрали на небо живым.

Игорь в свободное от ожидания время написал брошюру “Внутренние дети, или Одним днём одного дня”, подписал её именем моего брата и отослал в известное эпатажное издательство, где её сразу же опубликовали большим тиражом.

После того как Наташа изучила эту брошюру, она окончательно ожесточилась. Когда Игорь куда-нибудь уходил, она вырастала передо мной, словно из-под земли, и начинала читать мораль. Наташа не понимала, что я ожесточился ещё больше, чем она.

– Мирослав! Это же ужасно, что вы творите? Ты читал эту ересь твоего брата? – кричала она мне в лицо. – Я всё расскажу твоей бедной матери!

Я поймал её за округлые бедра и усадил к себе на колени:

– Моя мать очень богата.

Наташа резко вырвалась и вся покраснела от возмущения. Одёрнув юбочку, она закричала ещё сильнее:

– Как ты смеешь, урод, я тебе не девушка лёгкого поведения!

– А кто ты? – спросил я.

– Ах ты, сволочь! Да посмотрите на себя! Это же позор! Вы, как синяки, не делаете ничего, никаких интересов, кроме чая, водки и стола, вы хуже животных! И весь посёлок развратили! Вы, как маленькие дети, всё игр ищете, никакой серьёзности и будущего нет!.. Вы гниёте заживо, это же полная пустота, вам не к чему стремиться, вы живете одним днём, впереди ничего нет, вы живете вне жизни, вы… Вы… Вы… Да вы пидорасы! Особенно Никита ваш, инопланетянин херов, козел и блядун!

Я медленно встал, снял бушлат, повесил его на спинку стула и крепко влепил ей пощёчину своей огромной мозолистой ладонью. Удар вышел сильнее, чем я рассчитывал, и Наташа упала в канаву. От моей помощи она отказалась, сама вылезла оттуда, и по всей её нежно-розовой упругой щёчке протянулись бордовые следы моих узловатых пальцев.

Она отряхнулась, одёрнула юбку, зло взглянула на меня и быстро пошла прочь. Ох, как я захотел её в эту минуту – догнать, схватить, повалить лицом в стол и отодрать черт знает как… Но я почему-то остался на месте, решив вести себя достойно. Возможно, раньше мне и следовало быть животным, чтобы вызвать у неё уважение и признание меня в качестве мужчины, но сейчас это было уже неактуально.

Усевшись за стол и выпив сто граммов абсента, я задумался над Наташиными словами, а крепкий алкоголь с настойчивым привкусом аниса приятно жёг горло. Она права, думал я. Всё, что она сказала про нас и наш образ жизни, верно. Но что с того? Что можно предложить нам взамен? Ничего. Одним днём. Мы жили, как моряки, отпущенные на несколько дней перед очередным плаванием. Как в последний раз, в каждый свой день мы пытались достичь максимума свершений – как духовного, так и телесного плана. Однажды Никита сказал мне, что стоит жить только ради любви. Теперь я понимал: он прав, так как всё остальное с высоты нашего полёта казалось суетой и тщетой.

Со временем мы с Игорем превратились в подобие гуру, учителей нового образа жизни, в котором, по правде сказать, ничего нового не было. Если убрать постоянное пьянство, то оставались созерцание, размышление и постижение себя в чистом виде.

Однажды к нам пришли члены правления нашего посёлка. Большой суровый мужик с перепоя и с ним какие-то немолодые женщины в брюках, злые и, похоже, не выспавшиеся. Как только они сказали, что являются “членами правления”, мы с Игорем захлебнулись от хохота. Мужчина оперся на стол и сказал веско, как бы давая понять, что возражений не будет:

– Так, сопляки. Чтобы через пять минут стола здесь не было.

Игорь улыбнулся ему спокойно и ответил:

– Извини, старичок, мы друга ждём.

– Вы же позор нашего посёлка! – закричали женщины. – Прислушайтесь к старшим, а то пожалеете потом!

Мужчина навис над Игорем, дыша перегаром, огромный, как медведь:

– Ты не понял, что я сказал? Вашего придурка будете ждать дома.

– Старичок, иди проспись, – по-отечески посоветовал Игорь.

Член правления схватил кружку с пивом, из которой отпивал Игорь, и выплеснул её содержимое ему в лицо, затем поставил кружку на место. Я молча поднялся и этой самой кружкой ударил мужика в переносицу, прямо между похмельных глаз. Удар, как обычно у меня получалось, вышел слишком сильным, да я и не старался сделать его слабым, поэтому кружка разбилась, а мужчина, никак не ожидавший такого поворота, рухнул под стол. Впрочем, он тут же поднялся, истекая кровью, его женщины завились вокруг, как суки, визжа и трясясь, а Игорь отёр лицо рукавом рубашки, взял мою кружку и спокойно отхлебнул. Озверевший мужик зарычал что-то матерное и замахнулся на меня, но я ударил его в грудь, и он снова упал на дорогу.

Они ушли, осыпая нас бранными словами, а я смеялся им вслед. Тем же вечером мы закрасили старое название посёлка и написали новое: “Нет управления членам”. То же сделали мы и на железнодорожной станции, и люди, едущие куда-нибудь из Москвы, теперь всё чаще выходили из электричек, чтобы побывать в этом прославленном месте.