Зачем учить математику

До школы оставалось ещё пять минут пытки.

– Тебе какая музыка нравится? – спросила она.

– Никакая, – ответил он. – Точнее, всякая. Под настроение.

Признаться, что ему до сих пор нравятся детские песни? Про Мамонтёнка и Красную шапочку? Особенно вот этот вот момент: «А-а, и зеленый попугай, А-а, и зеленый попугай». На этом месте сердце Тихонова всегда замирало, и слезы просились наружу. Она решит, что я недоразвитый, порвёт со мной отношения, да ещё всей школе расскажет. Причём переврёт, как это обычно бывает: «Тихонов, – скажет, – любит «Спокойной ночи, малыши!» Хотя, кстати, «спокойной ночи, малыши» он тоже любил.

Уже перед самой школой она спросила:

– Не хочешь меня за руку взять?

– Так наши же увидят! – испугался он. Тот факт, что он припёрся с рюкзаком Гришиной сам по себе был ужасен, не хватало ещё и за ручки прийти.

– Ну как хочешь, – она резко выхватила свой рюкзак и ускоренный шагом направилась к школе.

– Кать… – виновато позвал он её.

Но она не обернулась.

Мда, – подумал Тихонов. – Сейчас бы покурить.

И полез в карман. Но тут вспомнил, что курить нечего.

Никогда не поздно прыгать в лужах

– Знаешь, Дэн, я, кажется, понял, почему я такой кривой.

– В смысле, Тихон?

– Ну, голову мне всегда легче наискось держать.

– И почему?

– Когда мне исполнилось лет семь, родители стали меня в магазин посылать. То, да сё, хлеб, молоко купить. Ну и отец решил как-то, что я могу и картошку покупать. Только у него такая тема была, что покупать надо не меньше десяти килограммов. И вот я брал в магазе эти десять килограммов и пёр их домой. Тяжко было, слов нет, хоть подыхай. Так ещё ж надо было и лук, и морковку со свеклой иногда. А то и капусту. Килограмм до пятнадцати доходило. Не знаю, как я не сдох тогда. Шёл по диагонали к асфальту, так легче – если набок завалиться, то и груз вроде как равномерно распределяется. Вот, думаю, тогда-то меня и перекосило.

– Да, весёлая история. Может, выправить можно как?

– А зачем, мне и так норм. Не мешает.

– Ну это пока! А жениться захочешь, скажут: иди, кривой, гуляй…

– А я не собираюсь жениться. Я хочу много любовниц.

– Эх, – вздохнул Денисов, – я бы тоже не прочь.

Друзья сидели на скамейке во дворике напротив школы. Кругом были лужи, глубокие, темные, как зеркала, и в каждой небо. Прямо разбегайся и прыгай в такую лужу, чтобы брызги вокруг и по небу волны.

– Помнишь, Дэн, в детстве мы любили по лужам прыгать! Такая радость была. Казалось, ничего лучше нет. А теперь уже и не хочется.

– Ну почему же. Просто обувь подходящая нужна. Сейчас бы резиновые сапоги…

– Да, но тогда нам не нужны были сапоги, – возразил Тихонов.

– Стареем, – кивнул Денисов.

Они помолчали.

– Эх, а всё-таки хочется! – вздохнул Тихонов.

– Чего хочется?

– Да вот этого, – Тихонов вскочил и с разбегу прыгнул в большую лужу. Фонтан грязных брызг обдал Денисова.

– Ну ты гад, – спокойно сказал тот, снимая рюкзак.

– Дэн, извини! Я случайно. Не знал, что в тебя попадёт… Нет, осторожно!

Но Денисов не слушал его и уже летел к нему, рассекая кроссовками лужу.

Контрольная

Контрольная по физике не самая приятная вещь на свете, особенно, если ты не понимаешь ничего в предмете. Ведь для того, чтобы получить тройку просто так, на листке должно быть написано хоть что-то. А если ты не знаешь вообще ничего? В такие моменты Тихонов всегда начинал сокрушаться: «Эх, ну зачем я не учил физику?» Казалось бы, чего проще, сядь, открой учебник, подготовься! Там же нет ничего сложного!

– Ну, всё, – обещал он себе на очередной контрольной, – с завтрашнего дня начну хорошо учиться. А сегодня, Господи, ну пожалуйста, сделай так, чтобы я не получил двойку!

И он умоляюще смотрел в заоблачные высоты. Там его слышали, и он не получал двойку. После этого он сразу забывал свои клятвы и не вспоминал о них до следующей контрольной.

Но, как говорится, на бога надейся и сам не плошай. Поэтому он обратился к Денисову.

– Дэн, я у тебя спишу, ок?

– Хорошо, – прошептал Денисов. – Только я сам не очень шарю.

– Эх, вот бы у Арсена списать.

– Он не даёт никому!

Да, Арсеньев, сволочь такая, никогда не давал списывать. Притом обычно он делал контрольную минут за двадцать и всю вторую половину урока вёл с Анной Александровной шёпотом интимные беседы об астрофизике. С первой парты доносилось: «квантовая запутанность… нелокальность… черные дыры… относительность… струны…»

Все остальные молчат – пишут. Шелестят тетрадки, как сухая листва, которую осенний ветер гонит по асфальту. Поскрипывают ручки, как веточки в лесу. Лица сосредоточенные, умные, но всё равно ещё детские. Гришина-Венера быстро чертит формулы, вид у неё очень глубокомысленный. Все серьёзные, только он, Тихонов, такой раздолбай, никогда не серьёзен. Ему бы всё шуточки. А как контрольная, так не до шуточек.

– Ох, Ньютон, шайтан, – шепчет позади Серёгин в недоумении. Он не понимает, что надо делать.

– Арсен, – почти в диапазоне ультразвука пищит Стаханов, – Арсен! Дай списать, сто лет рабом буду!

– Михаил, – повышает голос Анна Александровна, – я ещё не оглохла, я всё слышу.

Стаханов в отчаянии падает головой на вытянутую вдоль парты руку и замирает. Он смирился.