ВЕНЧУР. Риск ради добычи

Прочитав его, Антон оборачивается назад:

– Лоис, значит, ВИЧ – это ваша легенда?

– Я обычная журналистка, пишу для блога и разных журналов репортажи о путешествиях. Черт дернул соединить свою работу с заданием Пита действовать в Афганистане под прикрытием! DEA заставила нас еще и похудеть на двадцать фунтов каждого, чтобы один наркобарон поверил, что мы больны и терять нам нечего. Вон, спроси у снайпера, – Лоис показывает на индейца, – он работал на удаленке у этого барона. А тот сам подчинялся «Тихоокеанскому картелю», боссы которого обитают в мексиканском Синалоа.

Охотник по-дружески наклоняется вперед:

– Лоис, так то была твоя детская фотография?

– Я попала в эту переделку, потому что дуре захотелось приключений, – уклоняется от прямого ответа Лоис. – Еле ноги унесла…

– Вообще-то, твои ноги выносил я, – напоминает Сафаров.

– Ты – мой спаситель!

– Если на фото не дочь… – доходит до Руслана. – Может, и Пит – не муж?

– Муж… Но не мой, – улыбается Лоис, взглянув на соседа. – Он мой брат.

– А ты не замужем?

– Со вчерашнего дня в моем аккаунте стоит статус «свободна». – Опустив спинку кресла, Лоис отклоняется.

Довольный Сафаров мечтательно открывает книгу.

Денисов с ехидцей интересуется по-русски:

– Новая ситуация – новая цель?

Руслан не может сдержать масляной улыбки.

Заложив вправо, пилот поворачивает «Гольфстрим» к суше, он пролетает юго-восточную грань азиатского континента. Впереди – южный Китай.

Сев боком, Руслан поворачивается назад к новой цели:

– Лоис, а что с моим револьвером?

– Я оставила его себе на память.

– У меня небольшой вопрос. Представь: когда мы в горах пересекали вброд реку, боевики всех убили, а меня с тобой захватили в плен. Надеясь позабавиться, говорят: «Или мы вас тоже убиваем, или играйте в русскую рулетку». Если помнишь, тогда в шестизарядном барабане моего револьвера оставалось два расположенных рядом патрона. Я первым кручу барабан и стреляю себе в рот. Осечка. Твоя очередь. Ты прокрутила бы барабан или нет?

– Так, значит, с первым выстрелом мне не повезло… – ухмыляясь, размышляет вслух Лоис. – Руслан, ну ты мог бы спросить что-нибудь полегче! Я же не математик. Но обещаю подумать, пока летим.

Сафаров обращается к собеседникам:

– А вы трое, если знаете ответ, не подсказывайте.

– Вот как вы могли поверить, что русские способны тупо шмалять себе в мозги? – не выдерживает Денисов, вновь оборачиваясь назад. – Такое можно объяснить только тем, что американцы воспитаны Голливудом в русофобии.

– Ну причем тут кино? – ухмыляется спецагент. – Все знают, что это любимое развлечение русских!

– Так знайте правду: в Первую мировую войну офицеры – в основном образованные дворяне, играя в «русскую рулетку», после прокрутки барабана незаметно отключали трещотку, – растолковывает Денисов. – Патрон менял центр тяжести барабана и всегда опускался ниже ствола. По законам физики наиболее безопасный вариант – оставлять в барабане три расположенных рядом патрона. Офицеры пользовались этим фокусом для демонстрации своего бесстрашия перед наивными собутыльниками и одновременно выигрывали пари на выпивку. А еще это был способ показать впечатлительной барышне, что ради ее любви претендент готов на отчаянные поступки.

Индеец, с интересом выслушав Антона, соглашается:

– Теперь понятно, почему в фильме «Охотник на оленей» русский американец так долго обыгрывал в вашу рулетку вьетнамцев.

Командир экипажа сообщает, что самолет поднялся на крейсерскую высоту, и разрешает расстегнуть ремни.

В кресле первого ряда сидит скромно одетая Кианг и задумчиво смотрит в иллюминатор. В ее блестящих черных глазах отражается голубое небо, на пальце правой руки сверкает бриллиант, а на коленях лежит планшет, на экране которого изображение женщины с младенцем.

28-й день. Суровый

В девять часов утра в камеру, где содержатся полтора десятка заключенных приносят завтрак. Солнечные лучи, проникающие через окно с железной решеткой под потолком, ярким пятном подсвечивают мрачную обстановку тюремной камеры. Ограниченное пространство и медленно текущее время угнетают молчаливых угрюмых арестантов.

После очень легкого диетического блюда и не очень сладкого китайского чая Денисов и Сафаров сидят на нарах и с тоской наблюдают, как крестообразные тени медленно и неуклонно ползут по серому цементному полу.

Печальный Денисов подставляет руки под скупые лучи и декламирует нараспев по-русски, вспоминая слова:

– …И лучики тепла доверчиво глядят в мое окно.

Опять защемит грудь, и в душу влезет грусть,

По памяти пойдет со мной.

Пойдет, разворошит и вместе согрешит

С той девушкой, которую любил.

– Так ты еще и поэт? – тоже на русском спрашивает грустный лингвист, уже не прикидываясь американцем.

– Не я, а Михаил Круг. Застрелили в сорок лет. Того, кто это сделал, так и не нашли… Как и убийц Талькова.

– Хорошие поэты в России долго не живут, – философски замечает лингвист.

– Помнишь, ты скинул мне романс «Очи черные» с поучительным сюжетом? Я нашел, кто автор пророческих для меня стихов. Евгений Гребёнка умер в Санкт-Петербурге в тридцать шесть.

Надолго наступает гнетущая тишина, которую прерывает Денисов:

– Блин. Спокойно жил, любил жену, борщ и гараж. Завод послал… в командировку, в гостиницу «Фортуна»…

– И Фортуна повернулась голым задом.

– Вот ты мне устроил, братан: первый раз в жизни предстану перед судом.

– Лучше Фортуна задком, чем Фемида передком.

– Ты не напомнишь, Гедонист, как это нас сюда занесло?