Капкан для Александра Сергеевича Пушкина

Пушкин вскрывал один за другим конверты, жадно вчитывался в каждое слово друзей, которые искренне переживали за него, за его здоровье, за его талант. В письмах были литературные новости, слухи и сплетни Москвы и Петербурга, сообщения о выходе в свет его поэм и стихов, отзывы критики на его произведения… А в некоторых были даже деньги, недостаток которых поэт чувствовал постоянно…

Ближе к вечеру Дельвиг проснулся и появился в кабинете Пушкина.

– Как отдыхалось, барон? – спросил Александр Сергеевич.

– Спал, как никогда! У тебя здесь волшебный воздух, пьянящий и успокаивающий.

– Да, брат, воздух у нас чудесный, и природа волшебная… Но скука, барон, удушающая. Я задыхаюсь здесь… За мной ежедневно следят, как за каким-нибудь ужасным государственным преступником.

– И все же последние творенья твои восхитительны. Вся Россия зачитывается ими. Я понимаю и сочувствую тебе. Друзья хлопочут о твоем освобождении… Не будем о грустном… Я еще в дороге мечтал услышать твои новые стихи и поэмы. Будь так любезен, погрей душу своим талантом.

– Ну, что с тобой поделаешь? Я тебе, как лучшему другу и поэту, прочту только что написанную трагедию из Смутного времени «Борис Годунов».

Пушкин взял рукопись и стал читать. У Дельвига, по мере чтения, глаза становились все шире от восторга, и даже появились слезы. Когда Пушкин закончил читать, неповоротливый Дельвиг вскочил на ноги, обнял Пушкина и стал его целовать.

– Что за чудо, что за прелесть ты сочинил, друг мой!!! Я в восторге! Предрекаю ей бешеный успех…

Долго еще они говорили, спорили, кричали… Несколько раз даже няня заглядывала к ним, обеспокоенная шумом.

Заглянув в очередной раз, она позвала их пообедать:

– Хватит вам балагурить, пора обедать, уже почти полночь. Да и спать пора ложиться.

– Идем, мама, – отозвался Пушкин. – А завтра, барон, съездим в Тригорское, познакомлю тебя со своими соседками. Может статься, что мы тебя здесь и оженим.

На следующий день они гостили в Тригорском. Женское общество с любопытством рассматривало гостя из Петербурга. Медлительный и застенчивый Дельвиг не впечатлял барышень, но когда его упросили прочитать свои стихи, глаза их загорелись.

Пообедав, Дельвиг шепнул на ухо Пушкину, что ему барышни надоели и он хотел бы уехать обратно…

Больше Дельвиг в Тригорском не появлялся. Ему пришлось по сердцу Михайловское, барская усадьба, парк, прекрасная природа, речка Сороть с ее живописными берегами. Он здесь дышал и не мог надышаться чистым воздухом, отдыхал душой и телом. Няня ухаживала за ним, как за маленьким. Иногда вечерами она рассказывала им обоим свои волшебные сказки…

Только через две недели Дельвиг решил возвращаться. – Милый Александр Сергеевич, я провел здесь самое счастливое время. Но хочешь, не хочешь, друг мой, а надо ехать. Дела… Да, наверное, и невеста заждалась. Я ведь женюсь осенью.

– Что ж ты молчал все это время? Кто она?

– Прелестная девушка с прекрасной душой – Сонечка Салтыкова…

– Ах ты, тихоня!.. Кланяйся ей от меня. Я ее уже наперед люблю, как и тебя… Дорогой барон, друг мой бесценный, я всегда буду помнить наши встречи здесь. Я благодарен тебе за все. Мне очень жаль с тобой расставаться, но для Михайловского и одного узника много. Давай присядем на дорожку, выпьем по рюмке рябиновой. – У Пушкина на глазах показались слезы. – Я провожу тебя до первой станции…

Дельвиг уехал, увезя с собой вторую главу «Евгения Онегина», письма к Жуковскому, Вяземскому, брату Льву и царю Александру с просьбой разрешить выехать за рубеж на лечение…

Летом ему не писалось. Мучила жара, мухи… Сидению за столом он предпочитал дальние прогулки…

В самом конце мая в Святогорском монастыре обычно проводили ярмарку. В этот день сюда съезжались со всей Псковской губернии. Кто-то – чтобы на людей посмотреть, другие – чтобы себя показать, третьи – чтобы помолиться перед почитаемой иконой Одигитрии Божьей Матери, четвертые – чтобы что-то продать или купить…

Пушкин любил посещать ярмарку, побывать с народом, пообщаться… Вот и на этот раз надел простую рубаху, подпоясался ремешком, на голову надел шляпу, взял свою толстую палку и пошел на богомолье…

До монастыря рукой подать, всего чуть более трех верст.

Ярмарка была в разгаре. Вокруг ограды и внутри ее было полно народа. Празднично звонили колокола…

Всех забавлял цыган своим медведем.

– Миша, покажи народу, – горланил цыган, – как девицы красоту наводят!..

Поднявшись на задние лапы, медведь передними лапами старательно тер свою морду. Народ, довольный, хохотал…

– Мое уважение Александру Сергеевичу, – вдруг раздался рядом голос.

Пушкин повернул голову и увидел торговца из Опочки, Ивана Лаптева, с которым познакомились ранее тоже на ярмарке.

– Рад вас видеть, Иван Иванович! Торгуешь?..

– Нет, какая нонче торговля!.. Одни убытки… Дорожатся мужики… А вы как изволите поживать?..

– Как говорится, помаленьку, – ответил Пушкин, жуя апельсин. – Будешь апельсин?

– Благодарю покорно, – беря апельсин, ответил Иван Иванович, – Я люблю их с чаем… Как долго еще в наших краях гостить думаете?..

Хитрый мужик прекрасно знал, почему Пушкин «гостит» в Михайловском. Поэтому Пушкин промолчал…

А Иван Иванович гордо поглядывал на толпу – пусть смотрят, как он с самим Пушкиным общается.

Пушкин пошел в самую гущу толпы… Кое-кто, особенно помещики-соседи, смотрели на него не очень приветливо, считая его гордецом, поскольку не навещал никого из них, некоторые боялись его острого слова и задорного характера.

Возле главных ворот монастыря, в пыли, на палящем солнце, сидели старцы, гнусавя что-то свое скрипучими голосами. В небольшую деревянную чашку крестьяне бросали жалкие свои гроши.

Пушкин подошел, остановился, послушал и сел рядом с нищими, прислушиваясь к их грустному пению. Все с удивлением стали смотреть на поэта. А Пушкин, сложив ноги калачиком, продолжал слушать, надеясь что-то почерпнуть для своего «Бориса Годунова».

В толпе начали раздаваться голоса:

– А кто это такой?.. Смотри, Аксинья, какие у него когти!.. Наверное, не нашей православной веры…

– Да наш это… барин михайловский…

Вскоре толкотня, жара, вонь, гам утомили Пушкина. «Не заглянуть ли мне к отцу Ионе, испить у него чайку, передохнуть?..» – подумал Пушкин. А потом вспомнил, что сейчас у отца Ионы полно посетителей, и не пошел.

Пушкин решил идти домой… Направлялся лениво к спуску в Михайловское. Он почувствовал наступившее какое-то бессилие, мир побледнел… Но вдруг, словно сбросив с плеч тяжесть, он остановился, бросил высоко свою палку, поймал ее и начал вслух читать:

Тень Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла,
Вокруг меня народы возмутила
И в жертву мне Бориса обрела…
Димитрий я… Довольно!.. Стыдно мне
Пред гордою полячкой унижаться!..

Пушкин был доволен. В приподнятом настроении, насвистывая какую-то мелодию, он быстро зашагал к своему дому. Неожиданно из-за кустов через тропу выскочил крупный заяц. Пушкин даже вздрогнул… «Черти бы тебя взяли», – выругался Пушкин, – суеверно перекрестившись. – И откуда ты только взялся…»