Мы родом из СССР. Книга 1. Время нашей молодости

В одном из писем или выступлений Николая Островского я прочёл когда-то и запомнил волнующие и верные слова: «Есть на свете прекраснейшее существо, перед которым мы всегда в долгу, – это мать». Великая, святая правда!

…В последние дни третьей немецкой оккупации в начале сентября 1943 года надо мной реально нависла угроза быть схваченным отступавшими гитлеровцами. К тому времени мне уже исполнилось 16 лет.

В числе многих десятков (а скорее сотен) сверстников, выловленных немцами и полицаями, я был вывезен ими на рытьё окопов в открытой степи, в направлении Изюма. Оттуда постоянно доносилась военная канонада: советские войска вели подготовку к наступлению на врага, которое должно было принести нам окончательное освобождение от немецкой оккупации. Под усиленной охраной гитлеровцев и власовцев нас заставили долбить закаменевшую за годы войны, давно не паханную землю, рыть окопы и траншеи. Над нами постоянно кружились советские самолёты и пулеметными очередями основательно пугали немцев, а нам давали «передых»: мы ложились на дно полувырытых окопов: присыпали себя, якобы для маскировки, землёй из брустверов и ждали очередных грозных окриков конвоиров: «Арбайтен!» («Работать!»).

Когда день катился к закату, советская канонада резко усилилась. Нас погрузили на «студебеккеры» и повезли в сторону Барвенково. Немцы намеревались вывезти нас в степь западнее города и там заставить рыть для них очередной «рубеж обороны». А затем – гнать в качестве «живого щита» всё дальше на запад, используя и как дешёвую рабочую силу, и как «прикрытие» от воздушных и артиллерийских ударов советских войск.

Когда колонна вошла на восточную окраину Барвенково, в небе появилась эскадрилья советских истребителей и начала поливать пулемётным огнём немецкие и власовские части, изрядно заполнявшие прифронтовой город.

Пользуясь откровенным замешательством среди конвоиров, сопровождавших нас, мы попрыгали с машин и бросились по садам. Мне удалось, перебегая и переползая из сада в сад, из балки в балку, – добраться к вечеру домой. Мама и сестра были несказанно рады моему внезапному появлению и тут же спрятали меня в яме, вырытой под развесистой грушей, напротив хаты, набросав сверху подушки, одеяла, одежду. В этом «укрытии» я провёл последние часы немецкой оккупации и дождался прихода наших, преследовавших гитлеровцев буквально «по пятам».

А вот у моего двоюродного брата – Павлика Осадчего, который был вместе со мной «заарканен» для рытья окопов, судьба сложилась хуже. Ему пришлось проделать с отступавшими немцами весь путь до самой западной советской границы. И только там был освобождён нашими войсками. Шёл уже 1944 год, и Павлик (он – мой ровесник), оказавшись в расположении советских войск, сразу же был призван в нашу Армию…

К сожалению, за всю последующую жизнь нам так и не удалось встретиться, вспомнить былое, узнать непосредственно из его уст о пережитом в качестве «заложника» в обозе немецких войск, откатывавшихся всё дальше на запад под неудержимым напором Советской Армии…

При освобождении Барвенково от фашистских захватчиков особо отличились 39-я гвардейская стрелковая дивизия, 31-я гвардейская танковая бригада, 1890-й отдельный самоходный лёгкий артиллерийский полк, 514-й отдельный танковый батальон. Приказом Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина им было присвоено наименование «Барвенковские».

…Немцы ещё не бежали панически. Буквально в нескольких километрах западнее Барвенково они попытались закрепиться и сдержать натиск советских войск. В течение суток или чуть больше над городом висела почти непрерывная артиллерийская канонада. По несколько часов подряд над землёй и над нашими головами и хатами нёсся смертоносный смерч из снарядов и мин. К нашему счастью, этот невообразимо опасный монотонно гудящий поток обрушивался не на город, а на вражеские позиции где-то за видимым горизонтом. Лишь отдельные снаряды и мины оседали на полпути к цели. Поэтому высовываться во двор, идти к колодцу за ведром воды было рискованно. Но с каждым днём канонада становилась всё глуше, всё слабее доносились раскаты военного грома. Фронт всё дальше откатывался на запад. Где-то в конце сентября 1943 года в небе над Барвенково, в последний раз, неожиданно появился немецкий стервятник, лихорадочно сбросил несколько бомб и улетел восвояси…

А город уже жил заботой о своём возрождении, о налаживании нормальной жизни.

Самое время сказать слово памяти и об отце. Перед ним я остаюсь в вечном долгу и по всему видно уже не смогу погасить его в оставшиеся дни жизни.

Отец не часто общался со мной, был немногословен, нравоучений особых не читал, но всё его отношение к нам с сестрой, его неброская, но безграничная любовь к своим детям, гордость за нас звучали в каждом его слове, когда-либо сказанным даже между прочим, в разговоре с друзьями. Этими же чувствами переполнено и последнее письмо отца, написанное им в начале 1944 года.

Он прожил совсем короткую жизнь. Судьба распорядилась так, что ему довелось быть на белом свете всего 38 лет.

Родился он в 1906 году, был на год моложе мамы. Природный ум позволил ему, имевшему образование в объёме реального училища, заметно выделяться своим развитием, пониманием происходящего среди многих сверстников. У него было много друзей, которые тянулись к нему, для которых он был признанным авторитетом. Мне кажется, отец понимал это, дорожил людским уважением, всегда старался держаться просто, с достоинством. Отец выделялся среди всех, известных мне его сотоварищей и знакомых, грамотностью, рассудительностью, кругозором. К тому же у него был прекрасный каллиграфический почерк, умение толково, убедительно, осмысленно, логично изложить суть вопроса, с которым к нему обращались сослуживцы и друзья. По тому времени, это было редкостью и ещё больше поднимало авторитет отца среди окружавших его людей.

…Сколько помню, отец всегда был служащим. Работал в должности старшего и главного бухгалтера в различных государственных учреждениях, пользовался там непререкаемым авторитетом. Оказавшись в армии, он получил офицерскую должность, занимал пост начальника финансовой части отдельного подразделения связи…

Водился за ним и «грех»: выпить он любил крепко, как многие настоящие русские мужики; иногда был в хмельном состоянии нежным до непохожести на себя, иногда – крутым. Понять истинную причину таких перепадов мне не суждено было. Казалось, что у изрядно захмелевшего отца прорывалась наружу какая-то неудовлетворённость. Чем? Из-за чего? Из-за кого? – не знаю. Но это ощущение прочно засело в моей душе, особенно когда я вырос и стал задумываться всерьёз, по-взрослому, над судьбой отца, размышлять о нём…

Запомнились встревоженное лицо отца и крепкие объятия в день проводов его в Действующую Армию. Почти полгода от отца не было никаких вестей, судьба его была неизвестна.

Тем временем война очень скоро приблизилась к нашему городу, и уже осенью 41-го фашисты оккупировали Барвенково.

В нашу хату, ещё совсем недавно служившую приютом для двух прекрасных советских командиров, вселились офицеры вражеской армии. Если не изменяет память, первыми непрошеными гостями были мадьяры, тогдашние союзники фашистской Германии.

И вот в один из зимних декабрьских вечеров 41-го года в дом неожиданно вошёл измученный, заросший до неузнаваемости, одетый в чужую цивильную одежду наш отец. Узнать его можно было только по голосу. Уже за полночь, когда мадьярское воинство улеглось на покой, отец шёпотом рассказал нам горькую историю своего возвращения.

Отдельная рота связи, в которой служил отец, вместе с другими советскими воинскими частями, попала в окружение в районе г. Лубны. Отец оказался во вражеском плену. Но не надолго. Так же, как это было и в Барвенково, ему удалось из-за лагерной колючей проволоки назвать фамилию, имя, отчество; одна из женщин «узнала» в нём своего «мужа» и убедила лагерное начальство выпустить. Она же «переобмундировала» его, собрала кое-какие пожитки на дорогу и благословила добраться домой, к семье…

Много дней и ночей просёлочными дорогами, чтобы лишний раз не показаться на глаза немцев, отец пробирался домой. И добрался… Простуженный. Измученный, но живой. Весь его внешний вид, болезненное состояние, непрерывный сильный кашель убедили мадьярских солдат, что перед ними немощный, больной человек. И они, в конце концов, после нескольких проверок и опросов нашей семьи и соседей, оставили его в покое.

В конце января 1942 года наши войска, державшие фронт на Северном Донце, в районе Изюма-Святогорска, перешли в контрнаступление, сломили врага и освободили часть Харьковской и соседней Сталинской области. И Барвенково тоже. Но немцам удалось подтянуть свежие силы и остановить наступление советских войск в нескольких десятках километров юго-западнее города. Военная канонада постоянно доносилась до нас. А вражеские самолёты ни на один день не оставляли Барвенково в покое.

С приходом Красной Армии, отец сразу же явился в военную комендатуру и временный военкомат, сообщил там всё, что произошло с ним. Ему посоветовали поработать какое-то время в заготконторе, пока будут проверены сообщённые им о себе сведения. Спустя месяц-полтора, отец был возвращён на военную службу и отправлен в какую-то воинскую часть на переформирование.

…В первых числах февраля 1944 года пришло долгожданное отцовское письмо в виде обычного солдатского треугольника. Почти ничего не рассказывая о себе, отец всё письмо наполнил тревогой о семье, особенно о нас, своих детях, просил поскорее ответить ему. Письмо дышало оптимизмом, твёрдой верой в скорое победное завершение войны и встречу с нами.

Из письма мы лишь узнали, что он находится в лазарете, тяжело болен, что у него воспаление лёгких и почек.

Мы тут же послали по указанному адресу письмо отцу с просьбой рассказать о себе, где он, что с ним, как его найти.

Написали также, что будем делать всё, чтобы найти нужные средства и отослать их ему или решиться на поездку к нему…

Но и на это, и на другие письма, посланные нами по указанному адресу, ответ мы уже не получили. И по сей день судьба отца остается неизвестной для нас. Как и миллионов других «без вести пропавших». Не ответили нам и соответствующие службы по указанному отцом адресу. И с каждым месяцем становилось всё отчётливее, что отец пропал без вести, что он умер на месте или в пути. Хотя и у мамы, и у нас с сестрой ещё долго (много лет) теплилась надежда, что, быть может, какие-то добрые люди, наподобие той женщины, что вызволила его как своего «мужа» из немецкого лагеря в Лубнах, – спасли жизнь отца и когда-нибудь он даст о себе весточку.

Сколько слёз пролила мама, особенно в первые годы после получения последней отцовской весточки. Сколько раз побывала у гадалок и цыганок, пытаясь «узнать» судьбу отца. Сколько людей обошла, тех, кто вернулся живой с фронта, из госпиталей. Но так ничего и не узнала…

В течение полувека после войны я искал сведения об отце в архивах Министерства обороны, МВД. Писал в государственные и партийные органы, в редакции газет и журналов, на радио, где в своё время была специальная рубрика о поисках пропавших без вести. Увы…

Лишь 2 марта 1994 года я получил из Центрального архива Министерства обороны ответ в несколько строк:

«Осадчий Павел Андреевич, 1906 г., уроженец Барвенково Харьковской области. Зав. делопроизводством, казначей 136-й отдельной роты, техник-интендант 2 ранга. Служил в Красной Армии с 15 августа 1941 года по 21 сентября 1941 года. Дальнейшая судьба не отражена. Основание: картотека безвозвратных потерь офицерского состава». Это лишь документально подтвердило то, что нам всегда было известно.

Как складывалась судьба отца после повторного ухода в армию в марте 1942 года и до февраля 1944-го?

Где и чем занимался? – неведомо.

Не исключено, что он мог оказаться в трудовой армии, проходил проверку. Такова была судьба всех бойцов и командиров Красной Армии, побывавших в плену или в окружении, находившихся на оккупированной территории. Многие не возвращались в действующую армию.

Столь же безответный и другой вопрос: что случилось с отцом в начале февраля 1944 года. Почему он не отозвался на наши письма? Где потерялись его следы? Нигде мне не удалось получить хоть какие-нибудь сведения об отце. В таких случаях говорят: «Как в воду канул…». Можно что угодно предположить, но угадать истину невозможно…

Вопрос о судьбе отца навсегда остался для нас неразгаданной тайной. Но главное в другом – до смертного часа я буду чувствовать себя виноватым перед отцом. Виноват в том, что более чем за шесть десятилетий, минувших после бесследного исчезновения отца, я не смог ничего разузнать о дальнейшей его судьбе, последних днях его жизни, о месте захоронения; разыскать его могилу, склонить перед нею свои колени. Прости, отец…

Война. Она отняла у нас не только счастливую мирную жизнь, которая становилась всё лучше, приносила всё больше радости и благополучия с каждым предвоенным годом. Она унесла многие миллионы жизней, осиротила миллионы детей, посеяла неизмеримое, безутешное горе в большинстве советских семей, подвергла невероятным испытаниям все народы нашей великой страны, принесла неисчислимые жертвы, разрушения, утраты.

Возрождение советской жизни

После освобождения города я месяц прослужил в истребительном батальоне при районном отделе милиции. Его главной задачей была борьба с вражескими лазутчиками, возможным забросом фашистских десантных групп в тыл наступавшей Красной Армии, а также вылавливание не успевших сбежать с немцами разного рода холуёв и приспешников, изменников и предателей всех мастей и оттенков…

В октябре 1943 года по городу разнеслась долгожданная, но совершенно неожиданная, невероятная весть: возобновляются занятия в школах.

Такое возможно только в условиях Советской власти – власти трудового народа. Не прошло и месяца после окончательного освобождения нашего многострадального города от фашистов, а советская страна уже позаботилась о нас, чье детство и учеба были прерваны войной.

И мы с сестрой, по настоянию мамы, отправились в свою школу – Барвенковскую среднюю школу № 1, в которой я намеревался учиться с первого сентября 1941 года. Война отодвинула эту возможность на два года.

Немногим более года мне довелось проучиться в этой школе, успешно закончить восьмой класс и начать учёбу в девятом.

Откровенно говоря, ни один учебный день не запомнился. Конечно, мы посещали каждое занятие, старательно выполняли домашние задания и всё, что полагалось по учебной программе.

Но запомнилось другое – то, что было главным делом нас, учеников первого учебного года в городе, освобождённом от врага, после двухлетней опустошительной войны, почти непрерывно грохотавшей в Барвенково.

Не только заводы и другие промышленные предприятия города, не только железнодорожное хозяйство были разрушены войной. Были разрушены школы, больницы, административные учреждения, большинство жилых домов. Школа наша размещалась в нескольких наспех приспособленных помещениях, обставленных уцелевшими партами, столами, скамейками. Всё свободное от занятий время занимались ремонтно-строительными работами: как могли чинили стены, крыши, двери; чем могли стеклили, заколачивали или закладывали кирпичом окна; приводили в порядок собранную мебель, учебные пособия; занимались сбором учебников, тетрадей, ручек, карандашей. Много времени и сил отдавали работе на школьном подсобном хозяйстве (огороде). В школе учились осиротевшие в войну дети, их надо было обуть, одеть, накормить. Государство не в состоянии было тогда взять в полной мере заботу о них. Надо было самой школе, учителям и ученикам брать на себя хлопоты об их быте.

Работа на школьном подсобном хозяйстве и его охрана, в совхозах и колхозах, на строительстве аэродрома и восстановлении железной дороги, коммунального хозяйства города; культурно-шефская работа в госпитале и многое другое, – разве вспомнишь всё, чем доводилось заниматься.