Властитель груш

Паренёк повернул голову – и вздрогнул всем телом от ушей до пят. Голова его двинулась прочь от раскалённого докрасна скотного клейма.

– Можно обойтись и без этого, если хочешь, – устало проговорил Карл.

До запаха палёной человечьей плоти он прежде не доходил. Почему-то думалось, что приятного в нём не больше, чем в палаческом амбре.

Ответная молитва сорвалась в истошный вопль, когда жирдяй приложил тавро к костлявой груди. Все хорошо заметные жилы под кожей шпиона вмиг натянулись, как струны.

«Не такой уж и лютый запашок», – машинально отметил Даголо, рассматривая искажённое мукой лицо. Вполне достойно того, что можно унюхать вечером по эту сторону реки, а уж по ту сторону…

– Можем повторить, – сухо предупредил он.

Паренёк сжал зубы, немного погасив вой. Альвино застыл в позе мыслителя – с рукой, приложенной к колючему подбородку, и отведённым в сторону клеймом.

– Можем зайти с двух сторон, капитан. У меня найдётся кожа для сапожков королевишны…

Он кивнул в сторону и подмигнул многозначительно, от чего снова захотелось сплюнуть. Расспрашивать, что за гнусь имеется в виду под «сапожками», желания не было никакого.

– А ты хватай пока другой калёный дрын.

– Дрын так дрын, – буркнул Карл.

Клеймо он запихнул обратно в жаровню, надел толстенную рукавицу и осторожно вынул из огня прут. Кончик калёного «инструмента» побелел от жара. Да чем же топит этот Бёльсов сын?

Когда он вернулся к станку, помахивая прутом в воздухе и любуясь на искорки, расторопный Альвино сгружал у босых ног шпиона какое-то барахло. По обе стороны от голеней он выставил по доске, каждая из которых явно видала многие виды и ноги, и крепко обвязал всё верёвками сверху и снизу.

В корзинке рядом Карл обнаружил молоток и ворох деревянных клиньев разной толщины – пятна ясно говорили, что и они в употреблении бывали не раз.

– Я забью первый клин, – громко, со смаком сообщил Альвино, – он заорёт, а как перестанет – так прижигай!

Даголо покосился на пленника: выслушал ли он угрозу со стойкостью, достойной лучшего применения, или готов колоться? На лице испытуемого, впрочем, ничего не отразилось; по крайней мере, пока не стукнул молоток…

– Ы-ы-ы! – он взвыл, запрокинув голову; струны на шее натянулись в опасной близости от того, чтобы лопнуть.

«Один, два, три…» – губы Карла беззвучно шевелились, пока глаза наблюдали за гримасой боли; на десятый счёт он облизнулся и аккуратно, бочком прислонил калёный прут к рёбрам.

– Э-э-э, как громко! – прокряхтел палач и оттянул тремя пальцами рассечённое ухо.

Когда крик рассыпался на череду жалобных всхлипов, он опустил руку в корзину и выудил клин потолще, заметив:

– Придётся мне потрудиться, чтоб эдакую трель перебить…

Сжимающаяся с каждым ударом хватка «сапожков» вызывала боль не так стремительно, как ожог, но зато крепко, основательно. Должно быть, разница примерно как между молнией и пожаром…

Поймав себя на таких мыслях, сын барона закрыл глаза и сильно тряхнул головой. Проклятье, да он ведь понятия не имеет о том, на что это похоже! Но по эту сторону все увлекательные манипуляции выглядели не очень-то способными выудить наконец долбаные сведения.

Раздосадованный, взбудораженный запахом палёного мяса, которым в подвале несло как от дрянной кухни в трущобах, Карл перевернул прут другой стороной, погорячее, и как следует прижёг живот мечущегося на станке шпиона.

– Забивай следующий! – рявкнул он на толстяка, удивлённо хлопнувшего ресницами в ответ, повернулся спиной к орущему шпиону и побрёл к жаровне, чтобы вытащить следующий прут.

Жар чувствовался всё более отчётливо – теперь даже через рукавицу.

– Н-н-н…

Он встревоженно обернулся: уж не откусил ли чудик язык? Надо бы запихнуть кляп, но тогда упрямцу придётся мычать как следует, когда надумает сознаваться…

– Н-н-нет! Хва-а…

Паренёк захлебнулся очередным вздохом, а палач спокойно почесал скулу пятым клином.

– Что там, котик? Хочешь что-то сказать?

Свободной рукой Карл сгрёб в пучок спутавшиеся волосы пленника и поднял его голову, а после показал прут. Блестящие глаза уставились на белёсый кусок железа.

– Гёц Шульц, знаешь его?

– Зна-а… – он будто безуспешно пытался икнуть, – знаю…

– Какого хрена вы для него делали?

– Суконщики из Грисколя…

Стиснув зубы, Карл прижал конец прута к щеке и уху паренька.

– Не ссы мне в уши! – заорал он, перекрикивая высокий вопль. – Ты имперский шпион?!

– Д-ы-а-а!

Из-под плотно сомкнувшихся век катились слёзы, мешаясь с обильным потом; перекошенный рот застыл, силясь ухватить хоть немного воздуха.

– Вы покупали союзников для Шульца?!

– Да!.. – рот снова приоткрылся шире, выпуская сиплый стон. – Я скажу… скажу…

Капитан выбросил прут на каменный пол. Громкий звон вызвал у шпиона новую судорогу.

– Начинай, – приказал он, вкладывая в голос всю свирепость, какая только скопилась у него в желудке от запаха палёной плоти.

Упрямец не пожелал по-хорошему – пускай теперь пеняет на себя.

– Но если я услышу хоть какой-нибудь, самый плюгавенький кусочек этой херни про сукно, торговые махинации… Хоть намёк на то, что ты пытаешься водить меня за нос…

Он встряхнул бессильное тельце и демонстративно покосился вниз. Толстый палач ответил ухмылкой, подбросив в руке дубовый клин.

– Альвино убавит твои сапоги ещё на размерчик!

***

Штифт сидел на низенькой деревянной койке неподвижно, как статуя, если бы только какой-то чудак догадался изваять статую совершенно голого мужика средних лет с руками, прикованными к кольцу, забитому в стену за головой.