Властитель груш

Кто будет лучшим проводником, чем искуснейший в Кальваре любитель кошек, успешно укрывавшийся столько лет от признания?

***

Подземелья Палаццо не слишком годились на роль тюрьмы. Всё же чаще они служили приютом для вин, окороков, сыров, оружия и пороха, а для этого добра запах плесени, капающая тут и там водица, заржавленные цепи и прочие составляющие порядочной темницы – не лучшие соседи. Впрочем, Альвино пошучивал, что в его лета всё равно вредно работать в сырости. К тому же, в сердцах большинства «посетителей» раскаяние почему-то великолепно созревало и без лишней влаги.

Дверь пыточной заскрипела всеми тремя петлями под плечом Сика. Должно быть, толстяк специально подмазывал их водой, чтобы одним появлением своим взгревать заждавшегося пленника.

– Дружище, запали-ка свет во-он там, – Карл указал кубком в тёмный угол с пыточным инструментом.

Сик молча кивнул.

Стефан же не переставал тихонько бухтеть, даже пока закрывал дверь:

– Ну, что он ещё нам скажет-то? Точнее, чего ещё не скажет?

– Почему не попробовать? Уверен, мессеру Ренато достаточно наскучило сидеть тут одному!

Валон опустился на табурет перед обожжённым шпионом – плавно, дабы не расплескать вино из кувшинчика. Вот так-то лучше. Ходить туда-сюда, когда воздух загустел, как кисель – очень весело, но утомляет.

– Нет? Язык из задницы не достанешь?

Прищуренным левым глазом Ренато Штифт осмотрел гостей – и снова зажмурил его, когда Сик зажёг два других фонаря. Правый глаз не открывался вовсе.

– Зря ты это.

Карлу удалось наконец отвести взгляд от страшного лица и сосредоточиться на вине. Так-то лучше.

– Я не пытать тебя пришёл. Как видишь.

Чересчур опрометчиво он описал наполненным кубком круг перед праздничным нарядом, немедленно украсив его двумя пятнами. Ну и ладно.

– По правде, не думаю, что в этом смысл есть. Сдаётся мне, ты ничего путного не скажешь, даже если умишком тронешься от боли…

Шпион не проронил ни слова. Грудь его с парой свежих ожогов, густо замазанных желтоватой мазью, едва заметно вздымалась через равные промежутки – только это и выдавало остатки жизни в скрюченном теле. Во всяком случае, пока путы удерживали его на стуле, привинченном к полу.

– …но отец настаивает на продолжении. Велел Альвино снова взяться за твоего паренька.

Челюсть Штифта задвигалась. Всё ещё беззвучно.

– Альвино перестарался, в общем. Приморил его.

Теперь уж замерла и грудь. Карл нахмурился, отпил большой сердитый глоток. Какой упёртый, мог бы хоть простонать что-то! Но в шпионы, должно быть, и не берут тех, кто переживания свои видимым образом переживает.

– Ты что-то совсем пригорюнился. Глотнуть хочешь?

Ренато издал некий звук; облизал губы, затем повторил:

– Нет.

Вздохнув, Даголо наполнил опустевший кубок. Ну и дурак. На пустой желудок его бы и один стаканчик нахлобучил – разве это хуже, чем на трезвую голову истязание терпеть?

– Знаешь, меня завтра помолвят…

– Поздравляю.

– Спасибо! – он вдруг обнаружил, что широко улыбается. – Странное чувство. Я долго думал, что мне в конце концов придётся взять косоногую девку Ткача. Но всё оказалось не так уж плохо. Правда, она мне до смерти маменьку напоминает. Не знаю даже, радоваться ли?

Он снова приложился к вину. Чем больше слов он говорил, тем большим идиотом себя чувствовал. Стефан как в воду глядел: спуститься в подвал с хмелем в голове и начать подмазываться к собственноручно запытанному – это не могло закончиться ничем, кроме жалкого лепета или откровенного издевательства.

– Хочешь, я отдам тебе Альвино?

Левый глаз затрепетал.

– Что?

Вот почему сразу нельзя было закинуть эту наживку?

– Отвяжу тебя. Дам нож. Оставлю вас наедине…

Карл почувствовал, что дно опять уходит из-под ног: каким образом нож подсобит обожжённому и измочаленному бедолаге против здоровенного кабана?

– Правда, он тебя успел потрепать, – быстро добавил он, деловито щуря глаза, как купчина на лошадиной ярмарке. – Чтоб всё по-честному, накачаю его сперва бренди.

– По-честному?

– Я так и сказал. Ты расскажешь мне то, чего не знал твой паренёк. Я дам тебе шанс поквитаться. Ах, да что там, я тебя даже отпущу прочь, если сможешь Альвино кончить, слово даю!

Он чуть наклонился вперёд; кровь обожгла щёки, а где-то далеко, за затылком, блуждала мысль: «Я это серьёзно сейчас обещаю?»

– Но после лучше бы тебе свалить. Возвращайся к кайзеру. Передай, что мы тут в Кальваре тоже не пальцем деланы. Попадёшься мне тут снова – пеняй на себя.

Тело зашевелилось. Рука Штифта стиснула подлокотник кресла, так что лишённые ногтей пальцы побелели; грудь содрогнулась от глубокого вздоха, глаз раскрылся более, чем наполовину – насколько царапина на брови позволяла.

«Он бы и меня сейчас цепью удавил, если б мог!» – тихо восхитился Карл. Сними жирный мучитель с него всю роскошную одёжку и усади на почётное место посреди застенка, сумел бы он не то, что кого-то заколоть недрогнувшей рукой, а хоть бы подтереться ею же?

«Впрочем, зачем кому-то меня пытать?» – вопросы в пьяной голове рождались быстрее, чем пленник успевал ответить хотя бы на один. Для любого, будь он хоть рыцарь, хоть торгаш, а уж тем паче мужик, нарезать ремни из Даголо – всё равно, что со свечой заглядывать в жерло заряженной пушки. Даже Гёц таким бы не стал заниматься. Он-то получше многих понимал, куда лучше не лезть, пока от жажды власти у него чердак не потёк.

Ответ всего один: только полубезумному отморозку, что удит любую рыбку и потрошит ради удовольствия, пока не будет пойман по неряшливо разбросанным кусочкам. И с таким при всём желании не договоришься.

Валон зябко повёл плечами; к счастью, пленник вовремя собрался с мыслями и просипел:

– Нет.

– Что «нет»?

– Слово даёшь? Слово атамана? Я скорее цвергу поверю.

– Не понимаю, чем моё слово тебе не по вкусу.