Властитель груш

В едином обиженном порыве Карл вскочил со стула; пошатнулся, проморгался, указал пустым кубком на Стефана:

– Это ближайший мой друг, – указатель переместился к Сику, – а это ближайший после него. Братья, считай. Я не просто так их сюда притащил. Если я дам тебе слово, а потом нарушу его, что они обо мне подумают?

Грудь шпиона крупно вздрогнула, из глотки послышалось странное булькание. Неужто упрямая скотина посмеивается?

– Как долго я останусь атаманом, если моё слово гроша не будет стоить?

– Кажется, я слишком старый для таких детских рассуждений, – пробормотал Штифт, а потом закрыл глаз обратно.

Пришло время Стефану фыркнуть со значением.

К прерывистому дыханию пленника примешался стон, когда Даголо сжал пальцами его плечо:

– Я видел, как ты пытался бежать и вырваться, старичок, – прошипел он прямо в необожжённое ухо. – И ты отказываешься от шанса отплатить должок за мальца?

– Я почту его лучше, если не стану брать ещё один грех на душу.

Вспышка родилась где-то в животе, возопила: «Влепи же ему!»

Внимательно он посмотрел на собственную занесённую руку и почесал подбородок вместо удара. Хватит. Ничем хорошим очередное мордобитие не закончится. Придётся опять хвататься за батоги и железо, опять надрываться, чтобы услышать парочку упрямо-сдержанных хрипов. А назавтра руки опять будут плясать, как у старого пьяницы, и их-то он и протянет девице перед алтарём. Прекрасный способ воспроизвести новый жалкий день из жалкого вечера.

– Вот досада! – вздохнул он наконец. – Ну, если передумаешь…

Конец фразы повис в воздухе, когда Карл наклонился за почти опустевшим кувшином. Штифт договаривать не спешил.

– Позвать Толстого? – равнодушно прогудел Стефан.

Оторвавшись от созерцания остатков, валон медленно кивнул. Упырьей работой пусть упырь и занимается. Своё дело для каждого, да поменьше под ногами путаться – как Гёц и говорил. Слава Единому, теперь-то уж можно спокойно поразмыслить и поучиться чему-то у покойных вражин!

Грушевый пирог

Городское поместье Терлингенов раскинулось на левой верхушке двурогого холма, приподнимавшего Застенье надо всем остальным городом. Как и Палаццо Даголо, по периметру его окружала каменная стена, за которой умещались садик, часовня, маленькая конюшня и дворец с башенкой. Должно быть, последняя уступала по высоте только Дозорному шпилю Арсенала и колокольне собора.

Впрочем, «Палаццо Терлинген», такое возвышенное и постоянно овеваемое свежим ветерком, производило гораздо более суровое и мрачное впечатление. В два ряда дом опоясывали дубы и кедры: росли они совсем не так часто и беспорядочно, как в лесах к северу от города, но после широкой лужайки в родном доме и это порядком напоминало чащу.

Дворец семьи бургомистра, сложенный из крупного серого камня и скупо отделанный цветным, с одного бока порос плющом – он как родной лежал на холодной, воинственной основе в типичном месканском стиле. Разве что окна великоваты для порядочной крепости. Хотя, может, нынешний хозяин просто рассчитывает во время осады стрелять через них не из арбалетов, а сразу из пушек?

Семейная часовня казалась тут самым милым местечком. Её угловатые стены и острый, как пика, свод так и норовили подпрыгнуть как можно дальше от земли и вознестись как можно выше над молящимся – так уж заведено у месков строить храмы; но эта конструкция хотя бы заставляла вспомнить при первом взгляде слово «изящность».

Второй же взгляд мужчины не мог не пасть на пышные розовые кусты по обе стороны от входа.

– А-а, отец Венцель! – барон почтительно поклонился епископу, но на губах его играла двусмысленная ухмылка. – Великолепная торжественная месса, просто великолепная. Моих ребят притча о Святом Паторе проткнула, как стрела!

Священник с торжественным видом остановился перед часовней по другую сторону дорожки от барона. Расшитые золотом церемониальные одежды с него сняли, но он и в «простой» нежно-фиолетовой рясе и с четырёхугольной шапочкой на голове выглядел прекрасным вместилищем божественной воли, отведённой на кальварскую округу.

– Для меня нет лучшей награды, чем слышать, что мои слова немного приблизили их к Единому, – сдержанно отозвался он.

Отец хмыкнул, заложил большие пальцы за пояс, недобро прищурился.

– А что Ваш кузен…

– Отец, бургомистр, – шепнул Карл.

Епископ и барон многозначительно перемигнулись, а затем почти одновременно приветствовали бургомистра неглубокими кивками.

Стефан с плоским ящичком в руках и Сик в тесном парадном дублете склонились втрое глубже, повинуясь яростному жесту Карла; после наконец и сам он поспешил присоединиться к остальным мужчинам.

Впрочем, его глаза сейчас менее всего тянулись к почтенной фигуре герра бургомистра.

Едва ли на Верене фон Терлинген сидело лучшее платье – её семья при всех долгах и обилии девок на выданье уж точно могла себе позволить что-то пошикарнее тонкого кальварского сукна и белоснежного кружева на манжетах и высоком воротнике. Но в лишних тряпках она не очень-то и нуждалась. Матушка говорила, что действительно красивый цветок вычурная ваза только портит. Оказывается, эта простенькая метафора уместна не только в отношении обнажённого женского тела.

– Не будем терять времени, господа, – ровно изрёк герр Хайнц, а Верена мило улыбнулась. – Сегодня всё же не свадьба, а только помолвка. Основная роль здесь принадлежит сути процесса, а не его форме.

– Совершенно согласен, – старший Даголо решительно тряхнул усами.

Епископ молча кивнул и первым проскользнул через стрельчатый дверной проём.

– Ну?

Карл уставился на Стефана, когда отец шагнул внутрь часовни вслед за бургомистром, его дочерью и её розовощёкой служанкой. Сик замер в деревянной позе, обратив взор к небу.

Несколько мучительных секунд здоровяк мялся, рассматривая ящичек.

– Ну-у… Бабёнка, кнешно, благородная. Как раз под тебя, высочество. Но я б лучше ту вторую пощупал.

– У тебя в глазах, часом, не двоится ли?

Стефан пожал плечами, натянув извиняющуюся улыбку. Карл резко развернулся на каблуках и поспешил внутрь. В самый последний момент, уже занося ногу над порожком, он вспомнил о покрытой голове, быстро стянул шляпу и метнул в друга, идущего по пятам.

В голове сам собой пошёл отсчёт собственных шагов, гулко отскакивающих от гранитных плит. На счёт «одиннадцать» он замер у небольшого алтаря подле смиренно наклонившей голову девушки.

По ту его сторону отец Венцель распахнул толстую книгу с золочёным священным крестом и протянул рыхлые белые ладони. Из-за спины священника появился худенький мальчик-служка с толстой свечой в руках. Балахон на его плечах очень смахивал на простыню.

– Мы собрались, чтобы провозгласить обручение фройляйн Верены фон Терлинген с герром Карлом Даголо и призвать Господа нашего в свидетели данного обещания.

По спине Карла рассыпались мурашки. Под высоким потолком смиренный епископ зазвучал пронзительно, как на мессе. Даже в подрагивающем огоньке свечи и впрямь вдруг почувствовался обращённый к ним глаз Единого.

– Так как это моя дочь, я подтверждаю, что отдаю её руку для брака, – раздался голос бургомистра из полутени справа.

Старший Даголо слева сосредоточенно молчал. Было бы просто смешно, если бы за взрослого мужика, разоблачителя серьёзного заговора что-то подтверждал его папаша.

– Вы обязуетесь заключить и осуществить брак с фройляйн в оговоренный вами срок, а до той поры уважать её, как свою жену?

– Обязуюсь!

Слово вырвалось изо рта чересчур быстро и тонко, но благородные господа сделали вид, что всё в порядке.

– Вы обязуетесь вступить в брак с герром, почитать его, как мужа, и блюсти Обет Чистоты?