– Эго ещё не всё, слушай: маленький Вилькам на прошедшей неделе бегал у Шедония в саду, разгорелся, захотел пить, пришёл в комнаты – ты знаешь, у иезуита на камине стоит множество склянок с спиртами и какими-то лекарствами, – мальчик схватил первую, микстура показалась ему сладка, он вылил ее в стакан, выпил и через несколько минут почувствовал жестокую боль в желудке. Шедоний струхнул не на шутку: ему ведь запрещено лечить. Вилькам занемог, иезуит убеждал его молчать, и неприметно носит ему лекарства; бедняга не мог перенести боли, открыл мне тайну; я настроил мальчика смело выставить проделки Шедония на люди и при этом ещё выманить у него деньги. Вот письмо к отцу Вилькама.
«Милостивый Государь!
«Спешу уведомить о положении вашего сына Вилькама: он болен, и без скорого пособия может умереть. Поспешите к нему с доктором, расспросите строго; он признается и вы узнаете о многом. Участь мальчика заставляет изменить тайне. Неизвестный.
– Ну, Антоний, какова выдумка? Отец Вилькама приедет с доктором и вина Шедония обнаружится; мы обличим лицемера, откроем, как он заставлял нас обманывать родителей; иезуит станет запираться, шуметь; дело выйдет громкое. Полиция прицепится, негодяй погибнет, Сенанж узнает о последствиях. Ты доставишь ей копию с письма Шедония, возьмёшь контрибуцию; она оставит наш город, и мы подумаем о новой жизни.
Я удивился проницательности князя и опыту неизменной дружбы, полезной для меня и вредной для врагов. Он действовал, как опытный политик, который, заботясь только о пользе нации, натягивал все струны и достигал своей цели.
Приход Туанеты прервал наши разговоры.
– Господа, что вы здесь делаете? Не стыдно ли вам сидеть с кухаркою? Разве нет других занятий? Прасковья, посмотри и узнай, что за шум на дворе?
Бедняжка, если б ты знала о последствиях, то верно б отложила любопытство, миленькие губки закусила и ушла.
– Ай, батюшки! Сударики! Помогите! Помогите! – кричала Параша снизу лестницы. – Вора поймали! Помогите, он убьёт Якова.
Мы догадались, какой это вор, опрометью пустились на сикурс к дворнику и увидели, что малорослый, худощавый человек пищал в руках Якова.
– Господа, отпустите на покаянье душу! – говорил дворнпк. – Меня изувечили – эдакой чёртовой силы отродясь не видал.
– Помилуй, братец! – отвечал пришелец, дрожа от страху. – Я до тебя не дотрагивался. Милостивые государи! Помилуйте! Я не вор, я честный человек!
– Лжёшь, бездельник! Веревку! Руки назад!
Я и дворник связывали мнимого вора, а князь неприметно сунул ему за пазуху записку.
– Тише, дети, тише! – говорил подошедший г-н Шарон с адвокатом. – Что за шум? Какой вор? Яков, рассказывай!..
– Минуту, сударь! Дайте оправиться, этот бездельник меня изуродовал. Вот, сударь, слушайте!.. Я сидел в моей коморке, починял кафтан, который вечером цепной барбоска изорвал, вдруг слышу: тррр… тррр… то есть, треск; я приподнялся, выглянул тихонько на двор… Вижу человек на цыпочках крадется вверх… и…
– Лжёт, милостивые государи, ей-Богу, лжёт! Я не крался, а прямо шёл к нему!
– Прямо? ко мне? Да зачем ты шёл ко мне прямо? А?
Лазутчик оторопел, и на простой вопрос, заданный кстати, не мог ответить.
– Твоя совесть не чиста, – сказал учитель. – Продолжай, Яков.
– Минуту, сударь… Вот видите, как я взглянул, он заметил и присел на корточки на лестнице, сделал вид, как будто там никого нет.
– Клянусь вам, и я на лестницу-то не входил.
– Не входил?.. А где ж ты был?
– У тебя…
– У меня? Да зачем?
Посланник Шедония снова замолчал.
– То-то, брат! Если чёрт попутает душу, так и язык не поможет! Вот, сударь, я бросился к нему, хотел схватить, а он толкнул меня в грудь, ударил кулаком в бок, и хотел навострить лыжи. Я не струсил, вцепился в него, он в меня, и ну барахтаться: он одолел, повалил и давай душить, и верно б удушил, если б не подоспели барчонки…
– Помилосердуйте, господа! Рассудите, может ли это статься? Как мне с ним сладить: он ростом с сажень – пересилит быка, а я…
– Нет, приятель, мал золотник, да дорог…
– Мои свидетели господа: они видели, что мы оба стояли…
– Неправда! неправда! – закричали мы. – Дворник лежал, а ты сидел на нём верхом, душил; на силу вырвали…
– Ах! Господи, Боже мой! Вы, кажется, все люди молодые, благородные, а говорите наоборот.
– Что тут за рассказы? Он – вор, – сказал решительно Яков. – Прикажите, сударь, обыскать?
Г-н Шарон изъявил согласие; мы принялись за обыск, прежде в кармане сюртука, потом в жилете, и когда стали расстёгивать фрак, записка выпала на землю.
– Что это за грамотка? – сказал дворник с простосердечным лицом. – Прочитайте, сударь, – и подал адвокату.
Можно вообразить, какие рожи строил бедный старик, читая записку. Ревность, стыд, бешенство, овладели им; исступлёнными глазами он смотрел на пришельца, а я, будто не замечая, стал расспрашивать:
– Скажи, друг мой, чей ты человек?
– Я, сударь? Я – человек свободный.
– Разумеется; но ты, верно, кем-то послан к кому-нибудь из воспитанников?
– Нет, сударь, меня никто не посылал.
– Никто? – закричал адвокат, – никто? Разбойник! А Шедоний?
При имени Шедония человек испугался еще более, поспешил извернуться и сказал:
– Точно, сударь, я знаю Шедония.
– Знаешь? Вполне. Зачем ты им послан?
– Он послал… как бы сказать… он велел мне познакомиться с Яковом.
– Спасибо! Этаким приятелем наградил меня Господь! Нет, брат! Я не того лесу кочерга: чей хлеб-соль ем, за тех и стою; хозяина не продам. Пусть меня выгонят! Вспомянут Якова!
– А записка? – вскричал адвокат.
– Какая, сударь, записка?
– Вот эта? Разве ты ослеп?
– Воля ваша, сударь, записки не было.