Магические очки

– Эту же книгу?

– О нет, сударь! У барыни есть разные, только ради Бога не сказывайте, я тихонько беру их из её библиотеки.

– Верно, «Тысячу и одну ночь» или рыцарские романы?

– Извините, я их не люблю, там тоже колдуны, привидения, драки, а принцессы никуда не годятся.

– Почему?

– Как можно посылать людей из опасности в опасность; за какой-нибудь цветок, или яблоко, не пожалеть жизни любовника, молчать несколько лет, не приласкать, и…

– Милая Саша! Ты, верно, будешь снисходительнее к своему любовнику?

– Как вам, сударь, не стыдно! У меня нет еще… Да сделайте же милость, садитесь, и не смотрите на меня так пристально.

– Разве тебе это противно?

– Совсем нет! Только не знаю, почему глаза мои, встречаясь сь вашими…

– Милая Саша! Это действие симпатии – если молодой человек нечаянно встретит девицу прекрасную, как ты, если почувствует к ней склонность, то и она начинает питать к нему подобное чувство, или же отвращение.

– Полноте, сударь! Это невозможно, вы так учтивы, ласковы… и… – она не договорила.

Я восхищался прелестями девицы, мгновенно влюбился в неё, и продолжал разговор; она постепенно оставляла робость, маленький её ротик не смыкался и язык, подобно маятнику, всегда находился в движении; с полчаса с детскою простотою она говорила о разных предметах, и постепенно привела речь к г-же своей.

– Так, сударь! – продолжала красавица. – Моя барыня – редкая женщина, жаль только, что часто бывает нездорова; но и тут., презирая врачей телесных, прибегает к духовным: один честный иезуит, по имени Шедоний, носит ей лекарства…

– Шедоний? – вскричал я.

– Да, сударь. Вы, верно, знакомы с ним?

– Точно, миленькая! Ты прекрасно изъясняешься – тебя до утра можно слушать.

– Благодарю вас покорно. При всем скромном поведении моей госпожи, она не избежала злоречия завистников: два раза полиция приходила к нам с обыском, и…

– Только, миленькая?

– Только, сударь, да еще…

Тут меня позвали в кабинет.

– Ну, сударь, прекрасные картины! – сказала лицемерка. – И вам не стыдно? Вы так молоды, прекрасны! Мне сделалось дурно; по счастью близко случился спирт.

– Однако, сударыня, согласитесь, отделка чрезвычайная.

– Право, не заметила. Сколько вы за них просите?

– Пред знатоком я не смею назначать цену, и совершенно полагаюсь на вас…

– Ах, Боже мой! Как мне их оценить? Там есть большие, маленькие – я не рассматривала их!

– Сударыня, в час времени тридцать семь эстампов легко рассмотреть можно.

– В час! Долго ли это, когда первый занял меня десять минут?

– Так назначьте цену тем, которые вам нравятся, а остальные возвратите…

– Можно ли разбивать коллекцию?.. Да и кто вам сказал, что эстампы мне нравятся? Одна чрезвычайная страсть иметь коллекцию всех родов заставляет купить. Женщина, скромная поведением, заботится о чести более, чем о жизни, и должна сохранять благопристойность. Ну, если кто нечаянно увидит мою покупку?

– Тогда вообразите, что статуи всем и каждому смотреть можно. Этот пример обращается и на эстампы.

– Плутишка! Он доказывает превосходно! Который вам год, красавчик?

– Семнадцать, сударыня!

– Где учились рисовать?

– В Академии Художеств!

– Хорошо, я не стану разбивать коллекции. Возьмёте ли оптом за каждую по два червонца?

– Чтобы доставить счастье итальянскому художеству находиться в кабинете столь прекрасной госпожи, – я согласен.

– Вы слишком учтивы, и походите на маленького льстеца. Да, сударь, вы – льстец, и самый опасный! Тридцать семь эстампов составят семьдесят четыре червонца. Всей суммы теперь заплатить не могу – вот вам пятьдесят, за остальными пожалуйте завтра вечером, ровно в девять часов; малютка моя Саша станет дожидаться и проводит вас, я хочу с вами познакомиться – слышите! – Только содержите в тайне мою покупку, и никому не сказывайте о завтрашнем вечере.

– Понимаю, сударыня.

– Понимаю! – повторила лицемерка, передразнивая меня со смешными гримасами. – Прощай, прекрасный живописец! Приходи непременно – ты не станешь раскаиваться.

Я поклонился и вышел, Саша провожала меня; на крыльце, я тихонько положил ей в руку два червонца.

– Что это, сударь, деньги? Я не возьму.

– Почему?

– Барыня говорить: не бери, и ничего не проси от мужчин.

– Саша! Саша! – кричала сверху лицемерка. Я только успел поцеловать ее и приневолить удержать червонцы; она не имела времени противиться и, по вторичному зову, побежала на верх.

Я от радости побежал в училище, как сумасшедший. Золото и Саша приводили меня в восхищение; я считал себя богаче Креза, царя Лидийского, и счастливее Париса, похитителя прекрасной Елены.

– Победа, друзья мои! Победа! – кричал я с торжеством. – Вот деньги! Не даром Шедоний тянулся за картинами! – Тут я рассказал подробно о приеме лицемерки; какими умильными глазами она посматривала на меня; как назначила завтрашний вечер для получения остальных денег и знакомства.

– Это превосходно, – сказал Князь, который присоветовал мне продать картины этой женщине. – Какова она собою?

– О! что касается ее красоты, то должно сыскать знатока, и продать ей вместе с картинами самого Шедония – она толста, смугла, угревата, зато горничная…

– Какая нужда до жиру и угрей, Антоша? Теперь скажу: в твое отсутствие я не оставался без дела, рассмотрел нашу новую кухарку; она, право не дурна, и не старше Туанеты. Однако не одно волокитство нас сблизит, а твоя польза: повариха нам нужна; в её власти горшки и кастрюльки; она раскладывает кушанье; должно остерегаться одних чашек и питья – они часто в распоряжении самой Туанеты. Я дал ей в задаток два червонца, а вечером расскажу подробно, какие нам нужны услуги.