Три встречи

Она взглянула на меня.

– С сестрой. Мы там с неделю провели. По делам, знаете. Впрочем, мы никого не видали.

– Гм… Там, кажется, соседей очень мало.

– Да, мало. Я же до них не охотница.

– Скажите, – начал я, – ведь у вас там, кажется, в том же году случилось несчастье. Лукьяныч…

Глаза г-жи Шлыковой тотчас наполнились слезами.

– А вы его знали? – промолвила она с живостью. – Такое несчастье! Такой был прекрасный, добрый старик… и, представьте, ведь без всякой причины…

– Да, да, – пробормотал я, – такое несчастье…

Сестра г-жи Шлыковой подошла к нам. Ей, вероятно, уж начинали надоедать ученые рассуждения геолога о формации берегов Волги.

– Вообрази, Pauline, – начала моя собеседница, – monsieur знал Лукьяныча.

– В самом деле? Бедный старик!

– Я не раз охотился около Михайловского в то время, когда вы там были, три года тому назад, – заметил я.

– Я? – возразила Пелагея с некоторым недоумением.

– Ну, да, конечно! – поспешно подхватила ее сестрица, – разве ты не помнишь?

И она пристально поглядела ей в глаза.

– Ах да, да… точно! – отвечала вдруг Пелагея.

«Эхе-хе, – подумал я, – навряд ты была в Михайловском, голубушка».

– Не споете ли нам что-нибудь, Пелагея Федоровна, – заговорил внезапно один высокий молодой человек, с белокурым коком и мутно-сладкими глазками.

– Я, право, не знаю, – проговорила девица Бадаева.

– А вы поете? – воскликнул я с живостью и быстро поднялся с места, – ради бога… Ах, ради бога, спойте нам что-нибудь.

– Но что мне спеть вам?

– Не знаете ли вы, – начал я, всячески стараясь придать себе вид равнодушный и развязный, – одну итальянскую песенку… она так начинается: Passa que'colli?

– Знаю, – отвечала Пелагея совершенно невинно. – Что ж, ее вам спеть? Извольте.

И она села за фортепьяно. Я, как Гамлет, вперил взоры свои в г-жу Шлыкову. Мне показалось, что при первом звуке она слегка вздрогнула; впрочем, она спокойно досидела до конца. Девица Бадаева пела недурно. Песенка кончилась – раздались обычные рукоплескания. Стали просить ее спеть еще что-нибудь; но обе сестры перемигнулись и через несколько минут уехали. Когда они выходили из комнаты, мне послышалось слово: importun.[7 - Навязчивый (фр.).]

«Поделом!» – подумал я – и уже больше с ними не встречался.

Прошел еще год. Я переехал на жительство в Петербург. Настала зима; начались маскарады. Однажды, выходя в одиннадцатом часу вечера из одного приятельского дома, я почувствовал себя в таком мрачном расположении духа, что решился отправиться в маскарад, в Дворянское собрание. Долго бродил я вдоль колонн и мимо зеркал с скромно-фатальным выражением на лице, с тем выражением, которое, сколько я мог заметить, в подобных случаях появляется у самых порядочных людей – почему, один господь ведает; долго бродил я, изредка отшучиваясь от пискливых домино с подозрительными кружевами и несвежими перчатками и еще реже заговаривая сам с ними; долго предавал я свои уши завываньям труб и визгу скрипок; наконец, наскучавшись вдоволь и добившись головной боли, хотел я уже ехать домой… и… и остался. Я увидал женщину в черном домино, прислонившуюся к колонне, – увидал ее, остановился, подошел к ней – и… поверят ли мне мои читатели?.. тотчас узнал в ней мою незнакомку. Почему узнал я ее: по взгляду ли, который она рассеянно бросила на меня сквозь продолговатые отверстия маски, по дивному ли очертанию ее плеч и рук, по особенной ли женственной величавости всего ее образа, или, наконец, по какому-то тайному голосу, который внезапно заговорил во мне, – не могу сказать… но только я узнал ее. С дрожью на сердце прошел я несколько раз мимо нее. Она не шевелилась; в ее позе было что-то до того безнадежно горестное, что, глядя на нее, я невольно вспомнил два стиха испанского романса:

Я печальная картина,
Прислоненная к стене.[8 - Soy un cuadro de tristeza,//Arrimado a la pared.//(Прим. автора.)]

Я зашел за колонну, о которую она опиралась, и, наклонив голову к самому ее уху, тихо произнес:

– Passa que'colli…

Она вся затрепетала и быстро обернулась ко мне. Глаза наши так близко встретились, что я мог заметить, как испуг расширил ее зрачки. С недоумением, слабо протянув одну руку, смотрела она на меня.

– Шестого мая 184* года, в Сорренто, в десять часов вечера, в улице della Croce,[9 - Креста (ит.).] – проговорил я медленным голосом, не спуская с нее глаз, – потом в России, в …й губернии, в сельце Михайловском, двадцать второго июля 184* года…

Я сказал все это по-французски. Она подалась немного назад, окинула меня с ног до головы изумленным взором и, прошептав: «Venez»,[10 - Пойдемте (фр.).] – проворно пошла вон из залы. Я отправился вслед за ней.

Мы шли молча. Я не в силах передать, что почувствовал, идя с ней рядом. Прекрасное сновидение, которое бы вдруг стало действительностью… статуя Галатеи, сходящая живой женщиной с своего пьедестала в глазах замирающего Пигмалиона… Я не верил себе, я едва мог дышать.

Мы прошли несколько комнат… Наконец в одной из них она остановилась перед небольшим диваном у окна и села. Я сел подле нее.

Она медленно обернула ко мне свою голову и внимательно посмотрела на меня.

– Вы… вы от него? – проговорила она.

Голос ее был слаб и неверен…

Ее вопрос меня несколько смутил.

– Нет… не от него, – отвечал я, запинаясь.

– Вы его знаете?

– Знаю, – возразил я с таинственной важностью. Мне хотелось поддержать свою роль. – Знаю.

Она недоверчиво посмотрела на меня, хотела что-то сказать и потупилась.

– Вы его ждали в Сорренто, – продолжал я, – вы виделись с ним в Михайловском, вы ездили с ним верхом…

– Как вы могли… – начала было она.

– Уж я знаю… я все знаю…

– Ваше лицо мне как будто знакомо, – продолжала она, – но нет…

– Нет, я вам незнаком.

– Так что же вы хотите?

– Да уж я знаю, – твердил я.