Пенитенциарная политика России в XVIII–XX вв.

По уставу Бернского смирительного дома (1788 г.) арестантам предписывалось молчание во время обеда и работ; в других случаях им дозволялось разговаривать между собой только вслух, а не шепотом. Этим самым преследовалась цель препятствовать влиянию преступников друг на друга; кроме того, считалось, что молчание и уединение, способствуя размышлению, наводят преступников на путь раскаяния.[26 - Фойницкий И. Я. Учение о наказаниях в связи с тюрьмоведением. С. 330–331.] В дальнейшем эти тюремные начала были взяты на вооружение в Северной Америке и закрепились там под известными названиями Оборнской (Пенсильванской) и Черри-Гилльской (Филадельфийской) систем.[27 - Греков М. Л. Тюремные системы: История и современность. Краснодар, 1999. С. 4.] В начале XIX в. в Америку ездили представители многих европейских государств для изучения опыта американских тюрем, считавшихся в то время наиболее передовыми (хотя, на наш взгляд, в литературе несколько преувеличивается значение указанных систем, поскольку, во-первых, начала их были положены в Европе, а, во-вторых, в самих Соединенных Штатах они не нашли широкого распространения в силу дороговизны, и в дальнейшем были значительно упрощены). Так, по данным А. Ф. Кистяковского, в середине XIX в. в США из 1000 тюрем лишь в 3(!) применялась пенсильванская система[28 - Кистяковский А. Ф. Элементарный учебник общего уголовного права. Киев, 1875. Т. 1. С. 367.].

Отмеченные выше пенитенциарные идеи и опыт тюремной деятельности с большим трудом проникали в российскую действительность. В конце XVIII в. в нашей стране еще по-прежнему доминировало представление о преступниках как о людях, которые должны наказываться строго и так, чтобы «глядя на то, другим неповадно было», т. е. имел силу дух Соборного уложения 1649 г. и Артикула воинского 1715 г. Соответственно, внимание «тюремным сидельцам» уделялось только тогда, когда положение в отдельных местах лишения свободы становилось совсем невыносимым, о чем правительство узнавало через донесения чиновников и жалобы самих арестантов и их родственников.

До выхода в свет работ Д. Говарда Екатерина II, судя по всему, не была знакома с тюремными системами, существовавшими в тот период. К ознакомлению с ними подтолкнуло, бесспорно, изучение трудов Монтескье и Беккариа, в том числе сказалось, очевидно, и то обстоятельство, что Беккариа принял самое активное участие в устройстве в Италии тюрем с учетом современных ему взглядов на наказание, о чем императрица не могла не знать. Так, по совету Беккариа в Милане в 1776 г. была построена тюрьма с кельями для одиночного содержания; днем арестантов выводили в общий зал на работы при соблюдении молчания[29 - Калмыков П. Д. Учебник уголовного права. С. 272.].

Как отмечалось выше, проблемы пенитенциарной политики на теоретическом уровне в России стали получать развитие, начиная с екатерининского «Наказа». В контексте рассматриваемой темы нас интересует, прежде всего, гл. Х этого важного документа, который хотя и не был принят и реализован в российской практике, однако оказал определяющее воздействие на дальнейшее развитие российского уголовного и уголовно-исполнительного законодательства. Указанная глава была названа так: «Об обряде криминального суда», и в ней нашли отражение основные концептуальные положения, призванные регулировать как порядок судопроизводства, так и особенности пенитенциарной политики.

В частности, проводилась мысль о том, что предварительное заключение в тюрьме само по себе представляет наказание, и поэтому под стражу следует заключать только тогда, когда вполне «вероятно, что гражданин в преступление впал» (ст. 162 «Наказа»). Далее Екатерина II писала: «Когда тюрьма не столько будет страшна, сиречь, когда жалость и человеколюбие войдут в самые темницы и проникнут в сердца судебных служителей, тогда законы могут довольствоваться знаками, чтоб определить взять кого под стражу… содержание под стражей должно длиться сколь возможно меньше и быть снисходительно, сколь можно» (ст. 166, 169). В других статьях «Наказа» давалось четкое указание на необходимость раздельного содержания находящихся в тюрьме под стражей и уже отбывающих тюремное заключение: «Не должно сажать в одно место: 1) вероятно обвиняемого в преступлении; 2) обвиненного в оном и 3) осужденного. Обвиняемый держится только под стражей, а другие два в тюрьме, и тюрьма сия одному из них будет только часть наказания, а другому само наказание» (ст. 171). В ст. 192, 193 и др. Екатерина II осуждала применение пыток, а в ст. 194, 222, 223 подчеркивала важность неотвратимости наказания («весьма нужно, без сомнения, чтобы никакое преступление, ставшее известным, не осталось без наказания»).

В «Наказе» давались рекомендации по назначению конкретных видов наказания за конкретные составы преступлений. Так, за преступления против веры наказание должно было заключаться «в лишении всех выгод, даруемых нам религиею, как-то изгнание из храмов, исключение из собрания верных, на время или навсегда, удаление от их присутствия» (ст. 74). Деяния против нравов карались лишением всех выгод, «которые связываются обществом с чистотою нравов, денежными пенями, пристыжением, заставляющим скрываться от взоров граждан, публичным обезславлением, изгнанием из города или из общества» (ст. 77). Далее речь шла о преступлениях более высокой степени тяжести – против «спокойствия и тишины»; в этих случаях на преступников признавалось целесообразным накладывать следующие наказания: «лишение спокойствия, ссылка, исправительные наказания» (ст. 78). Наконец, преступления против общественной безопасности предполагали самую суровую кару – казнь и телесные наказания (ст. 79). При этом нужно иметь в виду, что в отношении телесных наказаний гуманность, проявленная в «Наказе», была относительной, поскольку для той эпохи они были привычными. Так, при всем «человеколюбии» Екатерины II при ней применялось «рвание» ноздрей в случае осуждения к ссылке и каторге[30 - Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. Пг., Киев, 1915. С. 273; Сергеевич В. И. Лекции по истории русского права. СПб., 1890. С. 517.].

В целом «Наказ» в части уголовных наказаний был все же выдержан вполне в духе передовых либеральных идей того времени. М. Ф. Владимирский-Буданов подчеркивал важнейшее значение этого документа в определении целей наказания, которые должны были преследоваться государством. В частности, «Наказ» впервые сформулировал другую, помимо уже известных задач возмездия и устрашения, цель наказания, а именно – охранение общества от преступлений (ст. 144–147). Иногда, писал далее этот автор, проскальзывает в «Наказе» мысль о том, что цель наказания есть «возвратить заблудшие умы на путь правый» (ст. 84). Поэтому «Наказ» более рассчитывает на предупредительные меры, чем на карательные (ст. 83) и не рекомендует в законе деяний безразличных (ст. 242), требует, чтобы закон не благодетельствовал одним во вред другим (ст. 243), чтобы просвещение распространялось между людьми (ст. 245)[31 - Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. С. 372.]. В данном случае в роли ведущего ученого-правоведа выступала сама Екатерина II, что само по себе представляло уникальный случай в Европе. Именно при Екатерине II стал выходить первый в России журнал, носивший длинное название: «Театр судоведения или чтение для судей и всех любителей юриспруденции, содержащий достопримечательные и любопытные судебные дела, юридические исследования знаменитых правоискусников и прочие сего рода происшествия, удобные просвещать, трогать, возбуждать к добродетели и составлять полезное и приятное время-препровождение» (издатель – Василий Новиков)[32 - Гернет М. Н. История царской тюрьмы. М., 1951. Т. 1. С. 68.].

И все же в России XVIII в. исследования пенитенциарной политики, а тем более ее истории, были развиты слабо. На наш взгляд, существенное негативное влияние оказало в этом отношении правление Петра I, который, «прорубая окно в Европу», делал акцент на военно-практическом деле, мало заботясь о развитии общественных наук, что, впрочем, неудивительно: личный диктат самодержца не мог считаться с появлением идей, не совпадающих с его взглядами.

В результате в XVIII в. помимо Екатерины II появилось лишь несколько серьезных имен, с которыми связано изучение пенитенциарной политики в России. Среди них, прежде всего, следует назвать работы В. Н. Татищева (1686–1750 гг.), М. М. Щербатова (1733–1790 гг.) и С. Е. Десницкого (1740–1789 гг.). Освещая, хотя и фрагментарно, историю развития тюремной системы в России, эти ученые обращались также к современным проблемам, предлагали, в частности, составить новое уложение – взамен Соборного уложения 1649 г., причем подчеркивалось, что новое уложение должно быть написано более ясным, понятным народу языком, считали необходимым резко ограничить применение смертной казни.[33 - Татищев В. Н. История Российская с древнейших времен. М.—Л., 1963; Щербатов М. М. История России с древнейших времен. СПб., Т. 1–7. 1901–1904; Десницкий С. Е. Избранные произведения. Л., 1979.]

В свою очередь Я. П. Козельский (1729–1795 гг.) и А. Н. Радищев (1749–1802 гг.) выступали за раскрепощение личности и защиту ее прав и свобод независимо от сословной принадлежности, отмену телесных наказаний.[34 - Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII века. Т. 1. М., 1952. С. 216–222; История политических и правовых учений / Под ред. В. С. Нерсесянца. М., 1995. С. 362–368.] А. Н. Радищев касался и пенитенциарной сферы, в частности, он полагал, что целью наказания является не мщение (оно всегда «гнусно»), а «исправление преступника или действие примера для воздержания от будущего преступления»[35 - Радищев. Соч. М., 1961. С. 182.]. Как известно, далеко не все из высказанных идей находили поддержку властей. Отметим также и то обстоятельство, что указанные российские ученые занимались довольно широким кругом вопросов. Особняком в этом отношении стоит лишь М. М. Сперанский (1772–1839 гг.) – государственный деятель, организатор разработки и автор многих важнейших законопроектов в пенитенциарной сфере.

Дальнейшее развитие исследований, посвящавшихся российской пенитенциарной политике в конце XVIII – начале XIX вв., было связано с именами Н. С. Мордвинова, А. П. Куницына, О. Г. Горегляда, Г. И. Солнцева, Н. В. Духовского, А. С. Чебышева-Дмитриева, Н. И. Тургенева и др.[36 - См. подр.: Солодкин И. И. Очерки истории русского уголовного права. Л., 1961; Ошерович Б. С. Очерки по истории русской уголовно-правовой мысли (вторая половина XVIII – первая четверть XIX веков). М., 1946; Семенова О. В. Временное революционное правительство в планах декабристов. М., 1982.] При этом следует, однако, подчеркнуть, что в литературе первой четверти XIX в. практически не затрагивались вопросы исполнения наказаний, связанных с лишением свободы.

Заметное оживление в этой связи наблюдается в сфере уголовного права, в рамках которого довольно долго (вплоть до первой четверти ХХ в.) развивались и уголовно-исполнительные (пенитенциарные) отношения. Соответственно научно-литературные источники касались пенитенциарной системы, как правило, в контексте анализа уголовно-правовых категорий, обычно в привязке к институту наказания, имея в виду аспекты его реализации.

Среди первых трудов, в которых так или иначе с профессионально-пенитенциарных позиций затрагивались вопросы исполнения наказаний, можно назвать такие, как «Начальные основания уголовного права» С. Неймана (1814 г.), «Опыт начертания российского уголовного права» В. Н. Горегляда (1815 г.), «Начертания теории уголовных законов» Д. Цветаева, «Русское уголовное право» В. С. Гуляева (1826 г.), «О мере наказания» С. С. Баршева (1840 г.) и др.

Таким образом, в первой половине XIX в. в России начинают более активно развиваться научные направления, в той или иной степени касающиеся проблем исполнения наказаний, связанных с лишением свободы. Однако они касались, прежде всего, с правовым осмыслением существующей пенитенциарной практики, причем по преимуществу на уровне описания, констатации фактов. Собственно исторические работы первоначально были востребованы в меньшей степени. Несомненно, что именно практические потребности реформирования пенитенциарной системы в условиях буржуазной модернизации страны явились главным стимулом научных исследований, обусловив преобладание общеюридических и историко-правовых трудов.

Указанная тенденция сохранилась и в пореформенный период. В частности, достаточно широкий резонанс в самом его начале получила изданная в 1866 г. книга П. Д. Калмыкова «Учебник уголовного права».[37 - Калмыков П. Д. Учебник уголовного права.] В ней, в отличие от предшествующих трудов подобного рода, интересующие нас вопросы раскрывались в более систематизированном виде. В книге был дан обзор, и достаточно обстоятельный, зарубежных источников, сделаны довольно серьезные обобщения применительно к российской действительности.

В аналогичном «Курсе русского уголовного права» А. С. Лохвицкого[38 - Лохвицкий А. С. Курс русского уголовного права. СПб., 1867.] в контексте рассматриваемой проблематики был поставлен вопрос о равенстве условий отбывания наказания для представителей различных сословий. Любопытно, что, исследуя историческую традицию их исполнения, автор утверждал, что в российском законодательстве в части, касающейся условий заключения, «вследствие несуществующего феодализма всегда было равенство наказаний для всех сословий». При этом, акцентируя внимание на особенностях эволюции социально-экономического и политического строя в России, он доказывал, что при равенстве условий различные категории населения в силу своего предшествующего воспитания и предшествующих условий жизни испытывают неодинаковые страдания и, таким образом, карательная сторона вроде бы равного наказания оказывается различной.

Для иллюстрации А. С. Лохвицкий приводил пример с зажиточным помещиком и крестьянином – в случае осуждения того и другого к каторжным работам первый будет чувствовать себя заметно дискомфортнее. Автор полагал такую практику несправедливой. Для того, чтобы достичь равной карательности, необходимо для каждого осуждаемого предусматривать индивидуальные условия содержания в местах лишения свободы. Однако поскольку практически этого достичь невозможно, автор делал вывод, что действующее законодательство вполне приемлемо[39 - Лохвицкий А. С. Курс русского уголовного права. СПб., 1867. С. 73.]. Следует заметить, что в последующем в таком ракурсе вопрос был поставлен лишь в советский период.

В дальнейшем появляется все больше работ общеюридического плана, в которых рассматривался процесс развития и состояние тюремной системы в России и параллельно усиливалось стремление к изучению проблемы в исторической ретроспективе. Примечательно, что это делалось не только в монографической, но и в учебной литературе. В этом отношении характерным является «Элементарный учебник общего уголовного права» А. Ф. Кистяковского[40 - Кистяковский А. Ф. Элементарный учебник общего уголовного права.].

Со второй половины XIX в., в условиях развернувшихся буржуазных реформ, возрастает общее количество работ, в которых на основе анализа накопленного опыта, детально, а потому достаточно критически оценивается современное положение тюремной системы.[41 - Латкин В. Н. Учебник истории русского права периода империи (XVIII и XIX ст.). СПб., 1899; Таганцев Н. С. Лекции по русскому уголовному праву. СПб., 1892; Марголин А. Д. Из области уголовного права. Киев, 1907; Пржевальский В. В. Проект уголовного уложения и современная наука уголовного права. СПб., 1897; Есипов В. В. Очерк русского уголовного права. СПб., 1898 и др.] При этом нет сомнения, что изучение развития пенитенциарной системы вышло на более высокий уровень накануне и после тюремной реформы 1879 г. Настоятельная потребность реорганизации тюремной системы России питала рост государственного и общественного интереса к научному изучению данной проблематики. Поэтому наряду с литературой учебной направленности в это время появляется большой массив научных исследований, посвящавшихся преимущественно анализу современного состояния пенитенциарной системы. В результате активизации общеправовых и исторических исследований российской пенитенциарной политики были достигнуты несомненные успехи.

Появляется даже специфический дореволюционный термин – «тюрьмоведение». Представители рождавшегося научного направления (А. А. Пионтковский, С. В. Познышев, С. К. Гогель, С. П. Мокринский и др.) стремились исследовать современную им проблематику на широком историческом фоне.[42 - Пионтковский А. А. Тюрьмоведение, его предмет, содержание, задачи и значение. Одесса, 1892; Познышев С. В. Очерки тюрьмоведения. М., 1913; Гогель С. К. Арестантский труд в русских и иностранных тюрьмах. СПб., 1897; Мокринский С. П. Наказание, его цели и предположения. М., 1902 и др.] Вне всякого сомнения, названные авторы внесли определенный вклад в изучение истории пенитенциарной политики в России, хотя все же, как правило, не конкретизировали свои исследования применительно к русской истории.

Вместе с тем следует указать на одну из характернейших черт данного блока работ, состоящую в стремлении к обобщению как российского, так и в еще большей степени – иностранного опыта. Кстати, отметим, что правительство, в свою очередь, заинтересованное в подобных разработках, активно поощряло исследовательские работы. Ярким примером такого «совпадения интересов» является книга М. Н. Галкина-Врасского[43 - Галкин М. Н. Материалы к изучению тюремного вопроса. СПб., 1868.]. Подготовленная на основе богатых материалов, собранных автором в Западной Европе при непосредственной поддержке МВД и лично императора, она вызвала большой интерес современников. Любопытно, что правительство непосредственно профинансировало и само издание книги, выделив для этой цели 1 тыс. рублей[44 - РГИА. Ф. 1286. Оп. 24. Д. 856. Л. 112, 115.].

Таким образом, довольно подробно описывая организацию пенитенциарного дела в России, других европейских странах, ученые все же больше оперировали теоретическими постулатами и искали идеальные образцы и формы, нежели анализировали эволюцию пенитенциарной политики в стране, изменение ее концептуальных основ. Это отражает, как нам представляется, то обстоятельство, что к данному времени пенитенциарная наука переживала период интеграции, обобщения ранее достигнутых результатов. Отсюда и стремление авторов определенным образом абстрагироваться от реальной истории и практики, отдать предпочтение теоретическим рассуждениям.

Предлагая данное объяснение, мы далеки от его абсолютизации. Накопление положительных знаний о пенитенциарной политике было связано не только с правовым теоретизированием. Интерес к реальным проблемам настоятельно требовал обращения к реальной практике, как текущей, так и ставшей достоянием прошлого. При этом, как правило, в массе появившихся работ прошлое и настоящее взаимно дополняли друг друга.

В частности, достаточно богатый материал по истории ссылки и каторги, начиная с XVII в., приводился в работах С. В. Максимова.[45 - Максимов С. В. Ссыльные и тюрьмы. СПб., 1862; Сибирь и каторга. СПб., 1871.] Здесь давались ценные статистические данные, раскрывались особенности назначения наказания за различные виды преступных деяний. В частности, автор указывал, что одной из причин активного использования государством ссылки была необходимость освоения сибирских просторов. Данное обстоятельство мы подчеркиваем особо, поскольку, встречаясь, как будет показано далее, у нескольких авторов того времени, оно достаточно убедительно свидетельствует, что задачей ссылки была, прежде всего, экономическая составляющая.

Говоря о российской ссылке, нельзя не упомянуть и работу Н. М. Ядринцева «Русская община в тюрьме и ссылке»[46 - Ядринцев Н. М. Русская община в тюрьме и ссылке. СПб., 1877.]. Здесь автор подробно описывал быт российских арестантов в тюрьме и ссылке. Он одним из первых обратил внимание на проблему растлевающего влияния ссыльных на местное население. Что касается самих арестантов, то в их среде наблюдалось немало пороков, речь идет, в частности, об играх в карты, пьянстве, драках. Следует заметить, что такого рода пороки всегда присущи российским пенитенциарным учреждениям, хотя и в разных масштабах.

Н. Г. Фельдштейн в своей книге о российской ссылке[47 - Фельдштейн Н. Г. Ссылка. М., 1893.] обращал внимание на то, что, начиная с петровской эпохи, государство начинает активно использовать труд каторжан для «грандиозных сооружений, которыми характеризуется первая четверть XVIII в.». Автор подчеркивал, что такое положение, хотя и в меньшей степени, сохранялось в течение всего века. Так, в 1797 г. был издан указ, в соответствии с которым «осужденные на каторгу вместо смертной казни должны быть, по наказанию кнутом, отправлены на работы в Нерчинск; осужденные в вечную ссылку препровождаются в иркутскую суконную фабрику». Оценивая состояние с исполнением ссылки в каторжные работу в конце XIX в., Фельдштейн сделал вывод о том, что «все прикосновенное к целям исправления, что мы можем наблюдать в нашем действующем праве, приносит, в сущности, мало пользы»[48 - Фельдштейн Н. Г. Ссылка. М., 1893.].

Значительный интерес для понимания сущности пенитенциарной политики Российского государства дореволюционного периода, в частности, представляют труды практических работников мест лишения свободы, включая, выражаясь современной терминологией, руководящие кадры Главного тюремного управления (образовано в 1879 г.). В этом смысле можно отметить работы П. К. Грана, А. П. Саломона, А. М. Стремоухова, С. С. Хрулева[49 - Гран П. К. Каторга в Сибири. СПб., 1913; Саломон А. П. 1) Доклад о современном положении ссылки и каторги в Сибири и на о. Сахалине. СПб., 1899; 2) Тюремное дело в России. СПб., 1898; Стремоухов А. М. Краткий очерк тюремного устройства и мероприятий в области тюремного дела за 1900–1905 гг. СПб., 1905; Хрулев С. С. Каторга в Сибири // Тюремный вестник. 1910. № 8–9.] и др., имеющие не только историографическое, но и немалое источниковое значение. Наибольший интерес из этого блока, на наш взгляд, представляют записки начальника Главного тюремного управления М. Н. Галкина-Врасского[50 - Записка начальника Главного тюремного управления М. Н. Галкина-Врасского по командировании его в Сибирь и на о. Сахалин. СПб., 1883.], а также подготовленный под руководством А. П. Саломона коллективный труд работников ГТУ[51 - Ссылка в Сибирь. Очерк ее истории и современное положение. СПб., 1900.].

Естественно, в них нет безбрежной критики пенитенциарной политики. Однако авторы дают исключительно ценный исторический материал, сведения о состоянии мест лишения свободы, предложения по их совершенствованию. В данном контексте особенно примечателен интерес правительственных учреждений именно к истории вопроса, обусловивший появление ценных исторических исследований[52 - Лучинский Н. Ф. Краткий очерк деятельности Главного тюремного управления за первые XXXV лет его существования (1879–1914 гг.). СПб., 1914.].

Высказанная положительная оценка правительственной инициативы, исследовательских работ чиновников отнюдь не означает идеализации правительственной деятельности, преувеличения официального стремления к широкому обсуждению проблем пенитенциарной политики. В частности, данное обсуждение ограничивалось требованиями цензуры. Так, например, в 70-х годах XIX в. последовал цензурный запрет на книгу Прянишникова «Лишение свободы как наказание исправительное»[53 - См.: Арсеньев К. К. Законодательство о печати. СПб., 1903. С. 97.]. В 1881 г. было вынесено предостережение «Русскому Курьеру» за сообщение «в корреспонденциях о политических ссыльных таких подробностей, которые явно обнаруживают стремление действовать раздражительно на общественное мнение»[54 - См.: Арсеньев К. К. Законодательство о печати. СПб., 1903. С. 117.]. Широкую известность получила также борьба ГТУ за запрет «Острова Сахалин» А. П. Чехова[55 - См. напр.: Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы. М., 1991.], непосредственно изучавшего жизнь заключенных на этом острове.

Сознательно акцентируя внимание на работах, принадлежащих ученым, публицистам, чиновникам (людям различной профессиональной и политической принадлежности), изучая процесс накопления позитивного знания по проблеме, мы приходим к выводу, что довольно широко используемая в последнее время классификация дореволюционных исследований по истории пенитенциарной политики, в основу которой положены критерии служебной принадлежности авторов и их политических убеждений (официально-охранительное, официально-либеральное, общественно-либеральное и революционное направления), все же вряд ли может восприниматься безоговорочно. На наш взгляд, не менее приемлемой является группировка работ по степени их научности (публицистичности), когда решающее значение приобретает основательность проведенного научного поиска.

В целом мы видим, что интерес к истории пенитенциарии формируется и становится все более заметным. Связанные с нею вопросы рассматриваются в многочисленных работах исторического плана, в основном косвенно затрагивающих данную проблематику. В их числе укажем, например, на труды А. Малиновского, С. Н. Викторского, М. Ф. Владимирского-Буданова, В. И. Сергеевича[56 - Викторский С. Н. История смертной казни в России и современное ее состояние. М., 1912; Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. Пг., Киев, 1915; Малиновский А. Кровная месть и смертные казни. Вып. 1. Томск, 1908; Вып. 2. Томск, 1909; Сергеевич В. И. Лекции по истории русского права. СПб., 1890.] и других авторов – как ученых, так и публицистов[57 - Колесников В. П. Записки несчастного, содержащие путешествие в Сибирь по канату. СПб., 1914; Никольский Н. Кирилло-Белозерский монастырь и его устройство до второй четверти XVII века (1397–1625 гг.) Т. 1. СПб., 1897; Филиппов М. А. История и современное состояние карательных учреждений в России и за границей. СПб., 1873; Колчин М. А. Ссыльные и заточенные в острог Соловецкого монастыря в XVI–XVIII веках: Исторический очерк // Русская старина. 1887. Октябрь; Муравьев И. В. Организация тюремного труда в России // Журнал министерства юстиции. 1904. № 2; Обнинский В. И. Записки из Санкт-Петербургской тюрьмы // Вестник Европы. 1909. № 8 и др.].

В ряду наиболее заметных специальных исследований мы считаем необходимым выделить работы известного российского ученого И. Я. Фойницкого «Исторический очерк и современное состояние ссылки и тюремного заключения» (1878 г.)[58 - Фойницкий И. Я. Исторический очерк и современное состояние ссылки и тюремного заключения. СПб., 1878.] и «Учение о наказании в связи с тюрьмоведением» (1889 г.)[59 - Фойницкий И. Я. Учение о наказании в связи с тюрьмоведением.] (ранее у этого автора вышла книга «Курс тюрьмоведения»[60 - Фойницкий И. Я. Курс тюрьмоведения. СПб., 1875.], которая, однако, по объему и глубине изложения материала уступает указанному выше труду). В этом труде давался достаточно подробный научный анализ института наказания как социального явления, в частности, значительное внимание уделялось российской пенитенциарной системе, включая вопросы ее исторического развития. Этим автором была определенным образом обобщена имеющаяся в России в тот период информация, касающаяся истории института наказания.

Описывая состояние российских тюрем, Фойницкий не скупился на критику условий содержания в них арестантов. Вместе с тем эта критика не имела конкретного адресата в лице органов государственной власти и управления, т. е. она носила обезличенный характер. Само собой разумеется, не было и речи об упоминании верховной власти в качестве органа государства, в той или иной мере ответственного за состояние пенитенциарной политики в России. Несмотря на это, в работе вскрывались весьма существенные недостатки в развитии системы мест лишения свободы. В частности, исследуя состояние исполнения наказания в виде ссылки в каторжные работы, Фойницкий отмечал, что в первой трети XIX в. было в порядке вещей такое положение, когда начальствующие лица каждой губернии и крупных городов, через которые пролегали этапы, во время передвижения каторжных к месту отбывания наказания в Сибири считали возможным по своему усмотрению оставлять у себя часть осужденных для работы на местных казенных заводах.

Отметим еще одно явление, на которое обращается внимание в работе Фойницкого. Из-за большого скопления ссыльных в Сибири губернские начальники в середине XIX в. стали все чаще обращаться к императору с просьбами снизить поток направляемых в их территории осужденных, поскольку они ухудшают «местную нравственность». Под влиянием этих докладов император Николай II поставил на обсуждение вопрос о прекращении вообще ссылки на поселение в Сибирь с оставлением только ссылки в каторжные работы. Однако в результате обсуждения этого вопроса было принято решение не менять положения дел, при этом главный довод заключался в необходимости освоения сибирских мест, в том числе и путем ссылки. Следует заметить, что после выхода труда Фойницкого в свет на него ссылались многие дореволюционные авторы, освещавшие пенитенциарную политику Российского государства.

В числе наиболее значимых трудов выделим также работу С. К. Гогеля «Роль общества в деле борьбы с преступностью», выпущенную в 1906 г.[61 - Гогель С. К. Роль общества в деле борьбы с преступностью.] Здесь автор утверждал, что за последние сто лет наблюдался неуклонный рост преступности, «с некоторыми колебаниями». Это обстоятельство привело к значительному росту содержащихся в местах лишения свободы, которые стали «по существу единственным» реальным наказанием. Однако надежды на тюрьму как средство не только кары, но и исправления не оправдались. Как пишет Гогель, «не только не было достигнуто уменьшения преступности, но и не удалось задержать роста ее». Напротив, увеличилось число рецидивистов. Перестройка же тюрем по одиночной системе оказалась не по средствам государству, а существующие в России тюрьмы превратились в «академию порока и преступления». Более того, по утверждению автора, и одиночные тюрьмы, на которые возлагали надежды как западные, так и российские пенитенциаристы, оказались не способны решать проблему исправления арестантов и соответственно искоренения рецидива. В данной связи ученым был поставлен вопрос о кардинальном пересмотре государственной пенитенциарной политики.

Говоря о значимости отмеченных выше работ, все более опиравшихся на российский опыт, активно разрабатывавших непосредственно вопросы истории пенитенциарной политики в России, следует признать, что их авторы все же тяготели к описанию текущих проблем, поскольку исследования содержали скорее исторические экскурсы, хотя порой и довольно развернутые.

В этом же ряду работ, в большей степени описывающих положение в российских пенитенциарных учреждениях, следует назвать произведения П. Л. Кропоткина, В. Н. Никитина, И. П. Белоконского, М. М. Исаева, В. В. Набокова[62 - Кропоткин П. Л. Тюрьма, ссылка и каторга в России. СПб., 1906; Никитин В. Н. Тюрьма и ссылка. СПб.,1880; Белоконский И. П. По тюрьмам и этапам. Орел, 1887; Исаев М. М. Предстоящее преобразование каторги // Право. 1911. № 6; Набоков В. В. Судьба ссылки // Право. 1909. № 29 и др.] и др.

Фиксируя рост общественного и научного интереса к пенитенциарной политике и истории ее разработки и реализации, отметим также изначальную политизированность значительной части исследований. В условиях углублявшегося внутриполитического кризиса внимание большинства авторов привлекали именно политические заключенные[63 - Лазарев Д. Из прошлого. Политические ссыльные в Туруханском крае // Исторический вестник. 1886. январь. Т. 63; Семевский В. И. 1) Политические и общественные идеи декабристов. СПб., 1909; 2) М. В. Буташевич-Петрашевский в Сибири // Голос минувшего. 1915. № 1–3.], хотя их численность на фоне уголовных преступников была совершенно незначительной. В данной ситуации исследователи стремились «проследить историю русских государственных тюрем, а также историю нашей ссылки в связи с развитием общественного движения»[64 - Пругавин А. С. В казематах. Очерки и материалы по истории русских тюрем. СПб., 1909. С. 11.]. Постановка такой задачи, в свою очередь, обусловливала особенности изучения темы. На наш взгляд, они состоят в известной односторонности и фрагментарности появлявшихся трудов. Внимание авторов зачастую ограничивалось лишь «нашими Бастилиями» – наиболее известными тюрьмами, в которых содержались политические, а также религиозные диссиденты (Шлиссельбург, Петропавловская крепость, Суздальская тюрьма и т. п.). В принципе это можно считать одной из характерных черт дореволюционной историографии.[65 - Колчин М. Ссыльные и заключенные в остроге Соловецкого монастыря в XVI–XIX вв.: Исторический очерк. М., 1908; Могила русских борцов – Шлиссельбургская крепость. Carcuge-Ceneve, 1900.]

При этом в зависимости от политических взглядов исследователей такие работы отличала различная степень радикализма в отрицании существующего порядка вещей. На наш взгляд, именно в это время усилиями публицистически ориентированных авторов была заложена традиция упрощенного понимания пенитенциарной системы не как неотъемлемой части государственной машины, а лишь как орудия угнетения.

Тем не менее мы далеки от однозначных оценок. Либеральная[66 - Сватиков С. Г. Общественное движение в России (1700–1895). Ростов-на-Дону, 1905.], а отчасти и революционная традиции в изучении проблем истории российской пенитенциарной политики обусловили появление целого ряда работ, не просто отмеченных стремлением к безудержной, зачастую крайне тенденциозной критике, но и свидетельствующих о накоплении позитивных знаний о тюремной системе Российской империи. Позитивом в данном случае было уже выявление застарелых язв пенитенциарной системы России.

Так, например, следует высоко оценить подобную направленность произведений Д. А. Дриля. Довольно подробно описывая условия, в которых исполнялось наказание в виде ссылки в России, делая это в сравнении с французскими пенитенциарными учреждениями[67 - Дриль Д. А. Ссылка во Франции и России. СПб., 1899.], он, в частности, дал достаточно жесткую оценку сложившемуся положению вплоть до середины XIX в., определяя нравственные условия каторги как «ужасные». Д. Дриль отмечал, что «на приисках и заводах, после тяжелых дневных работ, предоставленные самим себе арестанты в казармах жили пьяно, распутно, часто затевали кровавые драки и страстно воровали. Окружавшие заводы слободки представляли собой в полном смысле вертепы и притоны пьянства, разгула, разврата и преступления. В них сходилось самое испорченное отребье общества, формировались преступные сообщества и шайки, задумывались и подготовлялись преступления и люди утрачивали последние остатки совести». От такого образа жизни многие каторжане пытались бежать; число беглых по некоторым заводам, где работали каторжане, доходило до половины.

Указанный автор также обратил внимание на серьезные осложнения в пенитенциарной сфере, связанные с освобождением крестьян. Он отмечал, что во второй половине XIX в. в стране сложилось очень сложное положение с обеспечением арестантов работами, поскольку они не выдерживали конкуренции с вольной рабочей силой, численность которой после крестьянской реформы значительно возросла. По наблюдениям Д. Дриля, на платных работах были заняты не более 5 % от числа трудоспособных каторжных. Данное обстоятельство в значительной степени деморализовывало арестантское общество (следует заметить, что подобное положение в российской пенитенциарной системе сложилось и в начале 90-х гг. ХХ в., когда переход на рыночные отношения повлек за собой экономический кризис в местах лишения свободы).

Не менее сложной была тогда и проблема переполненности каторжных острогов. В этой связи Дриль писал, что «если начальники тюрем и заботились о чем, то только о поддержании внешнего порядка, а мысль о действительном исправлении заключенных и о средствах к тому почти совсем чужда им». Далее, оценивая состояние дел со ссылкой на поселение, сравнивая ссылки в России и во Франции, автор пришел к неутешительному выводу о том, что Россия довольно сильно отстает по многим вопросам организации исполнения этого вида наказания, имея в виду прежде всего достижение цели исправления заключенных. Такой же вывод следует и из другой книги, посвященной описанию каторги, – «Как я попал на Сахалин», написанной В. М. Дорошевичем в 1905 г.[68 - Дорошевич В. М. Как я попал на Сахалин. М., 1905.]

И все же гораздо более ценным представляется то, что помимо широкой критики текущей правительственной политики, реформ пенитенциарной системы, во второй половине XIX в. развернулись активная публикация документов, вовлечение в оборот архивных материалов, сбор, систематизация и обобщение фактических данных, выявление и сбор необходимых статистических сведений и т. д. Исследователи идут вглубь российской истории, изучают различные ее периоды. В данной связи особо отметим труды Е. Н. Анучина, Д. К. Гальберга.[69 - Анучин Е. Н. 1) Исторический обзор развития административно-полицейских учреждений в России с 1775 года до настоящего времени. СПб., 1875; 2) Исследование о проценте сосланных в Сибирь за период времени 1827–1846 гг. СПб., 1873.; Гальберг Д. К. К истории тюрем и ссылки в России (1805–1820 гг.). Б.м. и г.]

Необходимо также указать, что в это время обширнейший блок научной литературы составили исследования, выполненные на региональном материале. Прежде всего, это работы по истории Сибири[70 - Андриевич В. К. 1) Сибирь в XIX столетии. СПб., 1889; 2) Сибирь в царствование Екатерины II. Красноярск, 1889; Завалишин И. Описание Западной Сибири. М., 1862; Козьмин М. Н. Очерки прошлого и настоящего Сибири. СПб., 1910; Словцов П. А. Историческое обозрение Сибири. СПб., 1886; Щеглов И. Хронологический перечень важнейших данных из истории Сибири. Иркутск, 1883; Ядринцев Н. М. Сибирь как колония в географическом, этнографическом и историческом отношении. СПб, 1882; Буцинский П. Н. Заселение Сибири и быт первых ее насельников. Харьков, 1889 и др.], которая в глазах современников зачастую представлялась не иначе как каторжным краем. Оценивая характер определившихся здесь авторских позиций, следует отметить, что особое значение в них получили споры о значении ссыльных в колонизации региона. В этом же ряду можно отметить работы, посвященные другим российским регионам, в частности, Сахалину.[71 - Августинович Ф. М. Заметки об острове Сахалин. СПб., 1880; Лобас С. Каторга и поселение на о. Сахалине. Павлодар, 1903; Новомбергский Н. Остров Сахалин. СПб., 1903; Панов А. А. Сахалин как колония. Очерки колонизации и современного положения Сахалина. М., 1905 и др.]

По мере развития исторических исследований, в сферу внимания ученых попадали новые аспекты пенитенциарной политики. В частности, эксплуатации труда лиц, приговоренных к наказаниям, связанным с лишением свободы, много внимания уделял А. В. Филиппов. В своей работе «О наказании по законодательству Петра Великого, в связи с реформою»[72 - Филиппов А. В. О наказаниях по законодательству Петра Великого, в связи с реформою. М., 1891.] он, например, указывал, что «личный труд преступника, его имущественные достатки были элементами, которые нередко являлись составными частями тех сложных наказаний, какие любило законодательство XVIII века». Этот труд организовывался как в тюрьмах, так и в ссылке – в виде работ на каторге, или, как тогда говорили, «на галерах», в том числе при постройке новой столицы, вновь возникающих гаваней и крепостей, при разработке минеральных богатств, на заводах и мануфактурах, «одним словом, везде, где только требовались рабочие руки, а достать их среди остального населения было трудно». Более того, именно этот фактор – экономический – тогда стал выступать на первый план при формировании государственной пенитенциарной политики. Это очень важное наблюдение, сделанное обозреваемым автором.

Дело в том, что в последующей истории нашей страны такой акцент на использовании дешевого, а подчас бесплатного труда заключенных был вновь повторен в период ГУЛАГа, о чем ниже будет сказано достаточно подробно. А. В. Филиппов также подчеркивал, что государство использовало труд не только тех, кто осужден к наказаниям, связанным с лишением свободы (тогда это были заключение в тюрьме, смирительном доме, ссылка в каторгу, ссылка на поселение), но и тех, кто лишался свободы в качестве меры процессуального принуждения. Для того чтобы извлечь максимум экономической пользы от преступников, государство пошло на то, чтобы заменять смертную казнь каторжными работами – автор приводил ряд документов, прежде всего царских указов, которые это подтверждали. Кроме того, фискальный фактор влиял на то, что сроки наказаний, связанных с лишением свободы, нередко увеличивались именно потому, что осужденный был необходим для выполнения определенных хозяйственных работ. Таким образом, из рассматриваемой работы следует вывод, что в петровскую эпоху государство искажало основополагающие цели наказания, которые тогда уже находили отражение в законодательных актах (так, одной из целей, зафиксированных в петровском Артикуле воинском, а еще ранее в Соборном уложении, была цель предупреждения преступлений – «чтоб, глядя на то, другим неповадно было»).

Обращаясь к истории изучения вопроса, следует заметить, что исследования, посвященные непосредственно истории пенитенциарной политики, дополнялись многочисленными работами самой различной тематической направленности. Некоторые из наиболее важных направлений исследований, косвенно выходящих на избранную нами проблематику, уже рассматривались. Тем не менее полагаем необходимым дополнительно указать на труды, посвященные истории развития органов управления в имперской России.[73 - Градовский А. Д. История местного управления в России. М., 1868; Дитятин И. Устройство и управление городов России. Т. 1. СПб., 1875; Исторический обзор деятельности Комитета министров. Т. 1–4. СПб., 1902; Кривенко В. Сборник кратких сведений о правительственных учреждениях. СПб, 1888; Мрочек-Дроздовский П. Областное управление России XVIII века до учреждения о губерниях 7 ноября 1775 г. Ч. 1. М., 1876 и др.]

В рамках дореволюционной историографии отдельный блок работ составляют публикации зарубежных авторов. Нужно признать, что их интерес к российской пенитенциарной политике был исключительно велик. О российских пенитенциарных учреждениях, их истории в XIX в. активно писали не только специалисты, но и путешественники, журналисты, причем, как правило, в критическом тоне[74 - См. напр.: Россия XVIII века глазами иностранцев. Л., 1989. С. 78, 85, 87–88, 129 и др.].

Среди них следует выделить, на наш взгляд, несколько работ. Первую написал французский путешественник и журналист Астольф де Кюстин, который провел в России значительное время[75 - Кюстин А. Николаевская Россия в 1839 году. М., 1990.]. Автор затронул многие сферы общественной жизни, в том числе и пенитенциарную. Сразу следует заметить, что пенитенциарная политика Российского государства в его книге была подвергнута весьма жесткой критике – в такой степени, что она была запрещена к распространению в нашей стране вплоть до последней четверти XIX в. Вместе с тем ход авторских рассуждений удивительно совпадал с логикой действий российских властей, а в чем-то оказывался циничнее. Так, восхищаясь неизмеримыми природными богатствами России, Кюстин, в частности, писал: «Сколько каторжников надо иметь, чтобы извлечь из недр земли такие сокровища! Если преступников не хватает, их делают (курсив наш. – И. У.), во всяком случае делают людей страдальцами. Деспотизм торжествует, и государство процветает»[76 - Кюстин А. Николаевская Россия в 1839 году. М., 1990. С. 290.].