Пенитенциарная политика России в XVIII–XX вв.

Для анализа пенитенциарной политики XVIII – первой половины XIX столетия автором использовались документы Российского государственного архива древних актов (РГАДА). Здесь внимание привлекли как документы центральных государственных органов (Сенат и др.), так и местных приказов и канцелярий (ф. 214, ф. 413).

В процессе исследования пенитенциарной политики Российского государства представлялось важным сопоставить решения центральных органов управления и их реализацию на местах. В этой связи были изучены региональные архивы в Рязанской области, Республике Коми, Краснодарском крае, Свердловской области, а также Туркменистане. В частности, немалый интерес представляют материалы фонда «Кубанская областная тюремная инспекция (1908–1920 гг.)» Государственного архива Краснодарского края, Коми областного комитета КПСС, исполкома Рязанского облсовета и др.

Особое значение для разработки избранной проблемы имели ведомственные архивы МВД. Среди них следует, прежде всего, выделить специальный архивный фонд Информационного центра ГУВД Краснодарского края, содержащий ценные сведения, характеризующие развитие тюремной системы в предвоенные и послевоенные годы. В данном отношении известный интерес представляют также материалы архива ГУИД МВД Туркменистана. Крайне любопытными представляются материалы, извлеченные из архива Ухтопечорского ИТЛ.

Подвергнутые анализу, архивные материалы составили фактологическую основу данной работы. В их массиве автор стремился использовать различные материалы делопроизводства – положения, определяющие непосредственную реализацию пенитенциарной политики, протоколы коллегий, приказы. инструкции и т. д. Немаловажное значение имеет переписка учреждений и их руководителей, которая отражает характер складывающихся пенитенциарных учреждений. Богатый систематизированный материал дают отчеты, докладные и служебные записки, воссоздающие как общую картину государственного регулирования местами лишения свободы, так и притязания отдельных уголовно-исполнительных структур.

Отдельный блок источников составляют неопубликованные воспоминания лиц, которые отбывали наказание в виде лишения свободы в исправительно-трудовых учреждениях послевоенного времени, имеющиеся в распоряжении автора в виде рукописей отбывавших наказание, а также в виде записей авторских интервью с ними. В их числе можно назвать известного писателя Туркменистана Ш. Ш. Бердыева, который в начале 50-х гг. отбывал наказание в Магаданлаге, сотрудника режимной части Е. В. Михайловой, работавшей в одном из лагерей Рязанской области, и др. Анализ такого рода источников дает основание говорить о неоднозначных оценках условий содержания заключенных в советских лагерях послевоенного периода. Как представляется, необходимо весьма осторожно принимать субъективные оценки в качестве обобщающих критериев, что и старался делать автор в настоящей работе.

Достаточно обширный фактологический материал автор исследования почерпнул в периодических изданиях, где освещались проблемы пенитенциарии. Как до революции, так и в советский и современный периоды выходили и выходят общеправовые издания и специальные пенитенциарные журналы и газеты. В монархической России издавались, в частности, «Тюремный вестник» (1893–1916 гг.), «Юридический вестник» (1879–1905 гг.), «Сибирская новь» (1882–1906 гг., г. Иркутск) и др. В начальный период советского государства выходило немало изданий, где публиковались воспоминания бывших политкаторжан, среди которых «Каторга и ссылка» (1921–1935 гг.), «Тюрьма, каторга и ссылка» (1922–1924 гг.), «Суд идет!» (1921–1932 гг.) и др.

Многотиражные газеты издавались на крупных стройках с участием заключенных (например, на строительстве Байкало-Амурской магистрали выходила газета «Бамлаг»). В дальнейшем стали выходить многотиражные газеты для осужденных при региональных Управлениях исправительно-трудовых лагерей (исправительно-трудовых колоний). Их стали выпускать с конца 1950-х гг. Затем издание прекратилось в 1970 г. (за некоторым исключением, например, не была закрыта газета на Украине), что можно объяснить, очевидно, особенностью общественно-политического положения в СССР, когда партийный диктат достиг своего апогея, и обсуждать в прессе, собственно, ничего не нужно было – требовалось неукоснительное соблюдение исходящих сверху директив. Параллельно выходили разного рода бюллетени при региональных управлениях ИТУ, где освещалась деятельность ИТУ. С 1980 г. издание многотиражных газет было возобновлено по соображениям усиления политико-воспитательной работы с осужденными; с тех пор они продолжают выпускаться. Что касается журналов, то с начала 1960-х гг. стало выходить издание «Исправительно-трудовые учреждения», которое носило, однако, закрытый характер (гриф ДСП – «для служебного пользования»). С 1960 г. в СССР, а затем в России издается открытый пенитенциарный журнал «Преступление и наказание» (сначала он имел название «К новой жизни», затем, с середины 1980-х гг. – «Воспитание и правопорядок», и, наконец, с начала 1990-х – «Преступление и наказание»). Все эти издания носили официальный характер и, естественно, в них не содержалась критика принципиальных положений пенитенциарной политики государства. Вместе с тем по отдельным вопросам в журналах шла оживленная дискуссия, в частности, по вопросу о том, какой должна быть отрядная система внутри исправительно-трудовой колонии. Содержащийся в этих изданиях материал также был использован автором настоящего исследования.

Определенную ценность для понимания сущности пенитенциарной политики Российского государства на различных этапах его развития представляет литературное творчество лишенных свободы. Содержание стихов и песен, которые были популярны у арестантов, может свидетельствовать о тех или иных приоритетах пенитенциарной политики государства. Так, в XIX в. песни каторжан отражали нелегкий быт в острогах. Вместе с тем через все эпохи проходит мысль о стремлении к свободе, раскаянии за содеянное. Этот, как и предшествующий, источник, еще не нашел своего места в такого рода исследованиях и практически до настоящего времени не применялся.

Кроме того, при выявлении тенденций развития пенитенциарной политики и формулировании соответствующих выводов автор использовал собственный опыт работы в уголовно-исполнительной системе СССР и России (в республиках Коми АССР и Туркменистане), что позволило с большей степенью объективности сопоставлять и оценивать исследовательские работы, а также материалы теоретического характера, содержание нормативных правовых актов, практику деятельности мест лишения свободы в нашей стране.

Использование указанных выше источников составило основу проведенного исследования, помогло автору в решении основных задач, поставленных перед исследованием.

Подводя итог анализу историографической и источниковой базы исследования, необходимо отметить, что обращение к теме, отдельные стороны которой лишь в последнее десятилетие стали предметом более или менее объективного исследования, поставило перед автором ряд проблем методологического порядка. Общий кризис исторической науки в рамках постсоветского пространства, связанный с поиском новых парадигм взамен подвергнутой критике советско-марксистской методологии, неизбежно поставил вопрос для каждого исследователя исторических проблем перед необходимостью определения своей позиции. В этом смысле многочисленные конференции, полемика в исторической периодике показывают возросший интерес к проблемам методологии научных исследований. Одновременно они демонстрируют большой разброс мнений, многообразие предлагаемых концепций, как правило, представляющих собой различные варианты заимствований из арсенала западноевропейской науки. В результате ситуация выглядит в значительной степени запутанной. Недостаточно проясняют ее и представители академических кругов, среди которых до сих пор не теряет актуальности дискуссия о том, был ли «кризис отечественной историографии в главном и основном порожден кризисом марксизма», либо же последний еще сохраняет свою научную и общественную ценность[150 - См., например, затянувшийся спор о характере стоящих перед современной наукой методологических проблем, начатый еще академиком И. Д. Ковальченко и продолжающийся до настоящего времени: Ковальченко И. Д. Теоретико-методологические проблемы исторических исследований. Заметки и размышления о новых подходах // Новая и Новейшая история. 1995. № 1; Искендеров А. А. 1) Историческая наука на пороге XXI века // Вопросы истории. 1996. № 4; 2) Что скрывается за «новыми» парадигмами истории? // Там же. 1998. № 4 и др.].

В обстановке методологической неопределенности, как нам представляется, заметны два основных вектора развития научных поисков. Прежде всего, значительная часть исследователей склонны более активно обращаться к достижениям смежных отраслей знаний. Автор также полагает, что именно это направление может быть более продуктивно в исследовании исторических проблем развития в России пенитенциарной политики, для чего необходимо обращение к вопросам юриспруденции, теории управления, административной деятельности и др. Параллельно идет также усвоение, а отчасти и переработка концепций, предложенных зарубежными историками. Конечно, в такой ситуации вряд ли вполне можно избежать опасности некоторых некритических заимствований, а также возникновения неизбежных элементов эклектизма при соединении разнородных идей и положений. И все-таки, как представляется, эти недостатки можно расценивать как естественные издержки той болезни роста, которую переживает российская историческая наука. Во всяком случае, мы полагаем такой подход более приемлемым, чем активно предпринимаемые рядом ученых поиски очередной «единственно правильной» теории, призванной радикально преодолеть существующий кризис и разрешить чуть ли не все противоречия современного этапа развития исторической науки. Как правило, в подобных случаях приходится сталкиваться с еще более некритичным привлечением концепций. Характерно, что последний вариант в основном реализуется в достаточно отвлеченных теоретических построениях, мало связанных с прикладными исследованиями.

С учетом изложенного исследование вопросов становления и развития в России государственной пенитенциарной политики целесообразно начать с разработки понятийного аппарата с тем, чтобы использовать единый подход при анализе деятельности мест лишения свободы на различных этапах исторического развития. Это представляется важным еще и потому, что содержание категорий, характеризующих пенитенциарную сферу, учеными различных поколений понималось не всегда одинаково. Следует заметить, что определение понятийного аппарата составляет одну из методологических основ настоящего исследования. При этом среди главных категорий, актуальных для данной работы, центральное место отводится понятию свободы, в связи с чем именно этой категории будет уделено наибольшее внимание.

Идея свободы как социальной ценности ярко заявила о себе в эпоху Возрождения, когда человечество начало освобождаться от религиозных оков. Локк, Гоббс, Спиноза, Руссо, Кант, Гегель, Маркс, Энгельс и другие известные мыслители, выражая и предвосхищая тенденции общественного развития, неизменно придавали свободе значение своеобразной путеводной звезды. Так, Гегель отмечал, что «всемирная история есть прогресс в сознании свободы»[151 - Гегель. Соч. Т. XVIII. М.—Л., 1935. С. 19.]. По словам Энгельса, свобода «является необходимым продуктом исторического развития». И далее он писал: «Каждый шаг на пути культуры (в понимании исторического развития человечества. – И. У.) был шагом к свободе»[152 - Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 116.]. Кульминацией общественных настроений той эпохи можно считать буржуазные революции и, прежде всего Французскую революцию 1789 г. В ст. 4 Декларации прав человека и гражданина свобода значится в числе естественных и неотъемлемых прав человека. Придание свободе повышенного социального значения во многом можно объяснить тем, что в оси взаимоотношения МИР – ЧЕЛОВЕК акцент стал смещаться в сторону человека, который все больше осознавал себя как личность[153 - Введение в философию. М.,1989. С. 315.]. А личность, как верно подмечает А. И. Козулин, «не может существовать без свободы»[154 - Козулин А. И. Об источниках прав человека // Государство и право. 1994. № 2. С. 146.].

Таким образом, в наше время свобода личности является высшим социальным благом[155 - Петрухин И. Л. Свобода личности и уголовно-процессуальное принуждение. М., 1985. С. 6.], что зафиксировано в конституциях большинства стран, а также во многих международных актах[156 - См.: Всеобщая декларация прав человека (1948), Пакт об экономических, социальных и культурных правах (1966), Пакт о гражданских и политических правах (1966) и др.]. Причем свобода как фундаментальная человеческая ценность провозглашается независимо от политического строя. Вместе с тем справедливо отмечается, что свобода представляет собой сложное социальное явление[157 - Воеводин Л. Д., Краснов М. А. О формах конституционного закрепления свободы личности в СССР // Советское государство и право. 1982. № 4. С. 3.]. Так, если взять его в развитии, то, по мнению Э. Фромма, в XX в. мы переживаем эпоху, когда полученная человеком свобода, достигнув «критической точки», становится для него источником тревоги, страха, он чувствует себя одиноко, изолированно. От такой свободы он стремится уйти, предпочитая бо?льшую зависимость (от социального происхождения, от государства, от работодателя и т. д.) взамен на бо?льшую стабильность своего существования, спокойствие и безопасность.[158 - Фромм Э. Бегство от свободы. Минск, 1992. С. 194.] Думается, однако, что данное явление вряд ли можно считать закономерным, во всяком случае пока оно не находит своего подтверждения в нормах права, хотя при этом нельзя не признать методологически верного подхода к качественным изменениям в понимании свободы.

Сложность свободы как социального явления и социального блага наглядно видна в ее философском осмыслении. Встречаются следующие наиболее характерные определения свободы: «свобода состоит именно в том, чтобы… быть в зависимости от самого себя, определять самого себя»[159 - Гегель. Энциклопедия философских наук. М., 1974. С. 124.]; «свобода – это основанная на познании необходимости способность выбора и деятельность с учетом этой необходимости»[160 - Спиркин А. Г. Сознание и самосознание. М., 1972. С. 286.]; «свободу можно рассматривать как такое социальное пространство для жизнедеятельности субъекта, в котором отсутствует внеэкономическое принуждение и которое совмещается с подобными пространствами других субъектов»[161 - Зотов А. Ф. Право, свобода, демократия. Материалы «круглого стола» // Вопросы философии. 1990. № 6. С. 30.]; «свобода состоит именно в том, что мы можем действовать или не действовать согласно нашему желанию или выбору»[162 - Локк Дж. Избр. филос. произв. В 2 т. М., 1960. Т. 1. С. 259. Сходные определения дают также Ш. Монтескье, К. А. Новиков, Дж. Кэмпбелл и др.]; «свобода – это возможность для человека по своему усмотрению удовлетворять свои материальные и духовные потребности, избирать место жительства и вид труда, общаться с другими людьми, устраивать семейную жизнь, быт и т. д.»[163 - Ефимов М. А. Проблемы лишения свободы как вида наказания в законодательной, судебной и исправительно-трудовой практике. Автореф. дис. … докт. юрид. наук. Л., 1966. С. 5.]; «свобода есть познанная необходимость (закономерность), усвоенная человеком как закон его деятельности»[164 - Косолапов Р. Г., Марков В. С. Свобода и ответственность. М., 1969. С. 13.].

Другие определения принципиально не отличаются от указанных. Следует также отметить, что в философских исследованиях свобода рассматривается во взаимодействии с такими категориями, как необходимость, ответственность, воля, возможность, равенство. В меньшей степени свобода изучена как ценность, благо, защищаемое законом; нас будут интересовать философские положения о свободе, прежде всего именно в этих аспектах, которые так или иначе отражены в праве как наиболее устойчивой форме закрепления преобладающих взглядов в обществе.

Юридическая ответственность, связанная с лишением свободы, как известно, наступает в результате осознаваемых действий, т. е. исходящих из убеждений, взглядов, интересов, потребностей человека. Поэтому основное внимание сосредоточим на внутренней, субъективной стороне свободы, тем более что многие десятилетия в отечественной литературе наблюдался перекос в сторону объективных факторов и из всего многообразия понятий свободы, как замечает В. Н. Кудрявцев, чаще использовали то, которое определяло ее как осознанную необходимость.[165 - Кудрявцев В. Н. Правовые грани свободы // Советское государство и право. 1989. № 11. С. 3.]

Данная формула (свобода как осознанная необходимость), как представляется, несколько упрощенно отражает понятие свободы. Некоторые авторы вообще считают, что «свобода не определяется какой-либо необходимостью»[166 - Кудрявцев В. Начальные основания философии. Вып. 2. М., 1889. С. 149.]. Если отойти от крайностей, то получается следующее. Как известно, чем больше человек познает, осознает законы природы, тем больше у него возникает возможностей для свободоизъявления. Однако вряд ли можно согласиться с тем, что свободы у людей тем больше, чем в большей мере их интересы совпадают с объективными тенденциями общественного процесса, со стремлением больших масс людей, общественных классов и социальных слоев.[167 - Философский энциклопедический словарь. М., 1989. С. 570.] При таком подходе получается, что человек, игнорирующий и даже презирающий общепринятые ценности и сознательно совершающий общественно опасное деяние, поступает несвободно. Между тем для преступника осознание необходимости соблюдать установленные в обществе законы отнюдь не является непреодолимым препятствием, для него важнее и весомее другая необходимость – совершение преступного деяния; он поступает свободно, выбирая вариант поведения сообразно своим убеждениям и потребностям. Разумеется, за «свободно» совершенное преступление он понесет ответственность, но это уже другой вопрос.

Свобода как философская категория представляет собой очень сложное и многоаспектное понятие[168 - Шлайфер Н. Ф. Свобода личности и исторический детерминизм. М., 1983. С. 6.Понятие «лишение свободы» не точно отражает содержание данного вида наказания, поскольку, как будет показано в дальнейшем, лишить (т. е. взять, отобрать) полностью свободы невозможно (И. У.).]. Мы ограничились кратким рассмотрением тех сторон, которые, на наш взгляд, имеют наибольшее значение в ее характеристике как блага, как неотъемлемой человеческой ценности. Имея в виду это и с учетом рассматриваемых в нашей работе проблем, свободу с философской точки зрения можно определить как действия человека как личности, совершаемые по его осознанному выбору, на основе сформировавшихся убеждений, интересов и потребностей, без угрожающего жизни, здоровью и иным равнозначным для человека ценностям принуждения, и приносящие своими результатами определенное удовлетворение. Особо подчеркнем, что речь может идти о любых убеждениях, целях и потребностях, независимо от преобладающих в обществе ценностей и идеалов.

Именно свобода как благо и представляется объектом уголовного наказания в виде лишения свободы. Лишая свободы человека в порядке уголовного наказания, государство помещает его в специально предназначенное для этого учреждение и ограничивает его действия, причем в разных сферах жизнедеятельности в различной мере. При этом имеется в виду, что под воздействием такого правового, законного принуждения преступник будет испытывать страдания, дискомфорт, а это, в свою очередь, должно способствовать достижению стоящих перед уголовным наказанием целей.

Может возникнуть вопрос: в исправительных учреждениях осужденный не испытывает со стороны государства угрозы жизни и здоровью, – не означает ли это, что он, с учетом наших предыдущих рассуждений о грани свободы – несвободы, остается, собственно говоря, свободным? Здесь, как представляется, необходимо различать понятия свободы как таковой, фактической, и свободы правовой. В первом случае осужденный, содержащийся в колонии полуоткрытого типа (которых большинство в системе учреждений, исполняющих уголовные наказания в виде лишения свободы в Российской Федерации) и даже в тюремной камере, обладает определенной свободой; он может, например, по собственному усмотрению выбирать книги для чтения, в личное время согласно внутреннему распорядку по своему выбору читать, смотреть телевизор, заниматься спортом или творчеством. Здесь несвобода, связанная с государственным принуждением, не перекрывает полностью ту фактическую свободу, которая понимается в данном выше определении. Хотя в принципе, возможно, что правовое принуждение перекрывает свободу полностью – в случае, когда, например, в порядке взыскания за неповиновение законным требованиям администрации учреждения осужденный водворяется в штрафной изолятор или в отношении него используются специальные средства (например, наручники) или боевые приемы борьбы. При этом осужденный не обладает возможностью осуществлять свой выбор по реализации присущих человеческой личности потребностей; в такой практически буквальной несвободе трудно говорить даже о полной свободе мысли, – сама способность мыслить, конечно, сохраняется, но направленность мышления задается не на «свободную тему», а в прямой связи с обстоятельствами, и тем более стрессовыми, в которых оказался человек[169 - Фромм Э. Человек для себя. Минск, 1992. С. 235.].

Свобода правовая, т. е. прежде всего формальная, обозначена в текстовых законодательных документах, и здесь необходимо отталкиваться от содержания норм права. Если взять, к примеру, не подвергающегося никакому государственному принуждению гражданина, то его с номинально-правовой точки зрения можно считать свободным; хотя, как известно, не может быть полной фактически правовой свободы, поскольку в отношении любого гражданина действуют те или иные ограничительные нормы права. Подвергнувшийся же уголовному наказанию гражданин считается несвободным, так как объем ограничений в отношении него резко возрастает, они гораздо более ощутимые, приносят страдания (в то время как общеограничительные нормы для свободных граждан страданий не порождают) и в целом охватываются понятием «лишение свободы». На наш взгляд, именно по этому рубежу – началу исполнения наказания в виде лишения свободы (что касается других видов наказания, то хотя они также имеют определенную принудительную правоограничительность, но все же на свободу посягают в несравненно меньшей степени) и следует определять свободу-несвободу человека. До этого рубежа человек остается свободным. И, соответственно, несвободным, опять же в общеправовом смысле, следует считать находящегося по приговору суда в исправительном учреждении (при задержании и аресте в уголовно-процессуальном и административном порядке также имеет место правовая несвобода, но эти формы кратковременного лишения свободы выходят за рамки нашего исследования).

Свободу в правовом смысле, таким образом, можно определить как действия вменяемого лица, совершаемые им по своей воле и не выходящие за рамки дозволенного и разрешенного нормами права, т. е. в их основе лежит не что иное, как законопослушное поведение. Теперь мы имеем возможность сформулировать понятие свободы, основанное на приведенных выше философских положениях. Итак, под свободой следует понимать действие, поведение человека, совершаемые по его собственным убеждениям, интересам, потребностям без принуждения, угрожающего жизни, здоровью и другим равнозначным ценностям человека, в соответствии с действующими нормами права и приносящие своими результатами определенное удовлетворение.

Затронем еще один аспект, связанный с общим понятием о свободе как социальной ценности. Свобода, как отмечалось, представляет собой сложное явление, включающее многие составляющие (отдельные свободы), или, как их называет Ф. Р. Сундуров, «элементы свободы». Осужденные, содержащиеся в исправительных учреждениях, лишаются некоторых из этих «элементов свободы», другие сохраняются в полном объеме; большинство же составляющих свободы в той или иной мере ограничивается. При раскрытии содержательной стороны лишения свободы обычно подчеркивается ограничение осужденных в первую очередь в свободе передвижения[170 - Дементьев С. И. Построение уголовно-правовых санкций в виде лишения свободы. Ростов н/Д, 1986. С. 19.]. Выделяются также ограничения в свободе распоряжения собой; свободе общения; выборе рода трудовой деятельности; свободе действий; в праве на отдых, образование; в политических правах и свободах; в личной свободе; в свободе развлечений (работы Ф. Р. Сундурова, И. С. Ноя, М. П. Мелентьева, Ю. А. Антоняна, B. А. Елеонского, Л. А. Высотиной и др.). Иными словами, теряется право на самоопределение.

Обратим внимание на то, что указанное содержательное наполнение свободы в контексте ее правового ограничения оказалось у?же, чем законодательное, зафиксированное в нормах конституционного права. Так, в научных трудах практически не затрагиваются вопросы о свободе мысли и слова в местах лишения свободы, лишь сравнительно недавно стала исследоваться свобода совести осужденных. Вместе с тем нельзя согласиться с С. Ф. Милюковым, утверждающим, что «поражают свободу, так или иначе, все без исключения наказания (даже штраф, лишая осужденного возможности приобретать те или иные товары, пользоваться теми или иными услугами, ограничивает его в возможности поступать по своей воле)»[171 - Цит по: Стручков Н. А. Проблемы совершенствования деятельности органов, исполняющих наказания // Материалы конференции. Уфа, 1993.C. 47.]. При таком подходе любого гражданина можно считать несвободным, поскольку каждый имеет те или иные обязанности, выполнять которые далеко не всегда приходится по желаемому выбору.

С учетом изложенного представляется целесообразным выделить следующие предусмотренные Конституцией РФ составляющие свободы, которые наиболее важны для человека и ограничение которых составляет основу содержательной части уголовного наказания в виде лишения свободы: свобода передвижения, свобода выбора рода деятельности, личная свобода, политические свободы.

Указанные свободы как составляющие обобщенного понятия свободы определенным образом ограничиваются в случае применения к человеку уголовного наказания в виде лишения свободы. Однако если в настоящее время эти и другие ограничения находят закрепление в соответствующих уголовно-правовых и уголовно-исполнительных актах, то в прошлом (практически весь период монархической России) они вытекали из самого факта помещения осужденного в место лишения свободы, что в принципе не изменяло сущности лишения свободы как вида наказания.

Как отмечалось выше, свобода является фундаментальной социальной ценностью и по общему правилу она неприкосновенна. Однако общественные отношения складываются таким образом, что в некоторых случаях ограничение этого блага необходимо. По-другому и не может быть, поскольку «требовать ликвидации всяких ограничений человеческого поведения – значит, по существу, оправдывать противоправное и преступное поведение, допускать ущемление прав и интересов других лиц и общества в целом».[172 - Кудрявцев В. Н. Закон, поступок, ответственность. М., 1986. С. 72.]

Наиболее многочисленную категорию лиц, в отношении которых государство допускает правомерное уменьшение объема свободы, составляют осужденные, отбывающие наказание в исправительных учреждениях (кроме того, свобода может ограничиваться в отношении душевнобольных, находящихся на принудительном лечении, задержанных в уголовно-процессуальном и административном порядке; ограничение возможно также в условиях чрезвычайного положения, военного времени – все эти случаи находятся за пределами нашего исследования). Справедливость определенных ограничений столь важных для человека его естественных прав не подлежит сомнению, поскольку сохранение правопорядка и общего благополучия невозможно без принудительного водворения общественно опасных лиц в исправительные учреждения. Однако ограничения в обладании и пользовании свободой как социальным благом во время исполнения наказания в виде лишения свободы не могут быть произвольными, они должны основываться на правовых нормах, которые в совокупности образуют специальный институт. Здесь же отметим, что «именно правоограничения раскрывают сущность наказания»[173 - Стручков И. А. Курс исправительно-трудового права: Проблемы Общей части. М., 1984. С. 23.].

Рассмотренные выше понятия свободы как фундаментального социального блага и лишения свободы как уголовного наказания будут браться за основу при последующем исследовании тенденций развития института наказания в виде лишения свободы в России как основы пенитенциарной политики на различных исторических этапах.

Методологическая особенность данного научного исследования заключается в охвате достаточно широких хронологических рамок – XVIII–XX вв. Такой подход обусловлен, прежде всего, необходимостью определить основные тенденции развития российской пенитенциарной политики с момента ее становления и до настоящего времени. В этом контексте (исследование явления от его возникновения до последнего времени) он представляется новым. Разумеется, эта методология предполагает и отбор соответствующих материалов по пенитенциарной проблематике. Автор стремился отбирать для анализа те материалы, которые в максимальной степени отражают указанные тенденции, при этом приходилось лишь упоминать и даже выводить за рамки исследования документы и иные источники, которые, представляя определенную самоценность, повторяли или слишком детализировали уже полученные результаты. Кроме того, необходимость в максимальном обобщении заставляла более активно использовать результаты соответствующих исследований других авторов. Думается, что используемый подход позволяет полнее раскрывать особенности развития пенитенциарной политики в России и тем самым более эффективно применять исторический опыт в этой сфере общественной деятельности.

При анализе методологии настоящего исследования нельзя не сказать о том, что автор опирался в оценках на общепризнанные ценности демократии, принципы правового государства и гражданского общества. Учитывались также психологические факторы, определяющие поведение осужденных в местах лишения свободы и соответствующие подходы государственных органов к условиям их содержания. В соответствии с таким подходом в качестве источника использовалось, как отмечалось выше, литературное творчество заключенных, т. е. учитывалась личность человека, что согласуется с принципом демократизма. Во внимание принимались также сложившиеся традиции российского государства в пенитенциарной политике. В частности, речь идет о том, что как в период империи, так в период советского государства и современный период пенитенциарная система отличается относительным многообразием учреждений и органов, предназначенных для отбывания наказаний, связанных с лишением свободы. Например, в российском имперском государстве (первой половины XIX в.) в их числе были каторжные тюрьмы, арестантские роты гражданского ведомства, смирительные дома, рабочие дома, крепости, тюрьмы; в советском государстве (середина 20-х гг.) – исправительно-трудовые колонии, фабричные колонии, исправительные дома, переходные дома, следственные изоляторы; в настоящее время – исправительные колонии различных режимов, воспитательные колонии, тюрьмы, лечебные исправительные учреждения, арестные дома. Данное обстоятельство свидетельствует об объективном характере развития некоторых сфер государственной жизни вне зависимости от политического строя, что, на наш взгляд, далеко не всегда учитывалось в исторических исследованиях по данной проблематике.

Что касается освещения пенитенциарной системы императорской России и советского государства, имея в виду общественно-политическое различие, то мы исходили из того, что место лишения свободы – это объективная необходимость для любого государства вне зависимости от его политического строя. Отсюда вытекает вывод о том, что задачи, стоящие перед пенитенциарными учреждениями, в большей части схожи во все исторические эпохи. Схожи и недостатки. Скажем, как для империи, так и для советского государства в пенитенциарной политике первейшим был ведомственный интерес, который порой превалировал над интересами всего государства, не говоря уже об интересах отдельного человека (об этом в работе будет сказано подробнее). И в этом смысле подчас нелепыми выглядят крайне отрицательные оценки тюрем периода империи, равно как нельзя согласиться с такими же, по сути, оценками в отношении советских исправительно-трудовых лагерей со стороны некоторых современных авторов. При изучении тюрьмы не может быть по определению восторженного тона, как это имело место в советское время, особенно в начальный период советской власти при оценках советских исправительных учреждений, поскольку это учреждение предназначено для изоляции общественно опасных лиц, преступников, посягнувших на общественные устои. Поэтому с методологической точки зрения при изучении исторических тенденций развития пенитенциарной политики, по нашему мнению, необходим взвешенный, максимально объективный подход, не замыкаемый на какой-либо партийной идеологии.

Подводя общие итоги обзора методологических основ исследования, считаем необходимым еще раз подчеркнуть, что в силу указанных причин они отличаются некоторой эклектичностью и зависимостью не только от чисто философских доктрин, но и от теоретических достижений ряда смежных наук обществоведческого спектра. На наш взгляд, это вполне оправданно как в силу общего методологического кризиса в сфере исторического знания, так и в контексте неизбежной интеграции различных научных дисциплин. Кроме того, мы полагаем, что расширение методологической базы исследования истории российской пенитенциарной политики будет способствовать преодолению ситуации, при которой в теоретическом плане исследователи пенитенциарной политики рассматривают ее, как правило, в отрыве от общей государственной политики и общественно-экономической ситуации в стране. Наконец, следует отметить и то обстоятельство, что используемая автором методология исторического исследования позволяет выявить основные тенденции развития пенитенциарной политики Российского государства на протяжении почти трех столетий, что потребовало обобщения значительного объема указанных ранее источников. Такой подход обусловлен еще и тем, что исследователи схожей проблематики ограничивались значительно более узкими временными и событийными рамками, что не позволяло в достаточной мере объективно оценить ход развития такой важнейшей общественной и государственной жизни, как пенитенциария, и соответственно ограничивало возможности использования опыта Российского государства в этой сфере.

Глава 2. Становление российского абсолютизма и разработка основ государственной пенитенциарной политики

Как было отмечено, основы государственной пенитенциарной политики стали закладываться в период становления российского абсолютизма. Однако истоки ее зарождаются гораздо раньше. В этой связи представляется необходимым дать краткий исторический экскурс появления института наказания в виде лишения свободы, поскольку именно с ним связывается понятие пенитенциарной политики.

Истоки уголовного наказания в целом (а не только лишения свободы) уходят далеко вглубь истории человечества. Кара в древних источниках права выражалась в смертной казни, телесных наказаниях и денежных выплатах (штрафах), однако решающее место в этом процессе отводилось мести. Постепенно, по мере совершенствования социальных отношений, с появлением и укреплением институтов государства, происходило некоторое опубличивание мести: устанавливались нормы, ограничивающие ее пределы, поскольку господство частной мести приводило к анархии, мешало упорядочению, становлению и стабилизации общественной жизни. Как отмечал А. Малиновский, «у государства объективно нет чувства злобы и поэтому оно умеряет возмездие»[174 - Малиновский А. Кровная месть и смертные казни. М., 1915. С. 130.]. Иными словами, государство действует более здраво, рассудительно, учитывая многие обстоятельства совершения преступления.

Именно на данном этапе, как нам представляется, и произошла трансформация мести в собственно наказание, что следует относить еще к XX–XVIII вв. до н. э. Уже в Законах Хаммурапи[175 - Вестник древней истории. М., 1952. № 3.] государство вполне определенно очертило правовые границы реагирования на преступление. Потерпевший или его родственники (в случае убийства) уже не могли, как раньше, действовать по своему усмотрению, они были обязаны соблюдать установленные нормы. Что касается русских земель, то, как известно, первые письменные законы появились здесь в X в. До этого, по всей видимости, в нашей стране еще значительное место занимала месть, которая, однако, все более и более ограничивалась. Постепенно государство вводит ограничения: убивать за это нельзя, а можно лишь требовать выкуп, компенсацию; устанавливается круг субъектов мести (обычно это близкие родственники потерпевшего), соответствующие эквиваленты. В дальнейшем часть денег государство берет себе, поскольку это, во-первых, выгодно для казны, и, во-вторых, все больше затрат уходит на осуществление правосудия.

Если же говорить об истоках института тюремного заключения, то, по утверждению исследователей, «тюрьма применялась в Китае за 2600 лет до Р.Х., в Древнем Вавилоне, у евреев, у египтян и в государствах классических»[176 - Фойницкий И. Я. Учение о наказании в связи с тюрьмоведением. СПб., 1889. С. 308.]. Вместе с тем тюремное заключение, в видах безопасности имевшее прежде всего лишение возможности физического передвижения, применялось обычно до «наказания», т. е. как предварительная мера[177 - Фойницкий И. Я. Учение о наказании в связи с тюрьмоведением. СПб., 1889. С. 308.]. В частности, на Руси в Х-XIII вв. преступников заключали в погреба, например, по договорам с греками и немцами 1195 и 1229 годов в качестве предварительной меры[178 - История дипломатии. Т.1. М., 1941. С. 566.]. С XIV в. (Двинская Уставная грамота 1397 г.) предварительное лишение свободы сопровождалось уже заключением «в железа»[179 - Российское законодательство Х-ХХ веков. М., 1985. Т. 2. С. 182.]. Тюремное заключение применялось также для изолирования политических противников в борьбе за власть, как это было, например, в первой половине XVI в., когда князья Шуйский и Бельский провели «в заточении» весь период правления Елены Глинской[180 - Кром М. М. Политический кризис 30-40-х годов XVI века // Отечественная история. 1998. № 5. С. 7.].

Четкое и однозначное закрепление наказания (т. е. как реакция государства за совершение общественно опасных деяний) в виде лишения свободы в систематизированных нормативных актах, по нашему мнению, было впервые осуществлено в XVI в. В Каролине (1532 г.) – крупнейшем памятнике германского феодального права, где в ст. CLVII указывалось на «заключение в тюрьму на некоторый срок», которое предусматривалось за повторную кражу в случае, если вор был не в состоянии уплатить денежный штраф[181 - Каролина. Алма-Ата, 1967. С. 18.]. В российском праве тюремное заключение впервые появилось в Судебнике 1550 г. (ст. 4, 6 и др.)[182 - Российское законодательство Х-ХХ веков. М., 1985. Т. 2. С. 97.]. При этом сопоставление дат принятия Каролины и Судебника, а также смысл некоторых сходных законодательных формулировок указывают на вполне вероятное влияние немецкого права на российское. Следует также заметить, что наказание в виде лишения свободы в Судебнике 1550 г. было отрегулировано крайне поверхностно, по существу оно лишь обозначено, что, впрочем, неудивительно, учитывая, что это был, по сути, первый опыт российского законодателя закрепить данный вид наказания. Оно встречается в Судебнике 21 раз и чаще всего выражается формулой «вкинути в турму» без указания срока заключения. Никаких других вопросов, связанных с тюремным заключением, Судебник не регулировал.

В связи с изложенным мы не можем согласиться с мнением, что «в России до Алексея Михайловича тюрьмы имели значение лишь как места подследственного задержания»[183 - Толкаченко Анат., Толкаченко Андр. Из истории военных тюрем в России // Уголовное право. 1999. № 3. С. 92.]. Как было показано, тюремное заключение представляло собой уже не только меру процессуального характера (хотя, действительно, тюремное заключение для этих целей использовалось довольно часто, в том числе в отношении высших чиновников, например, сибирского губернатора князя Гагарина[184 - Дневник камер-юнкера Ф. В. Берхгольца. 1721–1725. В 4 ч. Ч. 1. М., 1902. С. 71–73.], который, как известно, был в конечном итоге казнен за казнокрадство), но и вид уголовного наказания. Это наказание предусматривалось в основном за совершение должностных преступлений, взяточничество, клевету, кражу, разбой. Исторические документы свидетельствуют и о том, что в тюрьму могли заключаться лица, обвиненные в измене. Так, в 1570 г. в связи с «изменным делом» новгородского архиепископа Пимена «многие казнены смертью, а иные разосланы по тюрьмам»[185 - Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XV вв. / Сост. Л. В. Черепнин. М., Л.:, 1950. С. 480.]. В первой половине XVI в. фальшивомонетчиков заковывали «в железа», что также можно считать формой лишения свободы[186 - Морозова Л. Е. Исторические портреты. Михаил Федорович // Вопросы истории. 1992. № 1. С. 44.]. В большинстве случаев лишение свободы сопрягалось с торговой казнью. Сроки тюремного заключения имели неопределенный характер, за исключением двух норм, в которых оно полагалось пожизненным. Отсутствовали также нормы, регулировавшие механизм исполнения приговоров, связанных с лишением свободы. Тем не менее, в целом, введение наказания в виде заключения в тюрьму свидетельствовало, с одной стороны, о дальнейшем укреплении российской государственности, а с другой стороны, отражало потребность в более гибких видах наказания.

Тем самым, как видим, стали очерчиваться контуры пенитенциарной политики, хотя о ее сформировании на тот период говорить еще рано. И лишь с середины XVII в. в России начинает происходить выделение специальных органов, ведающих исполнением наказаний, связанных с лишением свободы. Своего рода итоги развития пенитенциарной системы в России в условиях сословно-представительной монархии подвело Соборное уложение 1649 г.[187 - Соборное уложение 1649 года.], представлявшее собой уже не просто сборник правил, касающихся отдельных сфер общественной жизни, притом с довольно нечеткими санкциями за преступления, а весьма объемный, систематизированный (разделенный на главы), охватывающий множество вопросов нормативный документ[188 - Исаев И. А. История государства и права России. М., 1995. С. 45.]. Здесь нашло свое закрепление ужесточение карательной политики Российского государства, что выразилось, прежде всего, в усилении уголовных наказаний[189 - Попов А. Суд и наказания за преступления против веры и нравственности по русскому праву. Казань, 1904. С. 150–155.]. Это прямым образом, как будет показано ниже, определило основные направления дальнейшей эволюции пенитенциарной политики в России.

Институт лишения свободы в форме тюремного заключения приобрел с этого времени вполне устойчивый характер[190 - Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. Пг., 1915. С. 258.]. Упоминание о нем встречается в Соборном уложении в 41 статье. И все же согласно отмеченной нами ранее тенденции к ужесточению наказания тюремное заключение по частоте применяемости уступало смертной казни, предусмотренной в более чем шестидесяти статьях Уложения (в литературе приводятся различные цифры, что связано с неоднозначным толкованием ряда норм Уложения. Например, Н. Д. Сергеевич указывает 60 случаев, а С. Н. Викторский – 95[191 - Викторский С. Н. История смертной казни в России. М., 1912. С. 91–94, 109–110 и др.]), что свидетельствует об известной незрелости Уложения. Соответственно этому полагаем очевидным вывод о том, что в условиях сословно-представительной монархии институт тюрьмы еще не приобрел решающего значения в карательной политике государства.

Сделанный нами вывод о последовательно-поступательном развитии тюремных учреждений, вышедших на новый качественный уровень, подтверждается также тем, что в Соборном уложении в абсолютном большинстве случаев предусматривались конкретные сроки тюремного заключения, причем строго фиксированные, т. е. без рамок «от» и «до» (например, «на три дня»). Вместе с тем, как и в Судебнике, здесь сохранялись нормы с неопределенными сроками.

В целом тюремное заключение в Соборном уложении уже однозначно воспринималось именно как наказание, а не только как мера предварительного заключения[192 - Русская историческая библиотека. СПб., 1878. Т. 5. № 184.]. Об этом же свидетельствует, в частности, закрепление в соответствующих нормах вышеупомянутой цели наказания («чтоб на то смотря и иным неповадно было»). В этой же связи следует отметить то обстоятельство, что в правовом сознании российского общества того времени, несмотря на усиление жестокости наказаний, появляется мысль о необходимости исправления преступников, что выражается в тех нормах Уложения, где речь идет о покаянии, и для этой цели используется тюремное заключение.

Так, согласно ст. 34 гл. XXI «…которые тати и разбойники доведутся казнити смертью, и их для покаяния посадить в тюрме в избу на шесть недель, и как им отойдут урочные дни, и таких татей и разбойников казнити»[193 - Соборное уложение 1649 года. С. 121.]. В литературе отмечается, что под «избой» нужно понимать специальное помещение в тюремном хозяйстве[194 - Российское законодательство Х – ХХ веков. М., 1985. Т. 3. С. 418.]. Эта норма, очевидно, дала толчок для развития позже более широкого института участия церкви в нравственном очищении преступников, когда, в частности, в штат тюрем стали вводить священников. В ст. 4 гл. XXII (наказание за убийство отцом или матерью сына или дочери) раскаяние регулировалось несколько по-иному: преступнику, отбывшему в тюрьме один год, предписывается «приходити им в церкви божии, и у церкви божии объявляти тут свой грех всем людям в слух»[195 - Соборное уложение 1649 года. С. 129.]. Нам важно здесь подчеркнуть, что таким образом в России XVII в. уже было известно покаяние посредством помещения в тюрьму. Как известно, в XVIII в. именно эта идея, возникшая в Италии и Англии и впервые реализованная (в более совершенном виде) в США, послужила началом коренных преобразований в пенитенциарной сфере.

В связи с последним замечанием укажем, что в период Соборного уложения в формирующейся пенитенциарной политике еще не выделяется направление, связанное с упорядочиванием условий содержания лишенных свободы. Государство в минимальной степени заботилось о внутреннем порядке тюремной жизни. Этот вывод считался общепризнанным уже в дореволюционной историографии. В частности, Н. Д. Сергеевский подчеркивал, что «мы нигде не находим ни малейших следов, например, организации тюремного продовольственного хозяйства; наоборот, и кормовые деньги, и подаяния… выдаются самим тюремным сидельцам на руки; мы не находим, далее, никакого установленного законом порядка в образе жизни арестантов, ни вообще какого бы то ни было тюремного режима, за исключением немногих запретительных определений, касающихся спиртных напитков, опасных орудий, вроде топоров, пил, ножей и т. д. Арестанты внутри стен тюрьмы представлены были самим себе; правительство принимало меры лишь против их “утечки”[196 - Сергеевский Н. Д. Наказание в русском праве XVII века. СПб., 1887. С. 200–201.]. Даже тела умерших колодников государство в то время не считало возможным хоронить, и они просто вывозились на перекрестки дорог – на “крестцы”, на улицы или в пустые места, где их поднимали для погребения родственники или благочестивые люди, или они должны были, по общему порядку, подлежать отвозу в убогие места»[197 - Сергеевский Н. Д. Наказание в русском праве XVII века. СПб., 1887. С. 43.].

В записках о Московии можно встретить записи о том, что российский монарх лично посещал тюрьмы. Так, в одном из частных писем С. Коллинс, иностранец, писал о том, что «ежегодно, в великую пятницу, он (Алексей Михайлович. – И. У.) посещает ночью все тюрьмы, разговаривает с колодниками, выкупает некоторых, посаженных за долги, и по произволу прощает некоторых преступников»[198 - Коллинс С. Нынешнее состояние России, изложенное в письме к другу // Чтения в Обществе истории и древностей российских. 1846. Кн. 1. С. 37.]. Трудно поверить в достоверность того, что монарх посещал все тюрьмы; однако в любом случае такие посещения не меняли отношения государства к местам лишения свободы.

Заботы о пропитании заключенных при таком подходе государства ложились на «заинтересованную» сторону. В частности, они могли возлагаться на помещиков (если речь шла о крепостных)[199 - См., например: ПСЗ. Собр. первое. № 669.], семьи колодников, либо же, что было наиболее распространено, непосредственно на арестантов. Чаще всего последние попросту просили милостыню. Вместе с тем естественным занятием для заключенных мог служить и реально выступал производительный труд. Так, по утверждению Н. Д. Сергеевского, в то время они занимались в тюрьме работами на продажу по своему усмотрению и заводили ремесла, кто был к тому способен, для чего им не возбранялось даже выходить из тюрьмы для покупки материалов, что подтверждалось, например, челобитной шуйских тюремных сидельцев 1662 г., жаловавшихся «великому государю» на тюремных сторожей и целовальников: «…у которых наших сирот есть ремеслишко – чем сытым быть: и они для товару сами не ходят и нас бедных не выпускают… Затем не выпускают, что дать нечего». При этом Н. Д. Сергеевский, однако же, подчеркивал, что вряд ли такие ремесла процветали в тюрьмах[200 - Сергеевский Н. Д. Указ. соч. С. 201.]. На наш взгляд, это очень ценное замечание, поскольку убедительных подтверждений действительного распространения ремесленного производства в тюрьмах середины – второй половины XVII в. чрезвычайно мало.