История села Мотовилово. Тетрадь 5

– Подошёл я к потребилке-то, а там шуму, зеву, как в улье, хоть уши затыкай. Хотя народу-то в потребилке и много было, но я попал в кон. Затиснулся в очередь и стою, пришипился, а потом очутился у самого прилавка, а кум Митрий-то все же мне с руки. Я и набрал всего. А дело все же, Анна-то баяла, что приказчик-то копун. Пока мне товар отпускал, некоторые в лавке-то, наверно, выспались, – высказался о нерасторопности продавца Василий.

– Любовь, ставь-ка скорее самовар, будем из новой посуды чаевничать. Селёдку порежь, перед чаем посолимся малость.

Вся семья расселась вокруг стола. Ребятишки всяк себе подобрали по новому чайному прибору, стараясь выбрать, который понаряднее, с красивыми цветочками. Из таких слаще чай-то пить.

Пивная. Веселье и драки

Почуяв полную свободу от власти, русский мужик стал раскрывать свою душу во всю ширь. Знаменитый НЭП позволил мужику воспрянуть духом и телом, в сознании мужика зародились творческие, созидательные планы, направленные на рациональное ведение хозяйства и увеличение сельскохозяйственной продукции. Этому способствовали ликвидация безграмотности среди сельского населения, распространение среди народа газет, журналов и книг, проводимые на разные темы лекции в избе-читальне, кино, а впоследствии и радио.

Кредитное товарищество, открывшееся во Вторусском, давало нуждающимся крестьянам деньги в кредит для приобретения коров, лошадей, инвентаря и сельскохозяйственных веялок, сеялок, молотилок. Благодаря всему этому, жизнь в селе пошла в гору. Народ повеселел, люди стали выбиваться из бедноты, стали богатеть, стали прибиваться к элементарной культуре, стали отступать от позорного невежества в быту. Приезжающие из Арзамаса лекторы проводили лекции о быте и здоровье, сопровождая наглядными плакатами, развешанными на стенах в избе-читальне. Всюду видны были призывающие и ободряющие лозунги вроде «Солнце, воздух, пища и вода – наши первые друзья!»

Приехал в Мотовилово агроном. Собралось в избе-читальне больше сотни мужиков, с увлечением прослушали лекцию о земле, о том, как рационально надо обрабатывать землю и вести личное хозяйство. Внимательно с полуоткрытым ртом, сидя на передней скамейке, слушал лектора Николай Ершов. Во время лекции он даже боялся пошелохнуться, а когда лектор, кончив говорить, сказал, обращаясь к мужикам «Спасибо за внимание!», Николай выдохнул:

– Вот это лектор! Вот это Голова! – и к лектору:

– Спасибо тебе, уважаемый товарищ, уж больно ты понятно и увлекательно баял. Был как-то у нас тут тоже лектор, кажись, тоже из Арзамаса, так тот разговаривал с нами, мужиками, на таком научном и непонятном нам языке, что я то понятливый человек, и то ни хрена не понял, а некоторые мужики на лекции совсем спали. Видать, он в нашем сельском хозяйстве ни бе ни ме не понимает, у него и диплома-то не оказалось. Я проверял, баит, дома оставил. Ты будь добр, приезжай к нам ищо когда-нибудь, а я к тому времени слушателей подберу, сагитирую и подготовлю особенно. Я увлекаюсь этой самой как её ни назовёшь, агрономия что ли! – настойчиво упрашивал лектора Николай, желая вплотную познать агрономию.

– Ладно, как-нибудь еще приеду, загляну, – пообещал лектор, видя, что его лекция заинтересовала мужиков, особливо этого приземистого, рябоватого и простоватого человека Николая.

Наряду с культурными предприятиями для народа, государство рабочих и крестьян на основе смычки разрешило и всячески потворствовало открытию на селе для увеселения народа пивных. Ведь в старину почти в каждом селе на самом видном месте были же питейные дома и кабаки, так чем же хуже мы, в наше свободное от рабства время. Ведь русская трудовая душа всегда жаждет о вине, всегда склонна к веселью и куражу.

В Арзамасе открыли новый трактир «Золотой Якорь». В Мотовилове в просторном пятистенном доме Степана Крутилушкина в Кужадонихе была открыта пивная – пристанище мужиков и удалых парней. Буфетчиком поставили чернухинского парня Демку Горюшина. На углу дома прибили дощечку вывеску «Пивная». К этому слову кто-то своей рукой добавил «Золотое дно!».

Сидят в пивной мужики и парни, пивцо попивают, иногда и «рыковку», закусывают колбасой, довольствуются, блаженствуют, курят, пуская дым кольцами и коромыслом, сквернословят, душевно разговаривают, плюют, харкают на пол.

Прослышалось в народе, что в некоторых бутылках с водкой на бумажных подпробочных прокладках встречается иногда изображение Рыкова. Кто обнаружит и будет обладателем этого изображения, тот получит вознаграждение от казны – червонец. Воодушевленные этим мужики и парни нарасхват берут водку в потребилке, пьют водку дома или с торжеством несут ее в пивную и там, делая «ерша», распивают.

Ввалилась в пивную ватага парней-женихов, среди них сельский ухарь Федька Лабин. Уселись за стол, заказали дюжину пива. Колька Лаптев извлек из кармана бутылку водки, обратился к Федьке:

– Федьк, спроси у буфетчика штопор.

– Дайка сюда бутылку-то! – Федька бесцеремонно выхватил из рук у Кольки бутылку и ребром донышка стукнул ее об пол – раскупорил без штопора. Пробка, вылетев из горлышка, как мячик, запрыгала под столом. Федька ловко поймав ее на лету и отколупнув от пробки бумажку, потянулся к свету, рассматривая, громогласно провозгласил:

– Не с Рыковым ли!?

Изображения Рыкова не оказалось. Принялись за питье водки, за распитие пива и за закуску. Где выпивка, там крупный разговор, который незаметно переходит в спор, а спор способен перерастать в драку.

– Эх, мы его тогда в школе и отволтузили. После такой взбучки долго помнить будет. Думаем, охоту на всех налезать надолго у него отбили! – бахвалился Колька Лаптев.

Этот-то разговор и уловил одним ухом Минька Савельев, сидевший со своими товарищами за одним из столов, они тоже угощались. Он Колькин разговор принял на свой счет и понял, в чей огород кидает камешки Колька, потому что Минька с Колькой еще в школе дрались.

Подмигнув своим друзьям, недолго думая, Минька подскочил к Кольке и вызывающе сказал:

– Слушай-ка, за тобой еще должок остался! – и, не ожидая объяснений, он с размаху и силой прислонил свой увесистый кулак к Колькиному уху.

– Это за что? – недоумевая, спросил Колька.

– Сам знаешь за что, а если не знаешь, не поспи ночку, покумекай, тогда догадаешься, старый должок за тобой был теперь квиты.

Колька, чувствуя в Федьке поддержку, встав с места, взбунтовался. Хотел Миньке дать сдачи, но столпившиеся вокруг их полупьяные мужики разгореться драке не дали. Миньку как тутошнего жителя защитительно подзадоривали:

– Парень, не воробей, ввязался в драку, не робей! – услышал Минька чей-то ободряющий голос сзади.

– Это чей парень-то? – спрашивали.

– Минька Савельвев. Видать, силенка-то есть. Он у них и так драчун, на всех налезает!

– А ты, Миньк, двинь ему по зубам-то, он и успокоится! – поддерживали Миньку и товарищи.

– Ввали им под девятое-то ребро!

Минька так и сделал. Торчмя, кулаком ударил Кольку в зубы. От боли Колька нагнулся, на стол выпал у него изо рта окровавленный осколок зуба. Федька в защиту Кольки не пошёл, в драку не ввязался, потому, как и у него во рту тоже не хватало ползуба за применение двух-орловой монеты во время игры в деньги. Как-то в Покров во время игры в деньги Минька и ему саданул по зубам. На этом скандал и драка окончились. Некоторые пьяные мужики и парни вышли из пивной на улицу, некоторые остались в помещении. В пьяной разношерстной толпе почти всегда перебранка и споры.

На улице около пивной о чем-то заспорили Мишка Крестьянинов с Митькой Кочеврягиным. С давних пор между ними затаилась вражда. В святки Мишке накинул Митька на голову мешок, и Мишку побили втёмную. Обзывая друг друга на всякие манеры, они, как разъярённые петухи, готовы были ринуться в драку.

– Рыжий теленок! – обозвал Мишка Митьку.

– А ты курносый, нос у тебя, как чекушка от заднего колеса.

– Эх, я тебе и вмажу!

– А я тебе салазки назад загну!

– Я тебе жагну, а хошь, я тебе рёбры пересчитаю!

– Ты у меня довякаешься! Вот заехать по харе-то, и будешь знать!

– Я тебе так заеду, два дня просмеёшься, а на третий сдохнешь.

А столпившиеся вокруг полупьяные мужики и парни, покачиваясь во хмелю, на морозе греясь, обоюдно толкая друг друга в бока, задорно балагуря и усмехаясь, подзадоривали расходившихся вовсю Мишку и Митьку:

– А вы вместо ругани-то подеритесь «по-любе».

Подзадоренные этим, они вцепились друг в друга и начали волтузиться, приминая снег.

– Ты чего с ним так долго валандаешься, клади его на обе лопатки и дело с концом! – неизвестно кого подзадоривал Николай Ершов, стоявший тут же только поодаль.

– А ты его лаптёй, лаптёй под дыхлы-то, – подтравляли мужики.

Митька, изловчившись, ударил Мишку кулаком в грудь, тот с копылков долой упал на снег, закорчился от боли. Митька поддал ему пинка.

– Ты что же так дерешься «по-любе»! А поддал под вздохи лежачему, ты рази не знаешь правила, лежачего не бьют! – стал урезонивать Митьку Ванька Федотов. – Так не пойдёт, это не по-товарищески, – и в знак наказания так саданул Митьке по щеке, что тот выхаркнул на снег сгусток крови. И тут разразился кулачный бой. Мужики и парни охотно вступили в драку: кто-то за Митьку, кто за Ваньку. Издали виднелись беспорядочные взмахи рук.

Михаил Федотов, стоя около своего дома и заметив около пивной драку, как его брат Ванька машет кулаками, тоже ринулся туда и с разбегу, не разобравшись в том, кого же надобно бить, втиснулсая в толпу. Вломившись в неразбериху переплетенных в драке человеческих тел и махая руками, как мельница крыльями, он начал угощать своими пятифунтовыми кулаками кого попало, нанося удары и направо, и налево. Недаром Михаил на военной службе в строю крайним стоял на правом фланге. Стоя подальше от драки, Ершов Николай, дрожа всем телом, от задора вступить тоже в бой. Едва удерживаясь на месте, он судорожно подсучивал рукава и, наплёвывая в кулаки, держа их наизготовку, ни к кому не обращаясь, промолвил:

– Я сейчас кого-нибудь успокою!

– А ты, Николай, топай, топай, лаптем, лаптем отсюдова, пока тебе харю-то не намылили. Не хочешь крупным шагом дорогу отсюда отмеривать, так будешь мелкой рысцой удирать, улепетывать! Что ты кулаками-то турсучишь и локтями-то, как паровоз дышлом, поводишь, или завидно и бока у тебя чешутся? Поди, сунься, живо бока-то намоют, – предупредительно урезонивал его стоявший тут и не вступающий в драку, а только наблюдающий за ней Терентий Терешин.