Ведун поневоле

– Тебе же всего тринадцать лет, Владимир! – я слишком многое упустил в воспитании собственного сына, – это может быть опасно!

– Жизнь вообще опасна. Нас окружают враги, а весь Алый Орден держится только на твоем авторитете. Погибни ты в очередном походе и нас с братом и сестрой…

– Сберегут верные мне люди! Приди в себя, Владимир, все, что ты говоришь, не имеет под собой реальной почвы.

– Это ты приди в себя отец. Ты ослеп в своей гордыне, гонимый только жаждой найти нового покровителя. Ты забыл собственные идеи и принципы, на которые опирался Орден в самом начале.

И тут я совершил первую непростительную ошибку. Я вспылил, считая, что не мне должен читать нотации щенок, почувствовавший себя взрослым зверем. Вне себя от обвинений, я вскочил, и, стараясь, чтобы нашу ругань никто не услышал, холодным, стальным голосом вымещал на старшем сыне всю накопившуюся злость от речей, которые ранили своей правдивостью:

– Как же ты смеешь, родное дитя! Винить отца? Плохо же тебя воспитал покойный Ярополк! Да за такое нужно розгами хлестать, пока не образумишься!

В порыве нерациональной ярости, я тыльной стороной ладони зарядил старшему сыну по лицу, на что он даже не поморщился, с яростью взирая на своего родителя:

– Я понял твой урок, отец. Прости. Разреши продолжить? – еще более холодно ответил Владимир, и, не дождавшись ответа, вновь принялся за чтение, не обращая внимания на крупные капли крови, стекающие из разбитого носа.

Именно с сего дня и стали портиться наши и без того холодные отношения. И я был начинателем этого конфликта, хотя должен был прислушаться к твоему мнению, Владимир, как к мудрому совету…

В составе названного отряда до места назначения добрались быстро, с комфортом и без особых приключений.

Добравшись до нашей новой резиденции, построенной двумя годами ранее в городе Луки, мы встретились там с представителями нашего ордена, обсудив текущее положение дел. Там же нас и застала грамота Новгородского посадника, призывающая как можно скорее выехать до его палат. Что мы и сделали, раздав необходимые распоряжения.

Мстислав принял нас как дражайших гостей, и моя хваленая интуиция не выдала ни одного тревожного сигнала, пока мы вкушали богатые яства с Новгородского стола, под елейные речи посадника. Мою бдительность попросту усыпили люди, которых я безоговорочно считал своими союзниками, но как оказалось, после смерти Александра Ярославовича былые договоренности канули в лету.

Оставив Кану и двух ведунов в доме посадника, я отправился на границу с Литвой, чтобы собственноручно исследовать тракт, ведущий в Европейские царства, где, по словам посадника, орудовал чёрный ведун.

Помимо моих воинов, посадский, ни смотря на мои протесты, в знак доброй воли, собрал сильную дружину в двести мечей, которую предоставил мне в подчинение. Воины были угрюмы, молчаливы, но прилежно выполняли все мои распоряжения, а поэтому я подумал, что лишних рук не бывает в столь трудном, ратном деле.

Выведав у селян всю доступную информацию, я примерно выявил закономерность нападений, отправившись на ту милю пути, где они происходили наиболее часто, отдалившись от Новгорода на два дневных перехода.

Понимая, что дело не решиться сиюминутно, на опасном участке мы разбили лагерь, в котором беспечно ночевали до утра и, с первыми лучами солнца, разбившись на небольшие группы, принялись планомерно прочесывать берёзовый лес, где по моим прогнозам непременно должно было находиться хорошо замаскированное гнездо нашего противника.

Слухи всегда всё преувеличивают, что пробудило во мне пагубную привычку всегда умалять чужие слова и прогнозы. Так же я предполагал, что незнакомец в чёрном плаще действует не один, хоть и строит вокруг себя ореол загадочности, создавая легенду о своей неуязвимости и всесильности.

Также я строил предположения, что в этом районе могут орудовать представители другого, нового Ордена, информации о котором катастрофически не хватало на тот момент. Я только знал, что по соседству с Новгородским княжеством активизировал свою деятельность мощный, иностранный, свежий Тевтонский Орден, который только выходил на мировую арену, силясь повсеместно заявить о своей растущей силе.

Я многое предполагал, утруждая голову каскадами мыслей, но я не ожидал, что зло придёт от людей, которых я поклялся защищать от внешнего врага.

Видимо Мстислав хорошо проинструктировал своих людей, к тому же богато снабдив в дорогу множеством бочек с хмельными медами и винами, притуплявшими их эмоциональный фон.

Когда мы прочесывали лес, перемешавшись с людьми Мстислава, громкий крик ночной совы огласил дневную чащу и предатели, превосходящие нас числом, разом обнажили клинки, ударив в спину.

Бой был короток, полон путаницы и от того еще более яростен. Сражение привело практически к полному, взаимному уничтожению и лишь я, раненный в плечо, да еще два соратника, не обладающие магическими навыками, переводя дух, осматривали страшные последствия вероломного предательства.

Тела. Множество окровавленных, изуродованных тел русских повсюду. И хоть подобных картин я уже видел немало за свой век, но до слез, до глубины души поражало предательство Мстислава и то, что мертвецы, все без исключения, были братьями по крови.

Медленно отходя от битвы, я еще не до конца настроил рассудок на нужный лад, поэтому не мог холодно и адекватно мыслить, пребывая в боевом угаре. И тут, пользуясь моим замешательством, отодвинув морок, показался тот, ради которого мы прибыли сюда.

Вернее та…

Взмахнув кривым, сучковатым посохом, чёрная ведунья легко призвала восстать из небытия сразу десяток павших тел, вселив в них по своему велению, всю мелкую нежить окрестного леса.

Восставшие гули были практически невосприимчивы к ударам наших клинков. Они шли и шли вперёд, с закатившимися, белыми очами и, прижав к кустам, на моих глазах изорвали последних живых товарищей, стоящих подле до конца.

Лишь после того, как пал последний, я, стесненный его присутствием, вынул Кладенец, разрубив три тела напополам. Большего сделать не дали, прижав мою руку к твердому стволу берёзы, и спеленали меня своими мёртвыми конечностями по рукам и ногам.

Даже разрубленные напополам мертвецы, приблизившись на обрубках рук (удар пришелся так, что в большинстве своём отсек ладони восставшим гулям), они телами прижали мои ноги, выполняя команды своей хозяйки. И лишь убедившись, что я полностью обезврежен, чёрная ведунья раскрыла рот:

– Ох, прости, Торопка. Не по своей воле я чиню тебе великое зло, – неожиданно знакомый голос раздался из-под капюшона, огорошив крепче, чем удар обуха.

Я без труда узнал этот голос. И в одночасье понял все страшные последствия нашей запланированной врагами встречи:

– Так значит, Варвара, ради своей чёрной силы, ты предала Родину? Молодец. Сильна! Видна! Ты добилась истинного величия, что смогла обезвредить меня так легко!

– Я понимаю твой гнев, Гамаюн. Ты никогда меня не простишь. Об этом я просить не смею. Но тебя же предупреждали по-хорошему! Ты чересчур сильно поднял гордую голову и стал опасен даже Сету, а он чересчур опытный игрок, чтобы допускать твою присутствие на шахматной доске! Особенно, после пробуждения Кладенца. Особенно после отказа служить ему! Так что ты сам выписал себе смертельный приговор. Себе. Ордену. И своей возлюбленной с детьми.

– Кана! – прошептал я, понимая всю невозможную несправедливость текущего положения дел, – да я тебя…

Это был абсолютно новый уровень владения собственным кристаллом. Новый уровень способностей и возможностей, подхлёстнутый небывалой волной гнева, страха и отчаяния.

Грани кристалла закипели, чернея на глазах. Мне даже не нужно было шевелить руками.

Гули вспыхнули, обращаясь в пепел, разлетаясь прахом вместе с вековыми стволами берёз, и даже Варвара ничего не смогла противопоставить волне чёрного огня, получив тяжелые ожоги лица и тела. Успев выставить почти бесполезную защиту, она была далеко отброшена вглубь леса, рухнув без сознания в колючие кусты.

С ней я мог разобраться немедленно, но… Кана! Вот о ком я истинно беспокоился.

Я никогда не телепортировался по памяти, да еще на столь большие расстояния. Свои появлением, слегка не вписавшись в обеденный зал терема Мстислава, я обрушил потолок, разворотив часть стены, и абсолютно целым выбрался во двор, в ореоле мёртвого пламени.

Я был безумен, а поэтому видел намного дальше и намного глубже, чем обычно. Но я опоздал. Кана висела во дворе, на воротах, в назидание всем прочим врагам и союзникам Мстислава, вместе с изрубленными ведунами, охранявшими её.

Сняв любимую с ворот, обрубив ударом Кладенца веревку, обвившую нежную шею, я с собственной женой на руках шел по терему, выжигая любого, кто вставал на моём пути.

Мстислава я чувствовал. Он забился в погреб, и дико смердя страхом, молился своему Богу. Тщетно. Я был его Богом в этот момент.

Погибал он медленно и страшно, провариваясь, распадаясь по частям под дикий вой и плач сорванной глотки.

Насытившись местью, чувствуя, что пылающий терем вот-вот обрушиться, похоронив меня под обломками, я совершил еще более невозможный поступок, перекинувшись в Рязанское княжество, в саму цитадель Ордена, во внутренний двор где с треснувшим и абсолютно чёрным кристаллом всё еще сжимал в руках горсть пепла, оставшуюся вместо тела любимой.

И здесь был враг. Невозбранной оставался только кремль, опоясывающий древнюю обсерваторию. Пригород, всё прочее пространство цитадели Ордена, обуяло пляшущее пламя, которое потешаясь над людским горем, длинными языками поднималось над стеной.

Как символ целой эпохи разбитых надежд, телескоп обсерватории был оплавлен и искореженной трубой, блестя остатками драгоценного стекла, мертвым, чёрным провалом смотрел в дневное небо.

Глава 10. Полная смена ролей

Подняться по ступеням самостоятельно я уже не сумел, благо, что в абсолютно пустой обсерватории, случайным образом оказались несколько послушников, которые несли внутрь каменных помещений очередного раненного со стены, пораженного стрелой в ногу.

Именно они, следующим заходом, доставили меня в келью, уложив на чистые перины.

Весть о моём неожиданном возвращении быстро разнеслась среди рядов защитников, приподнимая дух, и уже спустя пятнадцать минут, после того, как моё измученное, покрытое потом и грязью, тело, коснулось кровати, подле меня уже стоял последний Хранитель обсерватории, с полным докладом о текущем, плачевном положении дел: