Наша самая прекрасная трагедия

О тех, кто слишком много говорил, я вспоминал как: «Болтун был» и всё тут, даже слова не могу вспомнить из его речи, потому что слова его для меня весили не больше пухового пера. В моём прошлом осталось много тех, к которым всё это относится.

Вряд ли я увижу их ещё хоть раз, они исчезли где-то там, вдалеке, много лет назад и практически перестали для меня существовать. Однако иногда, то в одиночестве тихим вечером за чашкой кофе, то с друзьями за каким-то разговором, они то и дело возникают в моей памяти, как назойливые призраки, которые даже после смерти приносят всем вокруг одни только несчастья. Там они всегда много говорят – в мыслях начинается какой-то дикий звон каждый раз, когда они приходят из глубин моей памяти. Но ни одного слова, когда-либо ими сказанного, я не могу вспомнить и только редкие отрывки их фраз иногда мелькают у меня в голове – перефразированные, потерявшие лапки? цитаты, почти такие же нелепые, какими они сами были тогда, когда я их знал.

О тех, кто постоянно молчит и от кого разговора длиннее трёх фраз не дождаться, я вспоминаю, как о непроницаемой пустоте, которой они сами себя окружили. О них говорить куда труднее, потому что их молчание означало для всех постоянное, неугасаемое желание исчезнуть. В воспоминаниях за их образы трудно уцепиться.

О себе скажу, что я немногословен и намного чаще говорю в мыслях, чем вслух, ни к кому при этом не обращаясь. И больше всего я общаюсь лишь с такими же как я. Но я не идеален и часто могу говорить много лишних слов. Помню, как Гоголь сказал о Хайдеггере, что он на лекциях он один молчит не как глухонемой, а как тот, кто понимает, что лучше ему молчать. Хотел бы я, чтобы и про меня могли так сказать.

Одного слова достаточно для того, чтобы тебя запомнил тот, кому ты его сказал. Но для Насти их потребовалось целых семь: «Я никогда не относилась к этому серьёзно». Вместо всего этого предложения можно было сказать и одно слово, подчеркнув в нём иронию и издёвку: «Серьёзно?!».

После этого, мне ни о чём не хотелось думать. В моих мыслях образовался вакуум. Единственным, чему я ещё мог посвятить себя, было искусство. И это принесло свои плоды: несколько новых концертов всего в течение месяца и почти полтысячи подписчиков в инстаграме – спасибо за это Андрею, периодически выкладывавшего истории, когда из меня админ бы вышел такой, что новых фотографий приходилось бы ждать целый месяц. Правда, из-за свалившегося на нас сомнительного успеха Хайдеггер, Гоголь и Андрей стали воображать себе невесть что, и на наших репетициях уже не показывать того, на что были способны раньше. Только я в своих мыслях оставался холоден и целенаправлен на больший результат, даже если выбранное мною направление уводило нас в пустоту.

Трое моих спутников, которых я вёл за собой не жалея сил, явно относились к этому путешествую как к забавной прогулке. Они видели мою работу так же, как на неё смотрели все, и просебя говорили: «Это всего лишь хобби». А я отвечал им, даже не словом, а взглядом: «Серьёзно?!». Нет, мой «хоббит» в своём пути туда и обратно неизменно видел тот свет, единственно который подкреплял его жизненные силы, позволяя мириться со всеми невзгодами по дороге и переносить день за днём. И эта разница между нами грозила рано или поздно оставить каждого на своём пути. А как может плыть корабль, если все члены его экипажа оказались за бортом?!

Весна не может длиться вечно, а наступающее за ней лето должно было вернуть меня в те места, которые привычно засели у меня в памяти, как далёкие воспоминания. Но трагедия была совсем не в этом – да что там, простая данность, необходимость вернуться домой. Более чем просто печально было видеть, как наш союз разваливается раньше срока. А началось это, когда один из нас пропал навсегда.

Свет гаснет. Тёмный экран загорается от света прожектора и глазу теперь поддаются образы, которые сливаясь в единую картину, рассказывают истории своему зрителю фантастические истории. Персонажи никогда не встретятся со своим молчаливым наблюдателем – более того, они даже не подозревают, что все являются героями фильма, которые нужны просто, чтобы развлечь нас на следующие два часа.

Иногда, мне кажется, что со своим отцом я могу встретиться только здесь. Да и то, лишь краем глаза, сквозь мрак пустого кинозала, освящённого лишь отражённым от экрана светом. Он так молчалив и сосредоточен, хоть ему и не всегда нравится то, что происходит на экране, он верен своему образу, как герои с той стороны огромного настенного экрана для проектора. Первое время я похрустывал чипсами, вкус которых должен был напоминать крабовое мясо, но в чистом виде это блюдо я не пробовал никогда, потому охотно верил картинке с упаковки. Затем, я потягивал, стараясь не случайно не сёрбнуть, остывший зелёный чай без сахара. А когда кончился и он, единственным, что наполняло мой желудок, были впечатления от фильма. Неудивительно, что с каждой минутой, проведённой в кинотеатре, голод становился всё сильнее и сильнее, а сытость наступила лишь в самом конце, когда финальный кадр сменился бегущей полосой из титров. Мы терпеливо дождались, пока и они закончатся, и лишь затем маленький тёплый кинозал наполнился скупым тусклым светом, чтобы сразу не травмировать наши глаза, привыкшие к темноте. Стройная низкая женщина бальзаковского возраста, одетая в платье, поднялась со своего места и тихо, не нарушая даже теперь интимность обстановки, спросила нас, как нам понравился фильм. Сама формулировка вопроса заставила отца, молчавшего всё это время, дать развёрнутый ответ. И он не стал скупиться на слова, заранее их обдумав, не вставая со своего мягкого кресла, и сказал:

– Фильм – явная и качественная пародия на картины братьев Коэн, Линча и Тарантино. Богатая красками и персонажами, история этого режиссёра остаётся верной его оригинальному авторскому стилю, местами пугая, а порой явно стремящаяся рассмешить зрителя. Если сюжет и «хромал», то великолепная операторская работа сглаживала все острые углы, превращая развлекательную повесть в искусное авторское кино, радующее и взгляд, и вкус настоящего ценителя.

– Бла-бла-бла-бла-бла, пап, – не выдержал я.

– Штефан, а что ты скажешь об этом фильме, – примиряющее улыбнулась эта милая женщина, работающая в этом кинотеатре администратором.

Язык у отца был сегодня подвешен куда лучше моего. По-русски он говорит теперь как на родном, ловко жонглируя словами и образами – для иностранца настоящий подвиг, который был бы не возможен, если не помощь мамы, видео с ютуба и долгих разговоров с коллегами по работе. Он действительно был исключительно одарённым человеком; так, как он, я не смог бы скажет даже по-немецки. Я говорил лишь на языке тех, с кем разговаривал в жизни – грубом, малопонятном постороннему человеку. Поэтому, я ответил без словаря под рукой – так, как говорил на самом деле:

– Мне понравилось. Скучно не было.

Получилось не так уж и плохо. На лице у отца надолго застыла мина уязвлённой гордости. На нём я вижу её уже не в первый раз. Ему она подходила больше, чем мне моя маска-череп и казалась натуральнее любого карнавального персонажа, не уменьшая чудаковатости того, на ком висела. И всё равно нужно было приложить неимоверные усилия, чтобы видеть её у себя в доме каждый день и не скинуть её с лица вместе с парой зубов. В терпимости я был почти так же силён, как и отец.

На улице шел дождь, а зонтов у нас не было, поэтому пришлось задержаться в прихожей кинотеатра ещё ненадолго. В нашем времени образовалась дыра, которую нечем было заделать. Женщина администратор скрылась в одной из комнат, оставив нас наедине с кассиром, глухим к посторонним событиям и словам, о котором забываешь сразу, как отводишь от него взгляд.

– Меня огорчает твоё поведение в последнее время, – сказал отец, – оно мне очень не нравится.

Именно это я и хотел сказать, когда говорил о ничем не заполненной дыре во времени – сущий ад и кошмар. Даже себя я не разочаровываю так, как его; особенно, когда сам не понимаю, что успел натворить.

– Что на этот раз? – спросил я, стараясь думать только о дожде за дверью.

– Пока мы спим, ты уходишь на ночь глядя; возвращаешься только к обеду, совсем забросив учёбу, общаешься с какими-то тёмными личностями, пропадаешь в сомнительных компаниях. Вместо всего этого ты бы лучше подумал о себе, об учёбе, об отъезде, которому пора уже начать готовиться. Ты был в этом городе не так долго и вскоре тебя уже здесь не будет.

«Вот сука!» – донёсся до нас крик пробежавших мимо мужиков, даже не повернувшихся в сторону прозрачной двери, у которой мы стояли.

– Прости, – выдохнул он, мгновением позже, протирая глаза, – я должен был уделять тебе больше внимания и времени – возможно, тогда ничего из этого не произошло бы. Но в самом начале мне было очень трудно – нам всем было – и не многим лучше стало сейчас, появились другие заботы. Я говорю всё это не со злости; я напуган, я переживаю за тебя и это, иногда, приводит меня в ярость. Нам бы сходит к психоаналитику, но свободного времени у меня не так уж и много; я стараюсь проводить его с тобой, и каждый раз надеюсь, что от этого станет легче и мне, и тебе. Хорошо, что мы можем вместе фильмы. Видишь, хоть что-то мы делаем вместе и твой старик ещё не так уж и плох.

Даже когда он говорит, что беспокоится, видно, что просебя он думает: всё идёт как надо. Он плохо меня знает – не будь это правдой, он ни за что не стал бы проводить со мной разговоры, когда мне больше всего хочется этого избежать; особенно сейчас, когда мне некуда бежать. В такие минуты мне кажется, что самой крупной моей ошибкой было родиться в этой семье, где каждый одинок и все друг для друга кажутся незнакомцами, которых вынуждены полюбить, сами до конца не понимаю, за что.

– Может, всё-таки решим: это я разочаровываю тебя или ты меня? Лично мне – всё равно. Я даже никогда не думал обо всём, что ты мне только что сказал.

– Я не шучу.

– И я. Говорю же: меня ничего не волнует, даже этот дождь – ничто не трогает. Я стою здесь только потому, что ты боишься промокнуть.

– Ты знаешь, что в этом городе идут кислотные дожди? У нас даже шапок нет, а под этой «водичкой» мы запросто можем и облысеть.

Дождь, отсутствие дождя – мне было уже всё едино. Что там, что здесь – мелкие удары таранили мне голову, грозясь вот-вот проломить череп. Внутри меня бурлила чудовищная сила, которая взорвала бы моё тело, если бы не успокаивающий шум дождя, тысячи маленьких стрел которого приводили меня в равновесие. Я старался не оборачиваться назад, чтобы не видеть отца, оставшегося под крышей кинотеатра, пока я шел вперёд. Но он сам напомнил о себе, догнав меня и легонько толкнув в плечо. Он натянул затылок своей куртки до макушки и стал двигаться вместе со мной в сторону дома, советуя не отставать. Мне стало легче – на какой-то миг в этой буре всё будто прояснилось. И я последовал за ним.

Проливной дождь – явление такое же недолговечное и мимолётное, как вдохновение или вспышки гнева. Мы не прошли и половины пути до дома скорым шагом, как ливень притих, а затем и вообще перестал идти. Из-за грозовых туч показалась полная луна. Мы с отцом даже остановились и посмотрели друг другу в глаза, почему-то почувствовав себя мокрыми идиотами.

Домой я идти не стал – просто не видел в этом никакого смысла. Отец был другого мнения и ушел с хорошо знакомой мне миной на лице. Однако, за него можно порадоваться хотя бы в одном: он точно знал, куда должен попасть; вернее, не знал, куда ещё ему пойти. А моя свобода перемещения вписывала меня в самые некомфортные условия неопределённости – я знал лишь то, куда точно не должен был попасть в ближайшее время. В конечном итоге, я решил идти туда, куда смотрят глаза, не особо вдумываясь, куда эта дорога могла меня завести.

Всё это повторяется не впервые, но к некоторым вещам привыкнуть невозможно.

Неожиданность – слишком слабое слово, чтобы описать то, что произошло со мной по дороге. На пути я встретился с Настей. Я шел мимо торгового центра и любовался его подсветкой, напоминавшей во время дождя линии на ярких кроссовках, а отражённый свет заполнял всё моё внимание. Издалека я её не заметил и узнал только тогда, когда приблизился к ней вплотную. Если бы только я увидел её раньше, чем она меня, мне легче было бы скрыться, свернуть куда-нибудь за угол, чтобы наши пути не пересеклись. Но теперь бежать было некуда. Мы остановились только подойдя так близко друг к другу, что могли почувствовать тепло между нами.

– Блин, – начала она, – я так рада, что тебя встретила. Честно, даже не ожидала больше тебя увидеть.

– Да… Привет. Я тут просто гуляю. А ты как? Чего нового?..

Каким же идиотом я казался себе тогда – и вопросы задавал соответствующие. Но у неё был собственный взгляд на происходящее. В её глазах я не казался таким уж дураком. С самого первого раза, как я увидел её, она умела удивлять – иногда, не совсем приятно. Настя была такой задолго до того, как я её встретил и оставалась до сих пор.

– А я с Юрой рассталась, – продолжала она, – совсем недавно – несколько дней назад – он меня бросил сразу после измены. Своей. Так взял и… сказал, что… и вот так.

Не уверен, что знаю того, о ком она говорит – скорее всего, об одном из компании своих старый друзей с Песков, но это не точно. Скольких парней, не подозревающих о существовании друг друга, она знала?! Она натянула на себя грустную улыбку, едва сдерживая слёзы. О сокровище моё, чем бы я только не пожертвовал в тот миг, лишь бы только глаза твои оставались сухими.

Впервые за долгое время, по протяжённости равное веку, я протянул к ней руки и положил их ей на плечи. Совершая путешествие во времени, я кивнул на кофейный киоск через дорогу и предложил Насте направиться туда. Ни один напиток, не важно сколько градусный, не успокоил и не привёл бы её в порядок лучше, чем обыкновенный, безалкогольный кофе, выпитый с кем-нибудь, кто согласится её слушать или непринуждённо помолчать вдвоём. Я бы предпочёл никогда её не видеть, но раз мы встретились и теперь уже она повисла на моих плечах, то предложив свою помощь, я бы не принял теперь от неё отказа. Но она согласилась сразу – казалось, что она приняла бы любое моё предложение и пошла бы куда угодно. Она никогда не стала бы просить о спасении вслух, но любую помощь приняла бы с радостью. Я протянул ей стакан с тёплым крепким напитком и она взяла его обеими руками, беря как королева берёт от короля, как нищенка от нищего – от равного к равной.

Какое-то время, мы ничего не говорили друг другу – я размышлял. После того двойного дня рождения Гоголя и Хайдеггера, я будто плыл по кристально чистому течению, по пути ни на чём не задерживая внимания, даже на вопросах, над которыми многие часы корпел до этого и ответы на которые получал за считанные мгновения. Я отпускал их с той же лёгкостью, с которой они приходили ко мне. Я заставил себя думать, что это будет длиться вечно. И мы так никогда не скажем друг другу ни единого слово, но и без этого всё поймём. Теперь, глядя на ту, которая успокаивала одним только своим присутствием и придававшую всему этому долгому путешествию смысл, я испугался самого себя. Зеркало, через которое я смотрел на мир, снова трещало по швам, грозя в любую минуту распасться на тысячи осколков, оставив меня с новым миром наедине.

– Мы долгое время не могли поговорить друг с другом, – сказала она, стоя почти вплотную ко мне и давая даже намёка, кого именно она имела в виду под этим «мы». Затем, она подошла ещё ближе.

Секунда мне понадобилась для того, чтобы понять, какими тёплые чувства она ко мне испытывает. Мы поцеловались и я даже не успел осознать, как же это произошло. Я почувствовал вкус кофе во рту, хоть из своего стаканчика не успел ещё сделать и глотка. Самым неожиданным было то, что я не придал всему этому никакого значения. Даже удовольствие от всей этой нежности было словно навязано кем-то извне. Но я ничем этого не выдал, не давая ей повода неправильно всё растолковать и ввести её в ещё большее уныние, чем она была до этого. Тем временем, с тёмного вечернего неба снова пошел тёплый дождь.

Так мы застряли под навесом кофейного киоска ещё на десять минут, боясь сделать шаг в сторону, чтобы не промокнуть. Если бы только это был Париж или Берлин, которые от дождя становятся только красивее… Но это был лишь центр сырьевой промышленности, наркотрафика и детской проституции на окраине чужой страны. Куда нас только занесло и что свело нас вместе именно здесь? И ведь не сильно это небо, эти капли отличаются от тех, что идут над Римом или Мадридом; романтику этого места мы создаём сами – только для нас двоих. Хоть Настя и не улыбалась, достаточно было заглянуть ей в глаза, чтобы убедиться, насколько ей хорошо. Она вернулась. И достаточно было просто представить, что это время она провела в отпуске, а теперь снова здесь. Так что же, и я, получается, вернулся к ней? Нет, я не поворачиваю назад, ведь двигаться могу только вперёд. То, что возвращается ко мне, становится новым. Я вообще не верю в то, что можно развернуться в обратную сторону; можно просто забыть на время о том, что идёшь только прямо. Старое становится новым, не умирает, а лишь вечно возрождается вновь.

Если взглянуть на часы, то время суток покажется таким поздним, что его с уверенностью можно будет назвать «ночным». Фантастический вечер, начинавшийся чуть ли не как кошмар, из которого хочется как можно скорее проснуться и завершившийся такими невероятными событиями. Хотя, он ещё не закончился, а продолжался, хвастаясь тем неведомым и загадочным, что ещё только ждало нас впереди. Но что бы ни подстерегало нас на пути, конец должен был оказаться чудесным – после всего, что с нами произошло, иначе быть и не могло. Своё путешествие я продолжал уже не один. Мы шли в противоположную сторону от наших подъездов – придём куда-нибудь пешком, а назад будем добираться пусть хоть и на такси.

На пути, мы проходили свадебный салон. Под ним располагается полуподвальное помещение, над окнами которого были сооружены навесы дугообразной формы. На вершине одного из этих куполов лежала маленькая книжечка в синей обложке. Она была раскрыта на своей единственной странице. Подойдя поближе, я прочитал то, что было выведено на ней старательным ровным подчерком отличницы: имя, фамилия и отчество обладательницы с фотографией пухлощёкой, но милой девочки. На обложке было отпечатано большими буквами: «Ученический билет».

Меня поразила не сама книжечка – в ней не было ничего особенного – а неизвестные обстоятельства, которые её сюда привели. Она притягивала меня к себе своим вопиющим выпадением из нормы, нарушением естественного хода вещей. Моей фантазии было явно недостаточно, чтобы представить себе события, которые в итоге привели к тому, что эта книжечка оказалась здесь, передо мной, в таком необычном месте. Вокруг кроме нас не было больше никого. Такая мелочь, как потерянный незнакомой школьницей ученический задел что-то внутри меня. Я осознавал это, ничего не понимал и изумлялся ещё больше. Я держал чужое удостоверение личности в руках, как патрульный полицейский, только без его обладателя перед собой. И я уже не мог положить его обратно. От ступора меня спасла Настя, выхватив книжечку у меня из рук, тем самым разогнав всех призраков.

– Что это?! – спросила она, прекрасно понимая, потому что прочла всё вместе со мной, – ты её знаешь?!

– Нет. Откуда?!

Почему-то, я совсем не думал о той, кому он принадлежал – меня она совсем не интересовала. Всё моё внимание занимал сам ученический.

– Ладно. Выбрось его. Пойдём уже.