Сумерки над степью

Он потерял чувство реальности. Иногда ему казалось, что он вовсе не раб, что это он, Менгу, и сейчас он скачет вместе с другими воинами на охоту. А впереди его отец, только не этот Кара-Бортал, а именно его отец, казахский батыр, который был давно мертв.

Иногда он бредил. Падал на траву, закрывал глаза и молча лежал. Но при этом он никогда не плакал. Ни от боли, ни от осознания потери. Его мозг просто отказывался принимать происходящее. Он перестал жить в этом мире. Просто выполнял свою рутинную работу, изо дня в день. Его перевели из подземной ямы в палатку, так как он стал собственностью Кара-Бортала. И лежа там, прямо на земле, он вспоминал, о том, что ему обычно рассказывал отец. Он вспоминал о том, как дядя учил его скакать на лошади, и колыбельную, что обычно пела ему мать.

Вместе с ним в палатке жили еще несколько человек. Они пытались поговорить с Еламаном, но он им не отвечал. Он просто лежал, ничего не говоря.

Так проходили его дни.

Но Кара-Бортал не для этого держал рабов. Сложно судить о характере человека, исходя только из его поведения. Но все-таки можно сделать некоторые выводы, опираясь на его поступки. Бортал был чудовищем, наверное, еще большим, чем Дракон. В отличие от своего племянника этот ойрат обладал властью, пусть совсем не такой, как у хунтайши, но все равно – властью. Бортал был тираном, который тешился глядя на страдания других. Поэтому его род был так предан хунтайши Баатуру. Ему было уже все равно, где и как воевать, он упивался самим процессом.

Там, где проходили отряды Бортала, никто не оставался в живых. Однако его тирания была направлена не только на врагов, он был суров со своими воинами и с полным равнодушием относился к своим женам. Единственные, кто вызывал у него душевную теплоту, были его сыновья. Он с улыбкой на устах наблюдал за тем, как они скачут верхом, тренируются в стрельбе из лука и фехтуют палками.

У его сыновей были, разумеется, и учителя.

Еламан видел их иногда, больше всего ему запомнился старик с длинными волосами. Он всегда был одет в простую рубаху, опоясанную кожаным ремнем. В руках у этого человека никогда не было оружия, но оно было ему и не нужно. То, что он делал, то, чему он учил детей джунгара – не требовало никакого оружия, кроме своих собственных рук. Старик показывал им приемы атаки, нападения, даже против противников, вооруженных клычами. Еламан никогда раньше не видел подобного, и он иногда, позабыв о работе, смотрел на то, как Арзар и Менгу повторяют след за стариком причудливые телодвижения.

Однажды, когда Бортал возвращался с охоты, он заметил Еламана, несущего куски древесины. Бортал удивлено рассматривал раба, ему казалось несколько странным то, как этот мальчуган может нести груз, равный его собственному весу.

– Он очень вынослив, кто это? – спросил он своего телохранителя.

– Мальчишка, захваченный в одном из казахских аулов.

Бортал в задумчивости смотрел на Еламана и размышлял о чем-то своем.

На следующий день он приказал привести раба к нему. Его мысль была вполне простой, а вместе с тем ужасной. Бортал решил, что его сыновьям пора начать тренироваться не на кусках деревьев, а на рабах. И первым был Еламан. Именно так выносливость, которую отметил Бортал, сыграла роковую роль.

Сыновей Бортала их учителя вооружали палками и выставляли против них раба. Еламан не обращал ни на что внимания, он лишь мчался на врагов, мечтая о том, как бы придушить их. Но каждый раз он падал от ударов. Постепенно все его тело покрылось ушибами и само стало похоже на один, огромный синяк. Прошло время, и он перестал чувствовать боль, его разум, пытаясь не сойти с ума, отключал все, кроме ярости.

Когда человек слишком долго страдает, он начинает привыкать к этому чувству и забывает про все остальные. Трудно говорить, но через год Еламан начал жить только ненавистью.

Его избивали ежедневно. Но каждый раз он вставал вновь, порой удивляя всех. Он выживал, а его кости срастались с поразительной быстротой. Впрочем, сам он этого совсем не замечал, он представлял тот миг, когда он вонзит острие кинжала в тело Бортала.

Дракона он не видел, с тех самых пор, как стал сиротой. Но он знал, что ему придется рано или поздно встретиться с ним. Он боялся его больше всего.

Дракон приходил к нему во сне, где он был всегда таким же огромным, как в тот самый день. В руках у Дракона была огромная сабля, и он искал его, пробивая себе дорогу среди остальных воинов.

Бортал больше не интересовался Еламаном, он, несомненно, видел его, вместе с остальными рабами, на которых тренировались его дети. Но на этом его интерес заканчивался. Его больше волновали успехи своих детей. Он знал, что в следующем походе они будут сопровождать его, и тогда он сам научит их премудростям боя. Всему тому, что он знал сам.

Тем временем, хунтайши Баатур переживал не лучшее время. Безусловно, добыча, которую он получил в результате набега, подняла его авторитет в глазах родовых вождей. Но он чувствовал, что его силы постепенно иссякают. Никто не говорил ему это открыто, но он знал, что стоит ему допустить малейшую оплошность и его место займет другой. Да, он убил всех конкурентов на престол, но это было лишь временной отсрочкой.

И он готов был начать подготовку нового вторжения. Стычки, конечно же, не прекращались, и мелкие сражения велись и по сей день. Но Баатуру нужно было нечто большее. Он должен был взять под контроль все Северо-Восточные земли казахов. Район Жетысу фактически принадлежал ему, оставалось только несколько городов, в том числе и столица казахов Туркестан.

И Баатур решает вновь сыграть на разрозненности казахского ханства. Он знал, что существенным препятствием может стать лишь хан. Убив его, он ввергнул бы ханство в хаос. Султаны отказались бы подчиняться новому хану, а после Жанибека претензии на престол выдвинул бы Жангир.

Законы степи были суровыми. Жангир проиграл сражение, а это значило, что он потерял уважение и авторитет. Он бы уже никогда не смог собрать большого ополчения.

И хунтайши решает начать осуществление своего плана. Он собирает вождей всех ойратских родов и дает им понять о том, что пора собираться.

По сути, он стремился не столько к добыче, сколько к собственной славе. Тщеславие звало его на запад, в степи Средней Азии.

Ставка Хотогчина, носившего титул Эрдэни Баатура-хунтайши, сына Хаара-Хулы тайджи, располагалась севернее озера Зайсан, в верховьях Иртыша. По его приказу были возведены укрепления, которые закрывали его таким образом, что воины хунтайши оказывались в более выигрышном положении, в случае нападения. А его Баатур опасался больше всего. Последнее время ему все больше казалось, что против него строят заговор, именно поэтому он решил действовать безотлагательно.

Он созвал вождей наиболее крупных племен, входивших в состав Джунгарского ханства. Все было проделано неофициально, и вожди прибыли в качестве гостей. Впрочем, разговор был совсем не бытовой. Перед хунтайши стояла непростая дилемма: или он атакует казахские степи безотлагательно, или рискует потерять свои собственные. А дело было в том, что взаимоотношения с Китаем все больше и больше накалялись. Послы Цинской Империи открыто претендовали на степи Джунгарии и делали непрозрачные намеки в сторону Средней Азии. Хунтайши Баатур понимал, что все его войско держалось на Цинском вооружении, стоило Китаю перекрыть торговые дороги и атаковать хунтайши, ханство было обречено.

Понимали это и вожди ойратских родов. Поэтому они прибыли сразу, как Баатур пригласил их, и, конечно же, каждый знал, о чем пойдет разговор.

Хунтайши сидел в задумчивости, когда его мысли прервал его сын Сэигэ. Он вошел в юрту и проговорил:

– Отец, все гости прибыли.

Хунтайши посмотрел на сына. На мгновение он отвлекся от своих мыслей и вспомнил себя в его возрасте. Его отец Гумэчи, носивший титул Хаара-Хулы тайджи, никогда не отличался милостью и не позволял никаким эмоциям взять над ним вверх. Он почти не обращал внимания на Хотогчина, по крайней мере, так казалось ему. Больше всего он запомнил эпизод, когда будучи еще ребенком, он упал с лошади. Тогда его отец рассмеялся и проговорил: «Разве это мой сын? Если он даже не может оседлать кобылу?». Хотагчин ненавидел своего отца и стремился во всем показать свое превосходство. Он сражался подобно дюжине воинов, в стрельбе из лука ему не было равных. Когда в 13 лет он убил своего первого врага, Хаара-Хулы равнодушно проговорил: «Настоящий ойрат не хвастает своими достижениями». Тогда юный Хотогчин, который позже станет непобедимым Баатуром-хунтайши, возненавидел отца еще больше.

Но сейчас он понимал, что отец любил его, просто иначе он не мог воспитать в нем сильного и стойкого тайджи. А настоящий хунтайши должен быть жесток, он должен забыть милосердие и думать только о своем величии. Такие вещи нельзя выучить в одночасье, ты должен впитать их с рождения. И он, Хотогчин, впитал их. Впрочем, он старался не повторять ошибок своего отца, возможно, потому, что методы его воспитания были ненавистны новому хунтайши. И хотя своего старшего сына Сэигэ он воспитывал в строгости, но и не обделял отцовской заботой. Он старался, чтобы его сын чувствовал всю ответственность, лежащую на хунтайши, но при этом не забывал свое собственное «я».

Младшего сына Галдена, Баатур отдал на воспитание в буддийский монастырь. Он хотел исключить любые притязания на престол между своими сыновьями. Так, Сэигэ он готовил к военному ремеслу, а Галдена к светской жизни. Впрочем, это также было продиктовано желанием оградить одного из сыновей, отправив его в монастырь, он спасал его от родовых интриг. В своей боязни потерять власть, хунтайши дошел до того, что стал убивать родственников, по крайней мере, тех, кто мог претендовать на престол.

Сэигэ послушно стоял и ждал ответа отца. Он привык слушать того и питал к нему глубокое уважение. Но следует сказать, что в душе ему не терпелось самому взойти на престол и уж тогда, он бы захватил всю Среднюю Азию, дошел бы до русских степей, а на востоке отбил бы родные ойратские пастбища, отнятые у них Цинской Империей.

Цинская Империя! Он ненавидел ее. Посланники империи были повсюду, их ставленники были советниками у его отца и фактически руководили им. Мало того, что они с каждым годом продвигали свои границы все дальше, на земли Джунгарского ханства. Так они еще и диктовали свои условия, направляя всю мощь Джунгарии в сторону степняков Средней Азии.

Он не любил цинцев и в этом он был не одинок. Практически также мыслили все родовые вожди ойратов, но они все понимали, что полностью зависят от Цинской Империи. И если Император поднебесной пожелает, то завтра же степи Джунгарии запылают огнем. Китай был слишком силен, по крайней мере, сейчас. Сэигэ имел на это свои взгляды и в своих мечтах видел себя великим завоевателем, с мнением которого будет считаться китайская знать.

– Сэигэ, – промолвил, наконец, хунтайши, – скажи мне, что ты думаешь о нынешнем положении в степи?

Сэигэ задумчиво поглядел на отца.

– Я вижу настроения среди воинов. Они хотят сражений, им надоело сидеть здесь подобно овцам, отец. Они хотят войны, им нужна кровь, добыча и слава. Вот что я вижу!

Хунтайши кивнул, скорее своим мыслям, нежели словам сына.

– Это хорошо, а что думаешь лично ты?

– Отец, я полностью полагаюсь на твое мнение. И я считаю твое решение абсолютно верным. Мы должны выступить в степи Жетысу. Мы должны захватить казахское ханство, до того, как они окрепнут.

– Молодец Сэиге, но что ты думаешь по поводу Цинской Империи?

Сэигэ, казалось, замялся. Он даже не знал, что и говорить. Лгать отцу он не мог, так как тот прекрасно знал настроения своего сына. А говорить правду, значило идти против политики отца. В любом случае компромисса быть не могло, и Сэигэ ответил уклончиво:

– Я думаю, что нам следует быть настороже.

– А ты знаешь мнения моих советников?

– Я знаю, что все они подданные Императора, и это достаточно, чтобы понять их желания.

Баатур нахмурился.

– Это ты сам так решил, или тебя надоумила твоя мать?

– У меня есть свои глаза, отец.