Все лгут

– Мы ничего не думаем, – сказала Анн-Бритт, делая быстрые пометки. – А как он относится к религии?

– К религии?

– Он верующий? Он ведь мусульманин?

Я уставилась на нее, постепенно соображая, куда она клонит. Той осенью я, как и остальные жители Швеции, читала в газетах о юной курдской девушке, Пеле Атросхи, убитой собственным отцом и его братьями во время путешествия в Ирак из-за того, что они не могли принять стиль ее жизни. Это назвали убийством чести, и сама мысль о том, что родитель может убить собственного ребенка, вызывала у меня мурашки по телу.

– Нет, – ответила я. – Нет. Вы все переворачиваете с ног на голову. Самир совершенно не религиозен.

– Он ведь вырос в марокканской семье? – уточнила Анн-Бритт.

– Он вырос во Франции! – закричала я. – В Париже, не в Марокко! Он совершенно не религиозен, а самое главное, он не имел предубеждений об образе жизни Ясмин, хоть ему и стоило бы обратить на это внимание.

– А почему ему стоило бы сделать это?

На меня навалилась вселенская усталость, будто всю мою жизненную силу высосала эта пухлая седовласая женщина, сидевшая напротив. Голова падала, во рту пересохло, обессилевшие руки безвольно лежали на столе, словно два куска мяса.

Я посмотрела в окно, на прозрачное зимнее небо и снег, лежавший на деревьях и кустах. Лучи солнца пробивались сквозь облака, расцветив пейзаж широкими мазками золота, которые красиво контрастировали с темно-синими тенями. Мимо пролетели несколько ворон, а в остальном вокруг царил полный покой.

Как в мире может быть так тихо?

Моя жизнь была окончена. Она была словно поезд, покинувший станцию, словно лодка, которая исчезла из виду, словно угасшая мелодия, которая еще звучала в ушах.

Как, черт побери, там могло быть так тихо и красиво?

– Она была подростком, – прошептала я. – Ходила на вечеринки. Не старалась в школе – не так, как стоило бы. Я считаю, он должен был говорить с ней более жестко, но Самир был слишком мягок.

– Они много ссорились?

Ручка Анн-Бритт скрипела по бумаге.

Я задумалась. Сыграют ли мои слова какую-то роль? Смогут ли они понять?

Моя голова медленно опустилась, мне показалось, что что-то тянет меня к полу и дальше, в пропасть, которую не окинуть взглядом. В ту пропасть, в которую превратилась моя жизнь после исчезновения Ясмин.

– Нет, – солгала я, прикрыла веки и прислонилась щекой к прохладной поверхности стола. – Конечно, они ругались друг с другом, но не чаще, чем я ругаюсь с Винсентом.

9

Сказав полиции, что Ясмин с Самиром ругались не так уж часто, я солгала.

Солгала, потому что боялась, что они не поймут – не смогут или даже не захотят.

Оба они – и Ясмин, и Самир – обладали горячим нравом. Отношения у них были очень сердечные, но бьющие через край эмоции время от времени необходимо было выплескивать: иногда выкричаться, а иногда и метнуть в стену стакан или тарелку.

Я постоянно задавалась вопросом, где коренилась причина такой вспыльчивости. Мы с Винсентом не скандалили никогда. Разумеется, я порой бранила его, могла разозлиться, если утром он слишком медленно собирался или вообще хотел валяться в кровати с приставкой «Геймбой», вместо того чтобы идти на футбольную тренировку. Иногда он откровенно ленился. Как и все дети с синдромом Дауна, Винсент освоил маленькие хитрости, чтобы заставить окружающих плясать под свою дудку. Он потрясающе научился таращить глаза, умел напускать на себя совершенно несчастный вид, просил помощи в том, чем попросту не имел желания заниматься, или же притворялся, что не понимает, чего от него хотят. Я не позволяла ему выкидывать такие штуки, что, конечно, приводило к ссоре. Но в основе своей наши отношения были гармоничны – нам с Винсентом не нужны были грубые слова и повышенные тона. Наше единство не нуждалось в укреплении, нам не требовались драматические жесты и эмоциональные взрывы.

Ссоры между Ясмин и Самиром стали гораздо интенсивнее за несколько недель до ее исчезновения. Они скандалили внизу, на кухне, а мы с Винсентом пытались уснуть наверху.

Я же не идиотка – догадывалась из-за чего или, скорее, из-за кого это все началось.

Том.

Претензии Самира носили в основном практический характер: Ясмин училась в последнем классе гимназии и подрабатывала в местном ресторанчике. То небольшое свободное время, что у нее было, ей следовало посвящать учебе, потому что итоговые оценки важнее романтического увлечения, которое все равно в скором времени сошло бы на нет.

Само собой, это была не вся правда – мы ведь оба только что пережили историю с Пито. И оба видели, как обнимались Ясмин с Казимиром той осенней ночью, как ее босые ступни почти отрывались от травы, а их губы сливались в поцелуе. Мы отдавали себе отчет, какой безответственной и несознательной могла быть Ясмин. Мне кажется, Самир хотел, чтобы она просто немного успокоилась: прекратила тусовочную жизнь, встречалась с одним мальчиком, одевалась как люди. К тому же Самир недолюбливал Тома, хоть я и не понимаю, почему.

– Не знать, – говорил Самир. – Что-то есть в этот Том. Я просто не могу доверять он.

Вновь и вновь я убеждала Самира в том, что Том – добрый и целеустремленный парень и что ему следовало бы радоваться, что Ясмин была именно с ним, коль скоро ей были так необходимы отношения.

Возможно, виной всему было происхождение Тома: его немного ограниченные родители – нувориши, их роскошный дом и люксовые авто. Самир не понаслышке знал, что такое вырваться из нищеты. Он потратил годы на учебу, был вынужден жить на стипендию и хвататься за любую подработку, чтобы оказаться там, где он был сегодня. Его бохо-стиль мог запросто ввести в заблуждение относительно его сущности, однако Самир много и упорно работал и перед Ясмин также ставил высокую планку – помимо прочего, шведскую школу он недолюбливал, и в целом шведское образование считал безнадежно слабым, уверенный, что более строгая дисциплина никому не повредит.

Однажды, наутро после очередной ссоры Самира с Ясмин, спускаясь вниз, чтобы приготовить завтрак, я обнаружила, что в кухонной двери зияет здоровая дыра. Выглядело это так, словно кто-то проломил ее ногой. На следующий день мы с Винсентом отремонтировали ее с помощью картона и серебристой клейкой ленты. Получилось некрасиво, но, по крайней мере, у Винсента была возможность почувствовать себя важным – чинить и латать было доверено ему, как он и хотел.

В другой раз Ясмин вышла к завтраку с фонарем под глазом. Когда я спросила ее, что случилось, она ответила, что ударилась о дверцу шкафчика на работе, когда несла на кухню поднос с посудой. Самир со звоном опустил кофейную чашку на стол, смерил дочь долгим взглядом, а затем демонстративно вышел из кухни.

Я была сбита с толку.

Конечно, я поверила Ясмин – не было никаких оснований подозревать ее во лжи. Но меня смущала реакция Самира, его неприкрытый гнев. Тем вечером, уже угнездившись у него на плече и свернувшись клубком под одеялом на нашей большой кровати, я собралась с духом и спросила у него.

– Она врать, – только и сказал Самир, кончиками пальцев лаская мое плечо. – Она врать так давно, что уже верить в это сам. Но я дознаться до правды, я вытащить это из нее, даже если это быть последний, что я сделать.

Сама же я предприняла все возможное, чтобы помочь Ясмин – было очевидно, что девочка чувствовала себя плохо.

Однажды вечером, когда мы остались с ней вдвоем, я попыталась об этом поговорить.

– Ясмин, – позвала я. – Выпей со мной чашечку кофе.

Она нехотя подчинилась. Села напротив, как можно дальше от меня, и, не прикасаясь к напитку, уставилась в чашку, которую я перед ней поставила.

– У тебя все хорошо? – спросила я.

– Ага.

Ее взгляд не отрывался от стола, выражение лица было напряженным.

Так мы сидели какое-то время – я надеялась, что отсутствие вопросов с моей стороны сможет пробудить в ней какое-то доверие ко мне, как часто случается. Такой прием, бывало, срабатывал с моими учениками.

Но Ясмин ничего не сказала, только гладила чашку кончиками пальцев, не сделав ни глотка.

– Послушай, – предприняла я попытку. – Ты же знаешь, что бы ни случилось, ты можешь обсудить это со мной. Иногда полезно поговорить с кем-то кроме родителей. А мне совсем не все равно, что с тобой происходит.

– Ладно.

– Ну так как твои дела?

Я наклонилась над столом и накрыла ее ладонь своей. Она отдернула руку, словно от огня. Потом быстро смерила меня взглядом и снова уставилась в стол.