Оцепенение

Мать была красивой, греховно красивой. И она ослушалась отца.

Лицо ангела, сердце змеи. Опасная соблазнительница, так папа называл ее впоследствии, ссылаясь на Послание к Ефесянам Павла, написанное им во время заточения в Риме:

Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви, и Он же Спаситель тела.

Отец не был тираном. Он любил мою мать – даже после того, как она бросила нас, оставив после себя пустоту.

Несмотря на то, что она предала Иисуса и жила в грехе до самой своей смерти.

Исчезновение матери причинило мне страшную травму, но страшнее всего было то, что мы ничего о ней не знали. Ни телефонного звонка, ни письма. Каждый день рождения я надеялась, что мама даст о себе знать. Я молилась день и ночь, чтобы она меня навестила.

Но она этого так и не сделала. В мой тринадцатый день рождения она погибла в автомобильной аварии в нескольких километрах от нашего дома.

Я поднимаюсь, беру мобильный и иду в ванную комнату. Ополаскиваю лицо холодной водой и разглядываю себя в зеркале. Растрепанные каштановые волосы, морщины вокруг рта, живот, выпирающий из-под пояса ставших узкими брюк. Красные глаза, размазанная тушь.

И все равно видно, что я дочь своей матери: у меня такие же глаза и скулы.

Я унаследовала от нее не только внешность. Я унаследовала и жажду греха, которая не давала матери покоя. Может, она передала ее мне вместе с материнским молоком – невидимый, но смертельный дар, замаскированный под любовь.

По крайней мере, так сказал отец, когда мне исполнилось восемнадцать и я встретила Исаака Циммермана.

Исаак был полной противоположностью примерного христианина. Во-первых, он был не христианином, а евреем. Одно это было позором и катастрофой. Во-вторых, он был на пять лет старше, американец и «музыкантишка».

Папа отказывался впускать его в наш дом.

Но я была молодой и глупой, пошла против воли отца и продолжала встречаться с Исааком. Высокий, худой, в вечно драной одежде, с длинными кудрявыми волосами он был просто неотразим.

Исаак был похож на Иисуса.

И я влюбилась, кубарем полетела по наклонной прямо в пропасть греха, радостно распахнувшей мне свои объятия. И радовалась своему падению, ибо не ведала, что для меня благо, а что – зло.

Мне казалось, что любовь к Исааку, эта испепеляющая страсть заполнит пустоту, оставшуюся после побега матери. Залечит мои душевные раны.

Но вместо этого я залетела.

Исаак хотел, чтобы я сделала аборт, но для меня такого выбора не стояло. Разумеется, на моем решении сказалось воспитание: почти каждый день в церкви я слышала о ценности человеческой жизни. И я любила этого человечка, растущего внутри меня. Я уже потеряла мать и не хотела потерять и ребенка тоже. Не могла поступить с моим малышом так, как мать поступила со мной.

Я не хотела быть похожей на нее ни в чем.

Лицо ангела, сердце змеи.

Исаак разозлился, поехал в Вэрмлэнд в тур и не звонил несколько недель.

Потом от него пришло письмо, в котором он писал, что не готов к созданию семьи и что если я рожу этого ребенка, то и воспитывать его мне придется самой.

Так и получилось.

Через полгода после разрыва с отцом я вернулась в желтый домик.

Мне было восемнадцать, и я была на сносях.

Если папе и было стыдно, он этого не показывал. Община приняла меня с распростертыми объятиями. Я была грешницей, готовой покаяться, у меня еще был шанс на спасение моей бессмертной души.

Только однажды у отца вырвалось: «Яблочко от яблони недалеко падает…»

Это случилось осенним вечером, мы ссорились, не помню почему, помню только, что он повысил на меня голос и сказал, что я вся в мать.

Что во мне сидит дьявол.

И теперь он передался Самуэлю.

Я приложила все усилия, чтобы создать Самуэлю хорошие условия. Я работала изо всех сил, чтобы нас обеспечить. Ни разу за годы с рождения Самуэля я не ездила в отпуск. Я не заводила отношений с мужчинами – не потому, что не хотела, а потому что Самуэль был очень требовательным. С первого дня он высасывал из меня энергию, как бездонная черная дыра в космосе.

Я все делала ради него.

И я молилась. Как я молилась!

Но Бог продолжал меня испытывать.

Не знаю, где взять в себе силы.

Говорят, Бог дает нам не больше того, что мы в силах вынести, но я в этом порой сомневаюсь.

Я вытираю лицо полотенцем. Полотенце становится черным от туши, и я швыряю его на пол. Беру мобильный и пишу эсэмэс. Прошу Самуэля вернуться. Пишу, что люблю его и прошу прощения за эту вспышку ярости.

Сажусь на унитаз.

Из комнаты Самуэля доносится шкрябающий звук. Должно быть, это дрозд в клетке.

Он способен брать ответственность на себя, если захочет. Когда дело касается кого-то или чего-то, что ему дорого.

Дрозда, например.

Удаляю эсэмэс и бросаю телефон на пол.

Он подпрыгивает пару раз на коврике и остается лежать перед душем.

«Нет», – думаю я.

На этот раз все будет по-другому.

На этот раз его надо проучить.

Манфред

Мы с Афсанех сидим по обе стороны больничной кровати. Между нами лежит Надя, окруженная аппаратами, поддерживающими в ней жизнь. Электроника пикает и шипит. Одна ручка в гипсе, из дырочки на шее трубка протянута к аппарату искусственного дыхания.

Рядом мониторы, на которых видно пульс, температуру, уровень кислорода и давления в мозгу. Здесь столько электроники, что кажется, будто мы на борту космического корабля.