Режиссёр

Как бы то ни было, люди ко всему привыкают. Вслед за непринятием, паникой, тревогой и бунтом у Мары пришло смирение. В конце концов, она переложила ответственность на плечи судьбы, решив, что ей виднее, вернётся она к прежнему состоянию или нет. Судьбе и правда оказалось виднее. Стоило девушке забыть о своём сомнамбулическом состоянии, как одна случайная встреча, один толчок, одна пролитая на рубашку рюмка коньяка перевернули в ней всё с ног на голову. Отныне Маре не приходилось выпивать столько коктейлей с водкой, чтобы быть оживлённой, весёлой и разговорчивой. С приходом Максима в её жизнь это, к радости её друзей и семьи, стало для неё естественным состоянием. Она с удовольствием разговаривала долгие разговоры с пани Доновска за утренним кофе, расспрашивала о работе и заказчиках. Вилен находился на седьмом небе от счастья, ведь сестра сама предлагала ему выставки, игры и фильмы для совместного досуга! Дана и Вик то и дело выслушивали её затянутые рассказы о приключениях на Лазурном Берегу и очередном свидании с Максимом. И если Дане определиться с отношением к смене её статуса было непросто, то Вик демонстрировал его весьма однозначно. Его страшно раздражал «престарелый» ухажёр Мары и его прямой конкурент, однако ничего с этим поделать он не мог – слишком хорошо знал подругу. Стоило ему помешать их личному счастью, как она тут же прекратила бы с ним любые контакты. А Мара в этом плане была не просто жёсткой, а жестокой. Если кто-то падал с её пьедестала, то обратно забраться уже не мог, даже при всём желании. А чем выше пьедестал, как говорится, тем больнее падать. Вику эта победа и этот пьедестал достались слишком тяжело (и это ему, которому всё в этой жизни подносили на блюдечке!), чтобы так рисковать. Поэтому он выбрал другую тактику, более хитрую, осторожную и расчётливую. Он затаился в кустах и выжидал. Ждал подходящего момента для нападения. Чутьё подсказывало ему, что момент вот-вот должен был наступить.

Первое впечатление Мары о Максиме оказалось более чем обманчивым. Возможно, с коллегами и родственниками он действительно был спокойным и рассудительным, однако с ней кипевший в нём вулкан эмоций каждый раз извергался. Не стесняясь в выражениях, он рассказывал ей обо всём, ворча и жалуясь. Не устроить и вывести из душевного равновесия его могла любая мелочь, от белого сахара в кофе вместо тростникового до поломанного бокового зеркала на дверце машины. При каждой их встрече Мара всё больше тонула в шквале его эмоций и холеричном темпераменте. Периодически она даже не могла ответить самой себе, нравится ли ей это. Да, это жизнь, это человечность, это чувства. Но почему взрослый человек не может держать их в узде и слепо следует за ними, куда бы они его ни вели!?

– Странная ты всё-таки девчонка, – Рауш продолжал рассуждать вслух, обращаясь больше к самому себе, чем к своей возлюбленной. – Любишь какие-то вещи за пределами моего понимания. Тусуешься с ребёнком, который тебе даже не брат. Постоянно чем-то занимаешься, но при этом не имеешь ни малейшего понятия о своём будущем. Вся в себе, будто не здесь, а в каком-то другом мире. Постоянно пытаюсь тебя понять, но ни черта не понимаю. Что тебе надо, какой к тебе нужен подход? Что ни сделаешь – всё как об стенку горох, никакой реакции, никакой благодарности…

– Благодарности? – изумление Мары было столь сильным, что она остановилась посреди дороги и повернулась к нему анфас вместо точёного римского профиля. – Ты меня извини, конечно, но за что тебя благодарить? За постоянную нервозность и расшатанные нервы? Ощущение собственной ущербности? Оскорбления всего, что мне нравится и что мне дорого?

По безупречному гладкому лицу Максима пробежало едва заметное волнение. Чувствовалось, как его терпение медленно, но верно подходит к концу. От скандала его удерживало лишь то, что спорила с ним молодая, умная и чертовски привлекательная женщина. При всём своём взрывном характере он всё-таки не хотел её терять и дорожил ею. Пожалуй, даже слишком дорожил, чтобы столь яро и упрямо отстаивать свои принципы. Потому он призвал на помощь всё своё самообладание, сделал глубокий вдох и с нажимом продолжил:

– Я просто хочу сделать тебя лучше, Маржана. Ты – неограненный алмаз, практически графит, понимаешь? Внутри столько ценного, настоящее сокровище, но за твоей непробиваемой бронёй этого практически не видно…

– Но ты же увидел, – резко отрезала Мара. Её своенравная натура не терпела никаких нравоучений и никакого контроля, какими полезными бы они ни были. Эта черта её характера лишний раз подтверждала, что Мара была гораздо больше похожа на отца, чем на мать. Вместе с семенем Казимир передал ей не только внешность, но и некоторые повадки, включая высокомерие. Что он, что его дочь искренне считали, что знают всё лучше других, включая то, как им стоит действовать в тех или иных обстоятельствах. Советы они оба выслушивали снисходительно, с лёгкой улыбкой, прятавшейся тенью в уголках губ. Откровенные наставления и нотации, особенно от малознакомых людей, воспринимались ими в штыки и гордо игнорировались. Кто они такие, чтобы решать за них, что делать? И Казимир, и Мара страшно злились, однако открытого сопротивления не выказывали – лишь упрямо поджимали губы и смотрели исподлобья.

Максим, улыбнувшись, быстро сдался.

– Согласен. Но… я скорее исключение, чем правило. Не все видят и чувствуют людей так глубоко, как я. А в этой жизни нужно быть готовым ко всему. И ко всем.

– Мои люди прекрасно разглядят, что им нужно, через всю мою броню. Остальные отсеются – значит, мы друг другу без надобности. К чему мне нравиться всем?

Да ей палец в рот не клади, в очередной раз чертыхнулся Рауш. Он уже не знал, каким способом доказать Маре свою правоту, поэтому всё больше чувствовал, как уверенность покидает его. Непримиримая бойкая натура Мары практически полностью подчинила парня своей воле.

– Ладно, ты права, – шумно выдохнув, признал он своё поражение, – Но, пожалуйста, никогда больше не говори, что ощущаешь себя ущербной и я тебя оскорбляю. Я не желаю тебе зла и никогда не желал. Ты мне ужасно нравишься – так, как мне никто в этой жизни не нравился. Может, с твоей точки зрения, я делаю что-то неправильно, но я показываю это, как умею. Просто смирись с тем фактом, что твой парень – по уши влюблённый в тебя мальчишка, хорошо?

С этими словами он остановился прямиком под неровным желтоватым освещением фонаря и вплотную приблизил её лицо к своему. Подобной тирады Мара совсем не ожидала, потому вспыхнула и по привычке опустила взгляд вниз.

– Хо…хо…рошо, – только и смогла вымолвить она.

Теперь слова стали излишни. Максим медленно поднял подбородок Мары двумя пальцами правой руки и осторожно, будто боясь спугнуть с лампы мотылька, прижался к её губам своими. По накалу страстей этот поцелуй удивительно контрастировал с первым. В том была животная страсть, в этом были нежность и страх. Каждым движением губ он сдувал пылинки с фарфоровой куклы. Сладкое дыхание Мары смешалось с жарким дыханием Максима. Затем из ровного оно стало резким, прерывистым, что заставило губы девушки раскрыться. Он сразу же соскользнул в них языком, отчего та тихонько, чуть слышно застонала.

– Как хорошо, что я пришёл тогда на ту вписку, – с обжигающей страстью в голосе шептал Максим, ненадолго отрываясь от губ Мары, – Как хорошо, что встретил тебя…

– Хорошо, что я накидалась в хламину и опрокинула на тебя коньяк, – захихикала Мара, в очередной раз пристыдив себя за глупость и посмеявшись тому, как в итоге сложились обстоятельства. Максим довольно засмеялся вместе с ней.

– Ну, не без этого! Как ты там говоришь? «Случайности не случайны»?

– Именно так, – Мара вырвалась из его удушающих объятий и пылающих губ и посмотрела ему прямо в глаза. Как делал в своё время её отец, она многое вложила в этот взгляд. Всю свою любовь, заботу, вселенскую скорбь и обречённость. Будто поцелуй, обмен взглядами, поход в кино – вся эта встреча была последней. Мара хотела, чтобы Максим вернулся домой с приятным кисло-сладким послевкусием в душе, а не с горечью непокорной ледяной натуры, которая ещё давала о себе знать и рвалась наружу. Девушка всеми силами старалась с ней бороться, но как победить свою сущность? Её ведь не изменишь…

Мара заключила лицо Максима в свои ладони и прижалась к нему лбом.

– Мне нужно идти. Уже поздно.

– Мама волнуется? – с лёгкой тревогой в голосе поинтересовался Рауш.

– Волнуется, скучает… Ей и так кажется, что я постоянно где-то гуляю и непонятно чем занимаюсь, а после поездки во Францию она думает, что я вообще не хочу возвращаться домой. Не хочу, чтобы она так думала.

– Не хочешь, чтобы она знала, что права?

Мара вздрогнула от этого вопроса. Максим не лукавил, когда говорил о своей проницательности. Её ему точно не занимать.

Своим молчанием она ответила согласием на его вопрос.

– Что ж, тогда не смею задерживать, – Максим коротко кивнул головой на прощание, а затем одним рывком прижал Мару к себе и поцеловал в макушку.

– Может, ещё рано говорить о таких вещах, но… я люблю тебя.

Мара вздрогнула, высвободилась из его объятий и подняла на него взгляд – взгляд оленёнка, подстреленного серебряной пулей.

– Я… кажется… тоже…

И, не дождавшись какой-либо реакции, развернулась и быстрым шагом зашагала в сторону дома. Максим смотрел ей вслед, пока её тоненькая фигурка не скрылась за поворотом, а затем медленно и неуверенно двинулся в другую сторону.

С момента, когда парочка вышла из кинотеатра, на улице стало куда холоднее. Ветер усиливался. Из одежды на Маре было только тонкое хлопковое белое платьице до колен в мелкий цветочек и плетёные афинские сандалии. Несясь домой уже почти вприпрыжку, она несколько раз чертыхнулась, что отдала Максиму его свитер так быстро, и вообще решила продемонстрировать всю свою порядочность, вернув его, а не оставив себе как постоянное напоминание о Максиме.

Небо угрожающе сотрясли раскаты грома. До последнего момента она надеялась, что безлунная ночь не обернётся для неё ещё и беззонтичным дождём. Но надежда, как говорится, умирает последней. Или не только надежда?

Так случилось и на этот раз: надежда умерла с первыми упавшими Маре на нос каплями. Казалось, они летели прямо со звёзд – если бы ночь выдалась звёздной, конечно – настолько горячими и раскалёнными они ей казались. Роскошные, густые, пшеничного цвета кудри начали намокать и из львиной гривы стремительно превращались в мочалку. Платье с той же скоростью стало мокрым и холодным и неприятно прилипало к телу. Макияж смазался, но это было не критично. Куда ужаснее было подступающее к горлу и начинающее душить ощущение безысходности и всепоглощающего одиночества. Почему они попрощались с Максимом на полпути к её дому, а не прямиком у её дома, как обычно?…

На мгновение Маре почудились шаги за её спиной. Богатая фантазия сразу же дала о себе знать, подпитывая своего верного боевого товарища паранойю. Мара вздрогнула и обернулась.

Никого не было.

Необычная ситуация для воскресного вечера в центре столицы. В любые другие воскресенья здесь было многолюдно и шумно вне зависимости от времени суток. Сегодня же привычный уклад жизни был нарушен: совсем не летний холод, безлюдная Тверская, тёмная улица, рано оставивший её молодой человек… Мара почувствовала, как в воздухе витает что-то зловещее.

«Мне это кажется… мне это кажется… мне это кажется…» – мысленно повторяла Мара, как мантру, изо всех сил борясь с паникой и пытаясь себя успокоить. Излишняя эмоциональность в критической ситуации, возникни она, была бы совсем ни к чему – наоборот, лишь помешала бы.

Проклятая дорога всё не кончалась и не кончалась, а подозрительные шорохи раз за разом нарушали хрупкое равновесие девушки. Она не придумала ничего логичнее, чем списать их на шелест листвы и трав от сильных порывов ветра, однако это слабо успокаивало. Ночью все кошки чёрные, а намерения – дурные.

В один момент стихли практически все звуки, оставив Мару наедине со своими мыслями. Стоило ей вздохнуть немного свободнее и расправить ссутулившиеся плечи, как позади неё раздался негромкий холодный голос:

– Здравствуй.

Мара испуганно вскрикнула, отчего по коже побежали мурашки, а сердце забилось как сумасшедшее. Сделав над собой усилие, она повернула голову.

В кромешной темноте, при слабо освещённом тротуаре сложно было разглядеть обладателя странного, до неприличия жуткого голоса. Единственное, что можно было понять – принадлежал он мужчине неопределённого возраста. Застывшая за спиной девушки фигура была не слишком высокой, но коренастой и раздавшейся в плечах – любой пловец позавидовал бы. Поза отражала скорее защиту, чем нападение: расставленные на ширине плеч мускулистые ноги, руки скрещены на груди. Одет мужчина был в максимально простые и незамысловатые толстовку с капюшоном, джинсы на кожаном ремне с металлической пряжкой и тряпичные кеды. Лицо было полностью скрыто под капюшоном. Впрочем, при таком освещении, раз он пожелал остаться инкогнито, то мог бы обойтись и без него.

Минуту двое стояли молча. Крупные, как градины, дождевые капли больно били по костлявым плечикам и по поникшей тяжёлой голове Мары. Платье и сандалии промокли насквозь. Мужчину, казалось, непогода волновала примерно так же, как волновало бы приятно припекающее солнце. Нещадно ранившие девушку дождинки, казалось, ласкали его, покрывая нежными мокрыми поцелуями руки и одежду.

Огромных усилий Маре стоило взять себя в руки и дрожащим голосом произнести:

– Здр…здрав…здравст…вуй…те…

– Почему юная привлекательная особа гуляет одна в столь поздний час? – продолжал диалог вкрадчивый негромкий ледяной голос. Вне всяких сомнений, он таил в себе скрытую угрозу. Маре хотелось, чтобы этот кошмар как можно скорее закончился, однако от страха и от холода она не могла пошевелиться. Ноги словно приросли к мокрому асфальту.

– К…к-ка…кое…вам…дело? – стуча зубами, попыталась огрызнуться Мара. Не вышло. Страхом было подпитано каждое её слово.

– Мне есть дело до всего, что связано с тобой, Маржана, – фигура угрожающе приблизилась на шаг к Маре. Та испуганно закричала и на шаг отступила.

– Не смейте приближаться ко мне! Кто Вы? Что Вам нужно от меня?