Режиссёр

– Скоро пройдёт, – снова дал знать о себе голос.

Она вздрогнула и перевела взгляд в сторону, откуда голос и исходил. Недалеко от неё, привалившись к дверному косяку и скрестив руки на груди, стоял мужчина. Те же плечи, заслонявшие собою горизонт, мощные ноги, леденящая душу интонация… Значит, это был не сон.

Лицо мужчины по-прежнему скрывалось за капюшоном и козырьком кепки, отчего он так и оставался для Мары незнакомцем. Это было до смерти страшно. Хотя было бы ей спокойнее, будь на его месте кто-то знакомый Маре?

– Ты большая умница, Марочка. Всю дорогу вела себя как хорошая девочка, даже не пикнула ни разу. За это я хочу тебя поблагодарить.

С этими словами он неторопливо подошёл к кровати, на которой лежала Мара. Вновь вынул из кармана кляп, засунул его ей в рот. Затем присел на краешек кровати у самых ног Мары и медленно погладил их тыльной стороной ладони.

– Какие тоненькие и гладенькие, как у куклы… Ты просто куколка, Марочка. Самый ценный, самый редкий экспонат. Хорошо, что ты теперь моя.

Одним мощным рывком незнакомец сорвал с Мары странного вида телесные шорты. На удивление они повиновались его рукам и… разлетелись кусочками в разные стороны.

Мара поняла, что это была за ткань. Диафрагма была готова изогнуться, извергая рвотные порывы.

Это была кожа. Куски настоящей человеческой кожи.

Теперь Мара была полностью обнажена ниже пояса.

– М-м-м, – довольно заурчал незнакомец, наклоняясь всё ниже к её лону. Одно мгновение, и его длинный склизкий язык проник в неё.

Девушке стало до тошноты противно и страшно. Она ни секунды не желала терпеть непотребства этого садиста-извращенца. Её тело задёргалось, зашевелилось, точно рыба на суше, однако без помощи рук у неё мало что получалось. Язык соскользнул всё глубже.

– Я заставлю тебя стонать, – прохрипел он своим жутким голосом. По лицу Мары потекли робкие тёплые слезинки. Она тихонько постанывала, насколько это позволял кляп, но не от удовольствия, а от ужаса.

Внезапно мужчина поднял голову. Всех черт лица всё так же не получалось разглядеть, зато теперь Мара смогла увидеть его глаза. Чёрные, как ночь. Выразительные, внимательные, гипнотизирующие, это были глаза хищника. Хищника, который ни на секунду не сомневался в своём могуществе и властью над жертвой. Потому и не стремился демонстрировать его так явно.

Хищнические глаза заблестели из-под козырька кепки.

– Что такое, дорогая? Не нравится? Тебе не нравится моя благодарность?

Мара яростно замотала головой и снова задёргалась. Кляп оказался у неё слишком глубоко в глотке, чтобы можно было выплюнуть его без помощи рук, а пошевелить руками ей не представлялось возможным. Да и не улыбалась ей перспектива столь яростно сопротивляться в присутствии своего насильника. Того и гляди, сделает хуже…

– Ох, Марочка, прошу прощения! Возможно, это слишком мягко для тебя. Маленькие скромные девочки вроде тебя обычно любят больших, плохих и грубых мальчиков. Ты любишь плохих мальчиков, Мара?

Она изо всех сил старалась не всхлипывать и не шмыгать носом от удушающего потока слёз, однако бороться с соблазном становилось всё труднее.

Не дождавшись ни утвердительного, ни отрицательного ответа, широкоплечий незнакомец в кепке принялся расстёгивать широкий кожаный ремень. Тот с глухим стуком упал на пол. Затем он расстегнул ширинку на джинсах и приспустил их, оставшись лишь в нижнем белье. Но и его он приспустил к коленям.

Мерзость начала распирать Мару изнутри. Это было не просто неприятно – это было очень больно и тяжело психологически. В такие моменты кажется, что на свете нет ничего отвратительнее ощущения, когда пользуются твоей физической слабостью, беспомощностью и наваливаются на тебя всем телом, чтобы осквернить. Чувствуют, что ты ничего не можешь сделать, в частности оказать должного сопротивления, потому эксплуатируют тебя любыми способами. Потому что они этого хотят. Потому что ты их спровоцировала. Значит, ты виновата. Чего добивалась, то и получила. А сопротивление – это так, не больше, чем обычная женская ломка. Всем известно, что «нет» в переводе с женского означает «да, только поуламывай меня побольше»…

С каждым толчком, пригвождавшим её к кровати, Мара чувствовала, как сильно раздирает на части её лоно. Боль была безумная, нескончаемая. До сих пор на своём коротком веку ей приходилось заниматься любовью только с одним мужчиной – своим бывшим молодым человеком. Оба они были моложе, наивнее, а главное, страшно любили друг друга. Потому всё получилось неуклюже, слишком быстро, не очень приятно, но так нежно и искренне! Ведь всегда приятно, когда твоё удовольствие и твоя безопасность для кого-то превыше всего. Когда после первого в твоей жизни акта любви тебе заботливо подоткнут одеяло, а потом принесут ромашкового чаю и погладят по голове. И, конечно же, скажут главные для тебя слова. Слова, что невозможно забыть ни сейчас, ни потом – никогда.

Насильник Мары же думал лишь о своём собственном удовольствии и удовлетворении, несмотря на заверения в обратном. Его огромные потные пятёрни бессовестно блуждали по её худощавому телу, отбрасывая в разные стороны тошнотворные куски чьей-то кожи. Он со стоном вбивал кол всё глубже и глубже в неё. Кровать ходила ходуном, слегка покачиваясь в толчкообразном ритме. За короткое время Мара успела пройти все стадии принятия и в итоге пришла к смирению. Она смирилась с бессмысленностью своего жалкого слабого сопротивления, отчего её конечности повисли безвольными плетьми. Взгляд ледяных пасмурных глаз был устремлён в потолок, но льющиеся из них слёзы обжигали лицо сильнее любого пламени.

– Я хочу тебя, Мара, – простонал незнакомец, скользя слюнявыми губами по её тонкой белой шейке, груди, животу и плечам, – И так давно хотел! В один момент уже отчаялся, думал, что не заполучу тебя. На моё счастье, всё получилось. Спасибо Богу за то, что ты у меня есть! Моя Марочка, моя куколка, моя хорошая девочка… Моя, моя, моя…

Тело Мары перестало извиваться, а душа – выть и трепетать. Девушка не знала, выживет здесь или нет, но что-то внутри неё умерло прямо сейчас. После такого жить не представляется возможным. Во всяком случае, как прежде. Мара даже захотела смерти, потому что не представляла себе, в каком состоянии будет после случившегося. Ясное дело, рассказать она ни одной живой душе не сможет, отомстить тоже. Как создавать видимость жизни, скрывая внутри себя раздирающую грудную клетку боль, скорбь, крик души и обиду? Как можно кому-то доверять после этого? Мара не знала, как ответить на эти вопросы, и на всякий случай мысленно себя похоронила. Лучше умереть, решила она, чем делать вид, что жизнь продолжается. Ни черта она не продолжается. Она оборвалась в тот самый момент, когда Мара поняла, что совершенно над ней не властна, и что она не в её руках, а в мерзких загребущих лапищах этого урода, больного ублюдка, не один год следившего за ней, разрабатывавшего план её похищения и изнасилования! Она отдавала себе отчёт в том, что это ещё не всё. У него явно имелись большие планы на Мару. Неизвестно, сколько он собирался держать её здесь, взаперти, отрезанной от внешнего мира, и играться, как ему заблагорассудится. Чего он добивался? Выкупа за неё? Денег? Дома? Машины? Нет, такие люди, как этот маньяк, явно не гонятся за материальными благами. Они всегда преследуют свои извращённые цели, ставя во главу угла удовольствие и насилие. Но почему она, чёрт возьми? Почему именно она? Несмотря на миловидное лицо и бегущую впереди неё славу, Мара всё-таки была обыкновенной девушкой. Всего лишь девушкой, маленькой и худенькой, вызывающей скорее умиление или жалость, чем возбуждение. Впрочем, у всех свои странности.

Близилась кульминация. Мара слышала глухое медленное сердцебиение своего насильника, болезненно пульсирующее сквозь слой одежды – его одежды. То и дело он обдавал её своим жарким несвежим дыханием, чем заставлял её брезгливо морщиться.

Наконец толчки и постельная качка прекратились. Незнакомец издал последний – самый громкий – стон, закатил глаза и прижался к фигуре Мары максимально плотно. Экстаз достиг такого предела, что он вцепился пальцами в шёлковые простыни. Мара с ужасом осознала, что он кончил в неё.

Пока он тяжело дышал и медленно поднимался, она горько и тихо плакала – от обиды, боли и унижения. Ей нестерпимо захотелось, чтобы земля разверзлась у неё под ногами и она провалилась сквозь неё, а этот придурок полетел прямиком в чистилище.

– Это было хорошо, Марочка, – севшим голосом прошептал мужчина, продолжая насиловать Мару каждым своим словом, – Мне было очень хорошо, а тебе?

Мара не выдержала и начала громко всхлипывать. Истерика судорожно рвалась из неё наружу, а дышать по-прежнему было тяжело.

– Что такое, милая? – теперь в интонации сквозила забота, правда, деланная и насквозь фальшивая, – Слишком глубоко? М-да, пожалуй, ты права – я перестарался. Надо перезаписать…

Рот Мары издал изумлённо-испуганный визг, насколько это позволял плотный слой чёрной ткани.

– Ах да, всё время забываю тебе сказать! – незнакомец схватился за кепку и медленно, тяжело, со вздохами и стонами приподнялся с постели. – Ты только погляди!

Он неспешно подошёл к одной из полок напротив кровати. Взглянув на то, на что он показывает, Мара поняла две вещи: во-первых, то, ради чего всё это затевалось, а во-вторых, то, что она имеет дело далеко не с обычным извращенцем. Нет, извращенец ей достался далеко не обычный. Всё было намного серьёзнее.

Широкоплечий мужчина погладил покрасневшими здоровыми пальцами небольшую цифровую видеокамеру. Из-за своей черноты и размера она легко сливалась со стеной, а мигающая красная точка казалась слишком маленькой, чтобы обращать на неё внимание.

– Я – Режиссёр. – он пустился не то в монолог, не то в объяснения, не то в исповедь (похоже, что во всё сразу). – Я – творец. Я вижу то, что недоступно глазу другого, простого смертного… Замечу на улице человека и моментально начинаю представлять, в каком сюжете и в каком образе он мог бы блеснуть. Да и почему сразу человека? Это может быть кто и что угодно, будь то уличная кошка, то дохлый голубь, то мокрый помятый окурок. Главное, чтобы это было красиво. Отличие настоящего режиссёра от всех остальных именно в этом. Он видит красоту там, где другие не видят.

Мара уставилась немигающим взглядом на крошечную красную лампочку камеры, не в силах оторвать от неё глаз.

Между тем Режиссёр продолжал.

– Обидно только, что далеко не все признавали во мне истинного режиссёра. Как не признают и сейчас. Во ВГИКе ни мастер, ни однокурсники не воспринимали меня всерьёз. Они смеялись над тем, как я снимаю летящий в воздухе целлофановый пакет. Над чем тут смеяться? Разве это не красиво? Эти ублюдки, мнившие себя Тарковскими и Бергманами, были такими же, как все. Считали красивым лишь то, что принято считать красивым. Пакет, по их мнению, – убожество, ребячество. Чушь собачья! Легко снимать птичий полёт так, чтобы все восхищались. А попробуй-ка сними кружащийся на ветру пакет! Да так, чтобы передать всю его красоту, грацию, лёгкость! Посмотрим тогда, как вы запоёте!

Режиссёр распалялся всё больше и больше. На эти мгновения Мара даже забыла о том, какое чудовищное надругательство он только что над ней совершил, и в немом изумлении вся обратилась в слух. При не покидающем её страхе ей всё же стало любопытно, чем может закончиться сия пламенная речь.

– В Нью-Йоркской киношколе, конечно, к этому отнеслись благосклоннее. Пиндосы в целом ко всему относятся благосклоннее. Если в стране человек может жениться на телевизоре или на корове, что уж можно говорить о каких-то дурацких короткометражках с пакетами и дохлыми голубями, – с этими словами он горько усмехнулся. – Но признания я всё-таки не получил. Во всяком случае, на которое я рассчитывал.

Поначалу я, конечно, злился, ужасно злился. Но теперь я даже благодарен всем этим людям – даже мудакам, с которыми учился!… Они помогли мне прийти к осознанию одной важной вещи. Чтобы добиться признания, мне нужно снять нечто сверхвыдающееся, экстраординарное. Такое, что до меня не снимал никто. И вряд ли будет снимать после меня.

– А потом я встретил тебя, Марочка. – голос Режиссёра стал ласковее, и он, слегка покачиваясь, вновь двинулся в сторону Мары, – Признаться, как только я тебя увидел, то подумал, что сплю. Мол, не бывает на свете таких красивых женщин! Таких только в кино снимают! А потом, в ту же секунду, на меня снизошло озарение… Ну, конечно же! Раз таких снимают в кино, значит, я просто обязан снять тебя в своей картине. Картине, что прославит меня если не на весь мир, то точно на всю страну.

Режиссёр сел на смятую шёлковую постель у самых ног Мары. Из-под кепки блеснули страшные глаза. Мара шумно сглотнула – казалось, в них отражался сам дьявол.

– Ты ехала в метро в тот вечер – наверное, с учёбы. Одета ты была уж очень скромно, как прилежная студентка филфака, но всё же так притягательно, что я чуть не набросился на тебя прямо в вагоне. Еле сдержался! Нельзя такой красивой быть, Марочка. Нельзя. Ты одним своим существованием подвергаешь всех мужчин опасности.

Судя по твоему лицу, ты была сильно уставшей. Синяки под глазами, щёки впалые… И телефон в руке, конечно. О, преклоняюсь перед теми, кто создал социальные сети! В наш век можно ни капли не волноваться, как найти нужного тебе человека. С вероятностью 99,9% этот самый человек сам преподнесёт тебе всё на блюдечке – имя, адрес, телефон, фотографии… А тут так удачно совпало! Ты сидишь, тыча пальцем в экран, а я стою прямо за твоей хорошенькой спинкой! Мне стоило лишь наблюдать, внимательно читать и рассматривать всё, что ты листаешь, дабы ничего не упустить… Таким образом, за двадцать минут я успел узнать о тебе всё, Маржана Доновска. Но, конечно же, даже этого мне было мало.

После того, как ты сама показала мне, где и на кого учишься, узнать твоё расписание для меня не составило труда. Я начал приглядывать за тобой. Смотреть, как ты едешь на учёбу и как возвращаешься с неё, куда ходишь, чем занимаешься. Твоя семейка также не укрылась от моего зоркого режиссёрского глаза. Мамаша твоя, конечно, многовато заливает за воротник, – злобно хохотнул незнакомец. – Я бы с удовольствием снял фильм о нашем с тобой дивном свидании в твоей квартире, чем в этой залупе, но, боюсь, мамочка быстро найдёт на меня управу, да и мелкий будет против, не правда ли?

Глаза Мары потемнели от злости, а брови свелись к переносице. Ей страшно захотелось ударить этого наглеца, однако руки от тугих наручников уже онемели и перестали что-либо чувствовать.

– Я долго думал, как к тебе подступиться, Маржана. Но это не так просто, как я предполагал. Чёрт побери, рядом с тобой постоянно кто-то ошивается! То мелкий дауноватого вида братишка, то ненормальные друзья, то толпа мужиков, по каким-то смехотворным причинам решившая, что имеет на тебя право… А уж когда в твоей жизни появился этот кучерявый, я понял, что медлить больше нельзя. И решил действовать.

Как замечательно всё сложилось в этот вечер! Твой хахаль поступил очень неосмотрительно, оставив тебя одну на полпути к дому. Но в то же время он сильно упростил мне задачу, ведь мне не пришлось его устранять, чтобы не путался под ногами, да и он, сам того не подозревая, спас свою драгоценную задницу. Как чувствовал!