Конфиденциальный разговор. Рассказы и повести

– Сколько прекрасных мгновений упущено, не пережито, не замечено из-за таких вот, как ты, требующих от всего отрешиться, – убито выдохнул я.

– Ты будешь жить полноценно в необыкновенной, яркой жизни твоих героев! – заговорщицки подмигнула она.

– Но сама по себе жизнь так прекрасна! – упрямо стоял я на своём. – И не лучше ли просто жить: работать для хлеба насущного, любить ближних, созерцать природу, слушать музыку, вдоволь есть, пить, спать, ловить каждый прекрасный миг. Словом, наслаждаться самой жизнью, а не корпеть в затхлой кабинетной тиши, создавая на бумаге жалкую копию живой жизни.

– Как же ты меня удивляешь, – лицо её снова сильно нахмурилось. – Жить, есть, спать, любоваться природой может и корова. А ты же Человек и, стало быть, должен постоянно совершенствоваться, то есть думать и творить. Если бы так рассуждали все разумные существа, то мы жили бы по-прежнему в каменном веке.

– Ты уверена, что человек – самое разумное земное существо? – слабо защищался я.

– А ты сомневаешься?

– Знаешь, когда вижу, что вытворяют на этой земле мои разумные собратья, то сомнения неизбежны.

– Напрасно, – озабоченно вздохнула Гизела. – Несмотря на все невообразимые ужасы и гадости, которые творят люди, всё-таки человек – самое разумное существо. Во всяком случае – на нашей планете. Потому что всегда, в любой человеческой среде всё же находятся отдельные люди, которые ведут нас… к свету. Помнишь, Аристотель писал, что человек тем и отличается от свиньи, что он иногда отрывается от поисков подножного корма и смотрит на звёзды. – Гизела глянула на меня с грустным сочувствием.

– Мне кажется, – все больше соглашался я с нею, – что наступило то время всеобщего хаоса и разгула человеческих страстей, когда люди как бы открыто, демонстрируют свои худшие качества. Меня это очень пугает, наталкивает на мысль о всеобщей нашей обреченности.

– А, по-моему, не следует очень уж пугаться, – доверительно успокаивала она.– Дело в том, что хаос и разгул человеческих страстей мир переживал во все эпохи. И пострашнее, чем в наши дни. Однако всякий раз люди преодолевали этот хаос – и выходили из него более обновлёнными. Не минует и нас с тобой сие очищение, – взгляд её заметно подобрел.

– Господи, Гизела! Как же ты изменилась! Тебя не узнать, – искренне признался я.– Ты превзошла мои ожидания. Видно, я слишком долго создаю твой образ, и ты за это время так сильно изменилась. Ты стала умнее, интересней. Но как мне объяснить читателю, что ты сама по себе поумнела? Кто поверит в такой поразительный эволюционный скачок? Как это доказать на словах?

– Должна тебе заметить, – заговорила Гизела дружелюбно, – слова у тебя, действительно, никудышные. Ты видишь меня женщиной возвышенной, умной, стремительной. Если же вчитаться в твои тексты на бумаге, то видишь какую-то запрограммированную женщину без приятных движений души, эмоций, видишь какую-то выхолощенную, бездушную бабу. Неужели кто-то захочет подражать мне? Что нового дам я людям как положительная героиня? Научу ли я их любить ещё возвышеннее?

– М-да… Ты права, дорогая. И здесь ты права, – я сник окончательно.

– Ты слишком много даёшь мне общественных поручений, – нисколько не смутило её моё настроение. – Когда прикажешь заниматься своим, главным, делом? Я у тебя совсем ничего не делаю для души, а всё лишь по обязанности, по долгу. Поэтому делаю всё поверхностно, с напускным энтузиазмом, создавая видимость большой деятельности. А ведь я могла бы делать большие дела по внутренним своим потребностям. Я у тебя много болтаю. И, между прочим, ужасно наивно. Дай мне дело для души? – горячо заключила она. – Я хочу показать, что, прежде всего, умею что-то красиво делать.

– Хорошо, хорошо. Я что-нибудь подберу тебе, – соглашаюсь я.

– Нет во мне ничего своего, что бы отличало меня от всех остальных. Ведь если я живой человек, то должны же быть у меня и какие-то человеческие слабости. Мне, например, нравится покрасоваться нарядами, пококетничать с мужчинами. Не забывай, я все-таки женщина.

– Вот уж такого я от тебя не ожидал, – обиделся я.

– А потом, избавь меня, пожалуйста, от этого Олега, – всё решительней наступала ока.– Он, несомненно, красив, талантлив. Но, боже мой, как он скучен! Ему не о чём говорить с людьми. И всё время он кого-то строит из себя: то простачка, то супермена, то интеллектуала. Всё у него крайности. Что за участь ты ему уготовил? За что ты его так? Иногда я вижу в его глазах что-то похожее на грусть, и мне тогда кажется, что он чего-то боится, чем-то тяготится. И я начинаю понимать, что и ему приходится действовать по твоей указке. Какой-то он не такой.

– Ты думаешь?

– Я точно знаю! Например, очень уж он пассивный, вялый. Даже увлечься, как следует, женщиной не может.

– Неужели? – смутился я.

– Мне-то лучше знать! Сколько вечеров, с твоего позволения, убила с ним!

– Подумать только. Да, ты права. Он довольно пассивен.

– Инертен! – подхватила Гизела, довольная, что с нею наконец-то соглашаются. – Я никогда не полюблю такого, как бы часто ты нас ни сталкивал.

– М-да. Я постараюсь найти для тебя хорошего человека, – смирился я с большой утратой. – Ты вполне достойна. Я сделаю это при первой же возможности. Как только пристрою куда-нибудь Олега.

– Пусть он уедет куда-нибудь! – заметно оживилась Гизела, и глаза её засияли восторгом. – И больше не возвращается до самого конца!.. Если он тебе так уж дорог, то пусть он уедет по-хорошему на какую-нибудь стройку – это по-прежнему модно. А на его место может приехать другой специалист, очень славный мужчина, – всё больше загоралась она. – И не надо ему, новому-то, особой внешней красоты – был бы благороден.

– Быстро ты, однако, порешила, с Олегом-то. Человек для тебя вроде бы и никто. Куда же я дену его? Жалко ведь, – с болью заметил я.

– Зато справедливо! – круто заключила Гизела.– В жизни именно так и бывает. Жалость здесь неуместна. Он найдет по себе.

– Легко сказать, – озабоченно мямлил я. – А для меня отказаться от Олега всё разно, что вынуть из себя часть души. По-моему, ты не научилась ценить доброе дело. Ты… неблагодарна. Я по ночам не сплю, о тебе пекусь.

– А ты спи, – большие глаза её хитро прищурились.– Никто тебя не принуждает писать. Есть же у тебя основная работа, которая тебя кормит. Вот и живи себе спокойно, и спи по ночам спокойно. Кто мешает? – в голосе её звучало явное издевательство.

– Ты! – сумрачно выдохнул я.– Ты мне не даёшь покоя. Ставишь мне особые условия. Ты неблагодарна, Гизела.

– Неблагодарна? – возмущённо всколыхнулась она в мою сторону. – А мой приход? А наша встреча? Разве это похоже на неблагодарность? Да если на то пошло, я могла бы и не прийти сюда. Ко многим ли таким, как ты, я хожу? А к тебе пришла… потому что не потеряла пока надежды, верю в тебя. Или ты хочешь подражать другим? Так, пожалуйста, штампуй себе серых героев. Только учти, я среди них толкаться не согласна!

– Извини, Гизела, – пошёл я на попятную. – Я и тут неправ.

– Почему я ко многим, успешно печатающимся, уже не хожу? Как ты думаешь?

– Ну, они, наверное, уже достигли зрелости и теперь не нуждаются в твоей помощи, – расcудил я.

– Вовсе нет, – резко вскинула она назад нависающие на лоб белые локоны. – Потому что они мало-мальски набили руку и теперь глухи, не слышат голоса своих героев. Они, эти поднаторевшие авторы, стряпают образы и сюжеты не из крови и плоти. Они лепят образы с моих многочисленных двойников.

– Каких еще двойников? – насторожился я.

Гизела снисходительно улыбнулась и пояснила:

– У меня уйма двойников. С помощью таких, как ты, в современной литературе расплодила уйма двойников – в разных романах, повестях, рассказах. Глухие авторы берут этих ДВОЙНИКОВ из книг и рисуют подобия.

– Из книг – да в книгу? – возмутился я.

– Да. И у тебя пока что получается то же самое. Мой настоящий, живой образ для тебя пока недосягаем. Он вообще редко кому удаётся, – с горечью сообщила Гизела.

– Видно, и мне уготована участь глухих, – уныло выдавил я. – Иногда мне кажется, что я рядом с большим собственным произведением. Но все время чего-то не хватает, чтобы дотянуться до него рукой.

– И не дотянешься, пока не посвятишь себя целиком делу. Ты должен сделать огромное душевное усилие. Ты должен возвыситься над собой – тогда ты станешь намного сильнее. Это называется – преодолеть самого себя, превзойти себя сегодняшнего, чтобы завтра ты стал немножечко другим. Это трудно – привести себя в особое состояние, но это возможно. Помнишь Рериха?.. «Через огонь мы все должны пройти, иначе и не будет возвращенья. Желать Огня, просить, чтоб он сжёг всё низменное, грязное, чужое, – таков закон Дороги возвращенья».

– Но как это сделать? – немедленно взмолился я.

– А ты подумай, – участливо сказала Гизела. – Ты не спеши, а хорошо подумай. Ты ещё молод. У тебя ещё есть время подумать. Тебе не поздно начать всё сначала. Только не ленись – от лени быстро дряхлеет душа, быстрее, чем тело. А одряхлеешь – пропадёшь.

– Да, конечно, – охотно киваю я. – Я всё заново передумаю. Я всё обдумаю, как ты мне советуешь.

– Только не отступайся от своей мечты, – внушительно заворковала она, – Конечно, бывают обманчивые мечты. Но это уже беда человека, а не вина. Человек не может не мечтать о том, о чём он мечтать хочет… Не отступайся от своей мечты. Ты можешь трудиться в поте лица и оставить что-то доброе людям – это в высшей степени разумно и благородно. Но вместе с тем ты должен что-то сделать и для своей мечты. Будет чертовски обидно, будет страшно, если ты ничего не сделаешь для своей мечты… Это просто трагедия – ничего не сделать для своей мечты… Тот, кто осуществляет свои мечты, живёт дважды: сначала короткий миг, затем – вечно.

– Гизела! – я подался навстречу ей.

– Я ухожу, мне пора, – она посмотрела на меня с нежностью.

– Зачем же ты уходишь в сторону пропасти – ты разобьёшься! – протянул я к ней руки.