Конфиденциальный разговор. Рассказы и повести

– Подайте даме руку, – она протянула свою крепкую руку.

– Пожалуйста! С удовольствием! – я помог ей взобраться на мою скалу и снова уселся в любимое каменное кресло.

– А ты не очень гостеприимный, – заметила она.

– Хотел бы я знать, с кем имею честь? – проворчал я, подавляя в себе волнение.

– О! Да у тебя здесь совсем не дурно. Прекрасный вид на море, – восхитилась она. На мой вопрос она так и не ответила.

Она долго стояла лицом к морю, любовалась видом и что-то про себя бормотала. И в это мгновение прямо на глазах ясное небо стало мрачнеть, со всех сторон к нашей скале потянулись тёмные тучи, засобирался дождь. Она глубоко вздохнула, словно перед чем-то решительным, и повернулась ко мне:

– Неужели до сих пор так и не узнал?

– Извините, пока нет, – неуклюже выдохнул я, находясь в каком-то жутком трансе.

– Так. Значит, они меня не узнают, – взгляд её становился хищным. – Хорошие штучки. Стоило сменить наряд, некоторые манеры и родное дитя становится Идолищем поганым. Ну, хорошо. Посмотрим, что будет дальше.

– А Вы меня не пугайте, не из пугливых. Лучше скажите, что Вам от меня нужно? И вообще – как Вы сюда попали?

– Да уж видно, какой ты храбрый. Ну, хо-ро-шо. Надеюсь, ты уступишь мне сегодня своё кресло?

– Пожалуйста, садитесь на здоровье, – я поспешил встать.

– Да, ты и постоишь. Тебе сегодня положено стоять… Ну-с, так зачем ты сюда пожаловал? – она уселась в мое каменное кресло.

– Мне-то было зачем. А вот Вас, какая нелёгкая затащила сюда?

– Меня? – она призадумалась, потом усмехнулась. – Меня? М-да, однако, ты не приветлив. Пожалуй, даже жестоко с твоей стороны. – Она глотнула воздуху так, будто что-то застряло в горле.– Жестокий ты, – и глянула с обидой. Я-то думала, ты ждешь меня, зовёшь к себе. – Она сникла, вся ушла в каменное кресло, свесив на колени голову. Золотые волосы рассыпались и прикрыли лицо, словно птичьим крылом. Мне показалось, что она плачет, и только тут меня осенило, и я узнал в ней что-то до боли знакомое.

– Гизела! – вырвался у меня радостный вопль. – Неужели это ты, Гизела? Дай посмотреть на тебя… Гизела! Да как же я, тупица, не узнал тебя? Но ты так изменилась. 3ачем ты волосы покрасила? И кто тебя так вырядил?

– Я стала хуже, да? – жалобно прозвучал её голос.

– Нет, нет, что ты, – поспешил я успокоить её. – Ты стала лучше. Ты – прекрасна! Как я ждал тебя…

– Я тоже ждала. Думала, ты совсем забыл меня. Ты молодец, что пришёл сюда, к своему любимому месту. Ты ведь не забыл меня? – ласково, снисходительно глянула она.

– Как можно? – с огорчением возразил я. – Ты такая необыкновенная. Но сильно изменилась. Я и не подозревал, что ты такая отчаянная… Послушай, откуда тебе известно это место?

– Мне все о тебе известно, – решительно заявила она. – Ну, а теперь – к делу. Ты садись-ка в своё кресло. А я буду говорить.

– Да я постою. Сиди, пожалуйста, – поспешил я возразить.

– Я буду говорить стоя, – заметила она вдруг менторским тоном. – Я буду говорить стоя, и следить за морем. А ты будешь слушать меня сидя, – сурово распорядилась она и, повернувшись к морю, на мгновение застыла.

Она долго смотрела в море и что-то шептала. Я услышал лишь обрывок фразы: „ Не волны бегут, а стадо каких-то таинственных животных»… Наконец, она резко обернулась и уставилась на меня в упор, сверля глазами, словно буравчиками. Лицо у неё было возбуждённое до густого румянца, глаза напряжённые. Глядя на неё, как загипнотизированный, я неожиданно пришёл к выводу, что она может сделать со мною всё, что ей угодно.

– Ты действительно рад, что я пришла? – широко улыбнулась Гизела, и зелёные глаза её засияли.

– Да я просто счастлив, – искренне подтвердил я. – Хотя, признаюсь, немало удивлен.

– Чем? – вскинула она свои брови-птицы.

– Да вот… всем. И твой приход, и твой наряд, и твои манеры, твои загадки. Вся ты вроде бы другая, не как моя героиня.

– Я стала хуже? Только честно, – не сводила с меня строгий взгляд Гизела.

– Что ты, Гизела? О такой героине я мечтать не смел. В тебя нельзя не влюбиться, чего я больше всего опасаюсь, – признался я без малейшей лукавости.

– Почему? Почему ты не имеешь права влюбиться в свою героиню, коль она по твоей же воле выступает в самой положительной роли? Да ты обязан её любить, – заверила она убежденно.

– Если я сам влюблюсь в свою героиню, то я из ревности не подберу ей достойного человека, не позволю ей в кого-то влюбиться, – рассуждал я. – Даже из Олега, твоего жениха, я мигом сделаю, если не подонка, то размазню, чтобы ты его бросила.

– О, ты меня просто шокируешь своей дикой отсталостью! – закатила она свои огромные глаза. – Теперь я не удивляюсь, почему у тебя ничего не получается с образами – ты же самый невыносимый консерватор. Разве можно с такими отсталыми взглядами понимать людей, создавать художественные образы? Подумать только, в кого ты хотел меня превратить в своей повести. Во что ты меня одеваешь? О чем я должна у тебя говорить с друзьями? Каких увлечений ты только не подсовываешь мне? Это же кошмарно, если представить твоих героев, в том числе и меня, в реальной жизни. И то мне нельзя, и этого нельзя делать, и ошибаться я не имею права, и всё-то я у тебя знаю. Я у тебя не живая плоть, а бескровная схема, – все больше распалялась моя героиня. – Какому живому человеку нужна такая героиня? Чему я научу людей?

Гизела примолкла, чтобы передохнуть. Она слишком разволновалась. Это было видно по рукам, когда она поспешно извлекала из своей белой сумочки болгарские сигареты. Она несколько раз сильно, с вожделением затянулась дымом, от которого исходил приятный запах мяты, получилось это у неё по-мужски эффектно и в то же время по-женски изящно.

– Но такого я тебе никогда не позволял, – заметил я весьма робко.

– Ты мне много чего не позволял. Ведь там, в повести, в обществе твоего Олега и ему подобных, ты ни разу не нашёл для меня хотя бы лишней сигаретки, – досадовала она.

– Гизела, не будь такой… агрессивной. Тебе это не идёт, – c укором возразил я.

– Мне всё идёт! – уверенно отразила она моё предполагаемое наступление. – Не забывай, что я – женщина! И напрасно ты оберегаешь меня, словно искусственное биологическое существо. Я живая, ты сам это утверждаешь. А раз так, то могу позволить себе всё, что человеку свойственно. Я удивляюсь, почему ты дал мне такое необычное, красивое имя, если я у тебя такая сухая… тошно-подобная? В повести я у тебя такая затасканная, такая штампованная героиня, которая всем давным-давно набила оскомину. Тысячи раз в более удачных произведениях меня уже представляли в таком виде. Уже надоели всем мои черты характера, поступки, жесты, манеры. Единственное, что ты добавил мне – это большие зелёные глаза. Они мне тоже нравятся, хотя и в этом я не новинка. А остальное – штамп. У тебя я должна повторять, уже в который раз, судьбу других героинь из других книг, только разве лишь выступаю под новым именем. Почему ты не доверишься мне? Почему ты лишаешь меня права выбора поступков, желаний? Подумай, в какое время мы живём!

– Гизела! Да разве, – попытался я вставить словечко в свою защиту, но она жёстко сдвинула брови.

– Не перебивай! Подумай, в каком веке мы живём, в какой эпохе. Да если я захочу, ты сейчас будешь плакать от страха или смеяться глупым смехом безнадёжного дебила. Для этого мне достаточно сосредоточиться… ты можешь сейчас увидеть тучи над своей головой, проливной дождь, что угодно, хотя небо над нами, как видишь, чистое. Всё это я могу сделать. Не пройдёт и полвека, и все люди смогут не только внушать такие вещи, но и творить их на самом деле. Великое, всемогущее существо Человек, несмотря на свою моральную безнадёжность, сумеет, в конце концов, раскрыть свои невероятные способности, заложенные природой. И тогда мы узнаем чудеса природы, о которых сегодня лишь смутно догадываются. Всё это вовсе не в далеком будущем. Мы с тобой доживём до этих чудес. И тогда как нам с тобой будет стыдно, что не сумели предугадать в Человеке фантастические перемены в его духовном мире. Не сумели почувствовать…

– Остановись, Гизела! Прошу тебя, – взмолился я. – Пощади, я ведь ещё так неопытен.

– Да, ты неопытен, – согласилась она. – Верно. Зато у тебя всё ещё впереди. Вот почему, собственно, я и пришла. Чтобы вовремя предостеречь тебя от ошибок, которых почти никто не избежал. Тебя, пока не поздно, можно ещё предостеречь.

– Не надо, Гизела, – выставил я вперёд руки, как бы заслоняясь от её напора. – Хорошо тебе рассуждать, требовать… шедевра. Думаешь, это так просто? Да знаешь ли ты, что это мне стоит – талантливо писать? Порой заживо сжигаешь себя на костре, всё и вся приносишь в жертву ради одной удачной странички. Да если подсчитать, присмотреться ко мне, то я ведь и не живу вовсе как человек. Я подневольный. – При этом у Гизелы злорадно скривились губы.– Знаешь ли, – продолжал я, – что моя жена вправе выгнать меня из дома? Знаешь ли, что у меня порой не хватает времени пообщаться с моей родной престарелой матерью? Поиграть с дочуркой, которая сейчас так много и мило лопочет? Я не говорю о том, что давно уже не знаю досуга. Сегодня, кстати, я должен был поехать вместе со своими сослуживцами на уникальную рыбалку – на какое-то чудное озеро. Но, оказывается, всё это не для меня. Вот во что мне обходится писание повести о тебе, Гизела.

– А ты как думал? – бурно возмутилась моя героиня. – Ты как думал – шутя, левой ногой добиться всемирного успеха? Право же, от тебя я такого рассуждения не ожидала. В том-то и дело, что настоящее, талантливое может родиться лишь в тяжёлых муках, лишь в результате невероятных усилий и жертв. Если честно сказать, ты вообще раз и навсегда забудь о себе, то есть о каких-то личных земных благах. Ты должен весь, до последней клетки раствориться в… в людских и творческих страданиях. А самого тебя как бы и нет на этом свете… Понял ли ты меня?

– Что же, я, по-твоему, уже и не человек, коль добровольно взвалил на себя эту ношу? – горячо запротестовал я. – Уже не имею теперь права на личную жизнь? Во имя чего?

– Имеешь, дорогой, – слегка смягчила она тон, и по лицу её промелькнула слабая тень едва заметной улыбки. – Имеешь. Но вижу, ты всё же не до конца понял меня, когда я сказала, что ты должен жить так, будто самого тебя как бы и не существует.

– Как это понимать? Как же я могу жить, не думая о самом себе? Кто же позаботится обо мне, если не я? – совсем отчаялся я.

– Какой же ты, в самом деле, глупыш, – тут её лицо на краткий миг осветилось очаровательной улыбкой.– Надо знать, что вся твоя жизнь, необычайно богатая, как ни у кого другого, насыщенная и полнокровная жизнь, заключена именно в твоём безустанном, горячо любимом и тобою же проклятом творчестве. Твоя жизнь, все твои радости и страдания должны быть в твоём творчестве. И не бойся, что упустишь что-то в личной жизни. Поверь мне, тебе уже не жить без творчества. Без него твоя жизнь действительно станет пустой суетой.

– Что же, ты обрекаешь меня на постоянное одиночество? Больше мне ничего не оставляешь? – обречённо сопротивляюсь я.

– А что тут плохого? – ничуть не разжалобилась она. – Вспомни великолепного чародея Гете, куда большего затворника, чем мы с тобой.– Как он говорил… «Одиночество – мать совершенства, таланты образуются в покое…»