Оценить:
 Рейтинг: 0

Золотой Ипподром

Год написания книги
2019
<< 1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 26 >>
На страницу:
10 из 26
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Впрочем, ведь ничего такого не сказано. Даже намеком. Всего лишь выражено пожелание. Надежда на то, что они подружатся. В самом деле, почему бы ей не познакомиться с юным Враччи? Ведь речь идет как бы только о знакомстве, не так ли? Какие могут тут быть возражения с ее стороны? Разумеется, совершенно никаких!

Принцесса закусила губу. О да, она с ним познакомится! Она с ним так познакомится… что еще увидим, захочет ли он продолжать такое знакомство!

День первый

Утреня в монастыре Живоносного Источника начиналась в шесть, но Дари вставала легко – не то, что на родине, где после послушаний на огороде или в поле она с трудом выстаивала службы, а утром еле продирала глаза; но хочешь, не хочешь, приходилось обретать бодрость на трудовой день, притом без всякого греческого кофе… Служили тут неспешно, читали чуть нараспев, четко и понятно, а пели так, что Дари возносилась душой – древние византийские распевы сразу пришлись ей по сердцу, и только здесь она поняла, насколько негармонично отечественное партесное пение, к которому она привыкла. На службах она присматривалась ко всему, наблюдала, анализировала: ведь владыка Пимен, отправляя ее сюда, благословил «смотреть внимательно, всё запоминать и набираться опыта»!

Но легко сказать: набирайся опыта. А как его наберешься, и что с ним потом делать, если здесь всё совершенно другое? Правда, ротонда главного храма немного напоминала церковь Всех Святых, которую Дари видела в Тюмени. Но то был маленький кладбищенский храм, притом единственный такой на всю Сибирь, а здесь – нечто грандиозное, величественное, непривычное и редкое даже для Византии. Храм, посвященный иконе Божией Матери «Живоносный Источник», был построен в первой трети шестнадцатого века, в правление Льва Ужасного. К тому времени древняя базилика, созданная Юстинианом Великим, уже окончательно обветшала и грозила похоронить под обломками чудотворный источник, к которому много сотен лет стремились больные и страждущие. Дари очень любила службу знаменитой иконе, чей праздник отмечался в пятницу на Пасхальной неделе, но никогда не думала, что увидит и храм, и икону, и сам источник своими глазами и даже сможет каждый день пить целебную воду из серебряного ковшика.

– Надо же, она и правда сладкая, а я-то думала – это метафора, – пробормотала девушка, впервые отведав голубоватую влагу.

Впрочем, в ковшике она не имела цвета, а вот в плоской чаше небольшого бассейна, под яркими лампами, светилась удивительной нежной бирюзой. Вальяжные рыбы смотрелись в ней как рыжие листья рябины в ведре колодезной воды, которое бабушка приносила по утрам в избу… Только та вода была обжигающе холодна, а вода Живоносного источника приятно освежала жарким царьградским августом.

Бассейн для источника был устроен в подземной крипте, считавшейся самой древней частью храма. Потертые камни помнили, может быть, самого Юстиниана. Почти полторы тысячи лет! У Дари порой начинала кружиться голова от ощущения древности. В крипте было сыровато и днем толпился народ. Гораздо приятнее было зайти туда перед утреней, когда внизу слышится только журчание воды и потрескивание свечей перед чудотворной иконой, и можно прижаться лбом к влажному сероватому мрамору…

А наверху потом всегда ждала сказка. Восходящее солнце озаряло круглый храм целым веером ярких полос, которые медленно двигались по полу, то разгорались ярче, то исчезали, бледнея. Войдя на рассвете внутрь через множество длинных окон в стенах и барабане купола, светило до вечера играло цветными бликами на кружеве капителей, хороводах колонн и причудливых мраморных разводах стенной облицовки.

Храм этот придумал придворный архитектор, игумен Феоктист. Это была эпоха, когда зодчие не столько искали новых форм, сколько хотели наполнить старые множеством смыслов и символов. Взяв за основу древний мартирий, Феоктист придал новому храму форму, напоминающую каменную чашу Живоносного Источника – такую, как на знаменитой иконе. Обеспеченный почти неограниченными ресурсами Ужасного тирана, зодчий позволил себе уйти от строгой геометричности древних ротонд, украсив фасад бесчисленными поясками, колонками, медальонами, прорезав множеством окон с богатым убранством. Сравнительно небольшая алтарная абсида была пристроена к восточной части цилиндра. Дари ожидала увидеть в таком прекрасном храме иконостас невероятных размеров и красоты и очень удивилась, обнаружив, что алтарь отделен только невысокой стенкой, состоящей из колонок и одного ряда икон. Она очень скоро осознала преимущества такого решения: утром здесь не приходилось стоять в полутьме, созерцая уходящие под купол ряды суровых святых, и слышать, как священники, отгородившись иконостасом, обсуждают свое житье-бытье. Здесь повсюду струился свет, а святые были рядом, и Бог ощутимо присутствовал в каждой клеточке пространства.

Золотой крест над храмом Источника был виден издалека. Монастырскую ограду со всех сторон окружали кладбища и парки знаменитого Зеленого Пояса, тянувшегося вдоль сухопутных укреплений Константинополя от Пропонтиды до Золотого Рога, а жилые кварталы начинались примерно в двух километрах, почтительно отступив от двойных стен императора Феодосия. Так что в монастыре обычно было тихо.

Поднявшись еще до света, Дари быстро умылась, прочитала утреннее правило и, пробежав через вымощенную мрамором площадь, спустилась в крипту к источнику, а оттуда поднялась в сам храм. Вскоре сестра Евстолия, стоя с часословом напротив святых врат, уже выводила нараспев «Господи, силою Твоею возвеселится царь и о спасении Твоем возрадуется зело…» Голос чтицы был слышен в каждом закоулке храма. В конце службы – почти по возгласе: «Слава Тебе, показавшему нам свет!» – яркий луч солнца проник в абсиду и осветил золоченый престол. «Да, все-таки утреню нужно служить утром, а не как у нас», – подумала Дари.

Сразу после утрени начались часы и литургия. Во время отпуста третьего часа в храм вошел высокий молодой человек в черных брюках и голубой рубашке с коротким рукавом. Приложившись к большой иконе Нерукотворного Спаса, в честь праздника положенной на аналое в центре храма рядом с иконой Воскресения, он подошел к образу святого Георгия Победоносца, зажег большую свечу из белого воска и воткнул в песок, которым здесь были заполнены подсвечники – Дари обнаружила, что это очень удобно: не надо бесконечно чистить их, выковыривая огарки из гнезд, просто периодически верхний слой песка меняли на чистый, и только. Помолившись великомученику, молодой человек перекрестился с поклоном и пошел назад, ближе к входу в храм. Тут Дари и встретилась с ним глазами. «Ох, какой красавец!» – промелькнуло у нее в голове. Он и правда был очень хорош собой – коротко подстриженный широкоплечий брюнет с выразительными чертами лица, большими карими глазами и красивым ртом, который чуть тронула улыбка, когда он приветствовал Дари легким поклоном. Он кого-то напомнил девушке, и когда он уже встал чуть левее у колонны, она вдруг поняла: в его лице сквозило явное сходство с монахиней Евстолией, хотя та красотой не блистала и была несколько болезненной, поэтому в обители исполняла послушания, не требовавшие физической нагрузки. «Так это, наверное, и есть тот самый Василий!» – подумала Дари.

После литургии, за которой причастились все, в том числе и молодой человек, Илария сразу познакомила их. Василий Феотоки действительно был братом Евстолии и пришел помолиться об успехе на предстоящих бегах.

– Ты победишь, победишь! – воскликнула Лари. – Мы будем за тебя болеть! Нас с Дари матушка благословила ходить на Ипподром по твоим билетам! Спасибо тебе, Василь!

– Вот как? – Он улыбнулся. – Рад, что смог доставить удовольствие вашей гостье!

– Да-да, она хоть повеселится! А то у них в Сибири всё так странно, все ходят мрачные и никто не смеется, потому что это грех! – Илария залилась веселым смехом.

– Неужели? – Василий удивленно взглянул на Дари. – Наверное, Лари преувеличивает!

Дари чуть покраснела и ответила:

– Да нет, к сожалению. То есть мирские люди у нас смеются… ну, если, конечно, не совсем такие… благочестивые… А вот в монастырях у нас смеяться и правда не принято. Считается, что это недуховно, надо всегда думать о своих грехах, о суде… о вечных муках…

– Брр, как страшно! – весело сказал Василий. – И вы, Дари, всегда ходите и думаете о суде и муках?

– Нет, там я чаще думала о том, как бы поскорей работу окончить или службу отстоять и до постели добраться, – призналась она смущенно. – У нас там такой распорядок…

– Как на каторге! – вмешалась Лари. – Я в школе читала один роман про русскую каторгу… О Боже, какой ужас, я так плакала! Вот у них в монастыре так же, представь, Василь! Это они так Богу служат! Ну, разве можно так Богу угодить?! Как будто Ему удовольствие, когда люди мучаются и падают от усталости, ни о чем думать не могут, только бы до подушки доползти! Да? да? – Она возмущенно посмотрела на Дари. – Как вы вообще можете верить в такого Бога?!

– Так у нас там никто не задумывается, – вздохнула Дари. – Это вот сюда я как приехала, так думаю, думаю… А там… там думать некогда, – она усмехнулась, – и это спасает: отработала – и отключилась.

– Что же у вас там – больше работают, чем молятся? – удивился Василий, внимательно глядя на нее. – У монахов вроде главным занятием должна быть молитва… Для того и в монастырь идут, чтобы молиться за всех! Работать и в миру можно.

– Ну да, молитва! – с горечью сказала Дари. – Это тут вот молитва! Сестры и в кельях молятся много, и на службы все ходят… А у нас любимая присказка: «послушание выше поста и молитвы»! На службы ходить не обязательно, а вот работать, куда послали – попробуй не поработай… В наказание еще тяжелей послушание дадут!

– Какие вы страшные вещи рассказываете! – серьезно проговорил Василий. – Но вы вроде не выглядите такой уж изможденной… Или это вы здесь уже пришли в себя? – Он улыбнулся.

– Да я просто на здоровье никогда не жаловалась, – смутилась Дари. – К тому же я всё больше на воздухе работаю… в огороде, в поле… А зимой меня чаще всего ставят в швейную. Да еще я на клиросе пою, так что на службы всегда попадаю. А вот кто в коровнике, или на кухне, или в пекарне… Ой! Я в пекарне раз была, так руки обожгла… Потом меня опять туда хотели, но я не выдержала и говорю: не пойду, а будете заставлять, уйду из монастыря! В общем, устроила бунт. Это еще в первый год было. Но я шью очень хорошо, и мать игуменья не хотела меня отпускать, так что меня больше к печке не ставили.

– Во, молодец! – похвалила Лари. – Против таких порядков и надо бунтовать! Да у вас там вообще нужна… революция! Вот ты приедешь, расскажи им про всё, как у нас! Неужели они не захотят ничего менять?

– Боюсь, что… – Дари на мгновение умолкла, и тень прошла по ее лицу: она подумала, что уже через две недели придется возвращаться, а уезжать ей совершенно не хотелось, – когда я расскажу про здешнюю жизнь, наши мне просто не поверят! А если и поверят, то решат, что это какой-то либерализм… «загнивание православия», «апостасия»… Ну, что-то такое. Ведь как жило русское монашество? Какой-нибудь подвижник отправлялся на север, на голую скалу молиться Богу. А потом вокруг него собирались ученики, последователи, и через сто-двести лет скала превращалась в цветущий сад! Строились храмы десятками, для храмов – кирпичные заводы, гостиницы для трудников, оранжереи… даже ананасы выращивали! Представляете, сколько работы? Ну, правда, было и другое течение: такой святой жил в пятнадцатом веке, преподобный Нил Сорский, он как раз был за нестяжание, чтобы монастыри не имели земель, чтобы монахи хозяйством не занимались, а больше молились, на внутреннюю жизнь внимание обращали… Но победило в итоге другое направление. Так вот издревле и считается, что монастырю нужно хозяйство, монахи прежде всего должны работать, не покладая рук… Только я иногда думаю: что было бы, если б монахи просто шли на юг, где сады и так цветут, и вообще жить гораздо проще? Там можно было бы думать только о Боге… ну, или почти только о Нем…

– Вы уже познакомились, я вижу? – раздался позади голос игуменьи.

Мать Феофано вышла из церкви и с улыбкой спустилась по ступенькам к стоящим перед храмом послушницам и молодому человеку.

– Здравствуй, Василий, рада тебя видеть у нас! Останешься на трапезу? Время еще вроде бы есть, бега ведь в полдень?

– Здравствуйте, матушка! Да, полчаса у меня еще есть… Спасибо!

– Очень хорошо, тогда пойдемте в трапезную.

Завтрак прошел быстро, все ели молча и слушали чтение «Сказаний о подвижничестве преподобных отцов». По окончании трапезы сестры окружили Василия и наперебой желали ему успехов на предстоящих скачках.

– Желаю вам прекрасно прибыть, несравненный возница! – с улыбкой сказала ему худощавая монахиня с большими серо-карими глазами. – У меня тут своя корысть: если победите и попадете во Дворец, то сможете рассказать много интересных вещей, которые мне могут пригодиться. Так что я надеюсь на вас как на глаза и уши, мне-то самой во Дворец попасть никогда не придется.

– Ну, не зарекайтесь, мать Кассия! – Василий засмеялся. – Спасибо за пожелание, но я думаю, что ваши романы вполне могут стяжать вам славу повыше, чему у победителя на бегах. И во Дворец вы вполне имеете шанс попасть! Тем более, что впервые издаться вам помогла сама августа… Кстати, как поживает ваш очередной роман?

– Он уже в печати, наконец-то! Выйдет не позже, чем через месяц, если Бог даст.

– Здорово! Надеюсь на экземпляр с автографом!

Улыбчивая мать Кассия стала для Дари предметом особенного удивления. Если такие занятия сестер, как переводы святых отцов и издание православной литературы, были еще понятны, то монахиня, пишущая романы… Это до сих пор не укладывалось у Дари в голове. Но это было так: Кассия Скиату окончила философский факультет Константинопольского Университета и защитила диссертацию по богословию имени у отцов Церкви четвертого-шестого веков, а поступив в монастырь Источника в возрасте двадцати шести лет, не только продолжала заниматься научной работой и переводами, но и писала романы на сюжеты из византийской истории. Первый ее роман, посвященный жизни ее небесной покровительницы, святой Кассии Константинопольской, рассказывал и о многих других исторических лицах, современниках знаменитой песнописицы. Изданный два года назад роман быстро раскупили, несмотря на большой объем – сама автор шутя называла его «талмудом» и говорила, что больше таких длинных романов писать не будет. Следующий ее роман, в некотором роде продолжение предыдущего, вышел уже покороче; в обители все ожидали его издания с нетерпением. Мать Кассия подарила Дари экземпляр первого романа, и девушка читала его по вечерам, но довольно медленно – пока было тяжело одолевать такие объемы художественного текста на греческом. Впрочем, она дошла уже почти до конца третьей части и пребывала в недоумении: если в начале она еще не нашла ничего крамольного – там рассказывалось больше о церковных неурядицах и о борьбе иконопочитателей с иконоборцами, – то с середины второй части стали закручиваться любовные линии, и… Дари даже не знала, читать ли ей дальше, не будет ли это грехом, а спросить у кого-нибудь из сестер обители стеснялась: она и так выглядела среди них белой вороной со своими понятиями о благочестии, а тут была опасность вообще обидеть их, ведь они гордились Кассией и ее творчеством и, конечно, вряд ли считали его чем-то злочестивым… Дари хотелось поговорить с самой Кассией, но она пока не решалась.

«Представляю, что сказала бы наша мать игуменья, если б кто-нибудь из сестер вздумал писать романы про любовь… да еще с такими сценами! – думала она. – Это же просто было бы „анафема-проклят“! Должно быть, я чего-то не понимаю в монашеской жизни… или даже совсем ничего не понимаю. И вообще в жизни тоже… Как это так у нее совмещается? И молитва, и такое творчество… и гимнография!»

Мать Кассия писала еще и службы в честь святых, причем слыла в Константинополе и даже за его пределами талантливым гимнографом. Монастырь издавал написанные ею службы отдельными книжечками и продавал через сайт обители; желающих приобрести было много, не только в Империи, но и в других странах. Теперь служб Кассииного сочинения накопилось больше двух десятков, и в монастыре обсуждали возможность издания их отдельной книгой.

«Конечно, писать службы это дар от Бога, – думала Дари. – Но ведь и романы писать – тоже дар… Значит, и это от Бога? Нет, все-таки непонятно… многое мне тут непонятно! Но одно понятно совершенно точно: мне здесь нравится гораздо больше, чем у нас! Что я буду делать у нас после того, как видела всё это? Как буду жить? Это же просто нужно какое-то средство, чтоб отшибить память! Меня послали сюда набираться опыта, а опыт оказался таким, что у нас его никогда не возьмут на вооружение… Нет, об этом даже нечего думать! Ну, разве что владыка решит с нуля монастырь организовать с новыми порядками… Но это вряд ли! Если и организует, то, скорее, мужской. А у нас в обители такие перемены точно невозможны. У нас даже другими распевами не захотят петь… точнее, не смогут… Что уж говорить о чем-то еще! Пожалуй, о многом из того, что я тут видела, лучше совсем не рассказывать! А то еще обвинят во вранье, скажут: я нарочно это придумала, чтобы всех смутить и произвести бунт… В лучшем случае обругают „нечестивых греков“ и найдут очередной повод потщеславиться истинно-русским благочестием! Даже вот и не знаю, о чем им вообще рассказывать… Ну, ладно, я подумаю об этом в самолете, как раз будет несколько часов, а сейчас лучше не думать о грустном. Надо наслаждаться нормальной монашеской жизнью. Осталось еще целых две недели… О, Господи, всего каких-то две недели!»

* * *

Утро выдалось ясное и довольно свежее. Ветер нес легкие облачка высоко в небе, шелестел листвой громадных кипарисов на улицах и гнал легионы мелких волн по челу Пропонтиды, играл имперскими флагами, поднятыми высоко над трибунами ипподрома. Черные орлы на золоте выглядели сегодня совсем не хищно и были похожи на болельщиков, дождавшихся любимого зрелища. На флагштоках пониже трепетали разноцветные флаги сотни стран, откуда прибыли именитые гости.

Народ начал собираться на площади Ипподрома еще с вечера – не потому, что билетов никогда не хватало на всех: просто радостное возбуждение не давало спать августовской ночью. Желающие могли спокойно сидеть на траве до рассвета, неспешно потягивая вино или пиво в компании друзей, обсуждая перспективы любимых возниц и своих партий. Но лишь только рассветало, начинал действовать строгий запрет на веселящие напитки, и их продажа в ближайших окрестностях прекращалась. Тогда нетерпеливым и немного сонным болельщикам оставалось лишь любоваться на огромный эллипс древнего сооружения, который после выключения подсветки становился розовым в лучах восходящего солнца.

Два яруса мощных пилонов поддерживали трибуны. Стены были сложены из серого камня с широкими прослойками потемневшего за многие века кирпича. Шутка сказать – почти тысячу семьсот лет простоял ипподром и до сих пор действует! При этом перестраивался он совсем незначительно: поновлялась облицовка, перекладывались обветшавшие арки, но, в общем, всё оставалось так, как при Константине Великом. За исключением, конечно, множества технических новинок, никак не влиявших на внешний облик полукилометрового цирка. Тяжелые времена пережил ипподром после захвата Константинополя крестоносцами. Почти четыреста лет длилось его запустение, но древние зодчие потрудились на славу, и когда в шестнадцатом столетии Город стал быстро возвращаться к былому великолепию, оказалось, что для восстановления огромного сооружения не понадобится титанического труда. Правда, за эти годы основательно ушла в землю древняя Спина – каменный четырехметровый гребень со статуями и обелисками, который огибали беговые дорожки. Зато она больше не загораживала обзора нижним рядам, а диких зверей на ипподром давно не выпускали, так что с близостью арены к зрителям вполне можно было мириться.

Еще одним существенным новшеством в оформлении цирка стали деревянные скамьи со спинками, укрепленные на каменных ступенях трибун: теперь зрители могли наблюдать бега с достаточным комфортом. Конечно, со временем под действием погоды и буйства азартных болельщиков сиденья из дерева приходили в негодность, но за их состоянием следили: при ипподроме существовал благотворительный трудовой центр для бродяг и попрошаек, которые занимались починкой скамей, получая взамен кров и пищу. Центр находился на попечении августы.

Длинная восточная сторона ипподрома примыкала к Большому Дворцу, откуда по специальным переходам появлялись знатные гости, члены Синклита и сам император. Все свободные помещения под арками нижнего яруса были заняты кофейнями, лавками с прохладительными напитками, сувенирными магазинчиками и «Мега-Никсами».

<< 1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 26 >>
На страницу:
10 из 26