Золотой Ипподром

И оттого влюбленные владеть собой не могут,
Родные не смущают их, сосед им не помеха;
И, стыд забыв, они любви становятся рабами…»

– «Пришлось такое испытать и деве благородной…» – со вздохом продолжил Фома, входя с кофейной чашкой, казалось, в ужасе кривившейся от той крепости напитка, которую только и признавал бывший солдат.

– Спасибо, друг, что поддержал и песнею, и кофе! – Сергий вскочил с места и, комично раскланявшись, уселся за ближайший стол. – Но почему так грустно? – спросил он Амиридиса.

– Да нет, вроде ничего особенного…

– Та-ак… – протянул Сергий, с удивлением оглядывая приятелей. – Мне не нравится, когда взрослые люди начинают киснуть, лишь коснувшись женского вопроса! Кому-то приспичило жениться? За чем же дело стало? Никак не возьму в толк. Вы, если что, спросите меня. Я ведь женился на следующий день после того, как мне стукнуло девятнадцать! Только вы ведь не спросите, я знаю…

– Конечно не спросим! – отозвался Фома. – Ведь ты и развелся, когда тебе еще не было двадцати.

– Какая разница? Развелся – значит кое-что понял в жизни!

– И что же? – живо заинтересовался Стратиотис.

– То, что мои приоритеты… Впрочем, не важно, – оборвал сам себя Сергий. – Главное вот что: если ты дожил до тридцати и умудрился не стать чьим-нибудь зятем, то все эти побрякушки тебе не нужны, ты без них можешь обойтись, и все тут!

– Оставим эту тему, – пробормотал Панайотис. – Итак, что вы, Сергий, еще можете сказать по поводу трубы?

– Я-то? Я что, я человек военный. Надо, значит надо. Я же знаю, откуда в вашу редакцию дуют ветры. И склонен доверять августу в этих вопросах. Мы ведь не заподозрим его в том, что он позволил себя подкупить продавцам железных макарон?

– Нет, ну подождите, – допытывался журналист, – ведь вы, как человек военный, должны сначала подумать сами?

– Военный человек в моем чине думать не должен, он должен профессионально действовать. Те, кто много думает в бою, быстро отправляются отдыхать на Стратилатово поле. А выживают те, кто сначала стреляет, а потом думает, в кого. Бывают ужасные ошибки, но реальность именно такова!

– Ты отказываешься мыслить?! – поразился Амиридис.

– В таком масштабе – да. Во время глобальной операции мыслят седые стратиги в глубоких бункерах, а от нас требуется только профессионализм… Впрочем, – тут Сергий быстро допил свою чашку и аккуратно ее отставил, – я ведь давно уже не военный, я литератор, что с меня толку в таких вопросах?

– Нет, ну всё же, – настаивал Стратиотис, – как человек, бывавший в горах, вы можете сказать, будет вред от нефтепровода или нет? Вот преподобные отцы, конечно, будут недовольны…

– Значит так, – твердо ответил Стратигопулос. – Если преподобные отцы против чего-либо, то я, безусловно, за. И вовсе не потому, что я такой безбожник. Просто я прекрасно знаю, что настоящие-то монахи промолчат, а выступать будут всякие негодники.

– Вы много знаете про монастырскую жизнь? – с сомнением поинтересовался Панайотис.

– Да уж, приходилось мне с тамошней братией общаться!

– Но ведь вы приходили с оружием в руках, едва ли с вами могли быть откровенны!

– Конечно, с оружием! Для тех, кто собирает по хурритским ущельям монашеские уши и другие части, автомат больше подходит, чем сачок и панамка, поверьте моему опыту! – Сергий хохотнул.

– Ты совершенно невыносим! – заметил Фома. – Но я с тобой, пожалуй, соглашусь.

– И правильно сделаешь! – воскликнул Стратигопулос. – Попы должны знать свое место. Еще ничего хорошего не получалось, когда им давали волю в государственных делах. И это именно потому, что «церковное мнение» обычно выражают такие господа, как Кирик Ираклийский, который вам, наш старый добрый Пан, так не нравится!

– Да мне все не нравится в этой истории, – печально пробормотал журналист. – Я уж и не знаю, что делать… Но вы меня извините, мне все-таки надо хотя бы план набросать…

– Пойдем, Арей, пропустим по стаканчику, – сказал печальный Фома, поднимаясь. – Мне все же нужно тебя кое о чем порасспросить…

* * *

Ровно в восемь часов вечера, как и было условлено, в дверь апартаментов Джорджо постучали. На пороге стоял препозит, который вежливо осведомился, готов ли господин президент к аудиенции. Господин президент – пока привыкнешь к этому титулу, тебя три раза успеют переизбрать! – конечно, был готов и сразу же последовал за провожатым.

Тот представился Евгением. Показав направление грациозным жестом, он пошел на полшага впереди Джорджо. У препозита была черная квадратная борода и спокойные темно-карие глаза. За левым ухом пряталась трубочка телефона внутренней связи, образуя странное сочетание с длинным кремовым одеянием, спускавшимся почти до пят.

– Простите, а сложно ли научиться ходить в такой длинной… тоге? – вежливо поинтересовался президент.

– Вы про мою тунику? Нисколько! – Чиновник с удовольствием скосил глаз на вышитый золотом подол. – Вопрос небольшой практики. Конечно, мы могли бы ходить здесь и в более современном виде, но вы ведь согласитесь, что интерьер обязывает. – Он слегка махнул рукой, указывая на ряды зеленоватых колонн с античными статуями в промежутках, украшавшие коридор. – К тому же, поверьте, в жару туника действительно необычайно удобна. Некоторые из прежних императоров облачали и всех гостей в похожие одежды! А главное, – Евгений заглянул президенту в глаза, – неизменность придворных облачений это символ стабильности Империи! За полторы тысячи лет поменялось многое, и многое еще изменится, но остались некие принципы, подходы, которые позволяют нам до сих пор успешно существовать.

– И что вы имеете в виду в первую очередь? – заинтересовался Джорджо.

– А вы поглядите на императорского чиновника в придворной одежде. – Препозит загадочно улыбнулся, замедлив шаг. – Хотя бы даже и на вашего покорного слугу. О чем говорит его облик? Неспешность, хороший вкус, легкость и в то же время закрытость, консервативность, но и восприимчивость к новому – разве не символично?

Спустившись по лестнице и выйдя из дворца Кариан, где жили почетные гости, они с президентом прошли по небольшой выстеленной мрамором площади и поднялись на одну из террас, занятых императорской резиденцией. Жара уже спала, красное солнце готовилось утонуть в перине из высоко взбитых синеватых облаков, напоследок подсветив громадную колоннаду Ипподрома. На азиатском берегу оно зажгло мириады отраженных огоньков, а Босфор в его лучах светился всеми оттенками фиолетового и синего. Большой Дворец – вернее, огромный архитектурно-парковый комплекс, где зданий, казалось, было больше чем деревьев – четырьмя террасами доходил до самых морских стен. Последние, впрочем, уже давно перестали быть собственно морскими, будучи отделены от воды гранитной набережной. Кое-где она приподнималась на опорах почти вровень с зубцами, старательно обходя дворцовые пристани.

Джорджо с препозитом вошли в длинный переход, тянувшийся колоннадой ко дворцу Кафизмы, соединенному с императорской ложей Ипподрома.

– Будьте осторожны, – предупредил Евгений, – здесь бегущая дорожка.

Ощутив присутствие людей, пол мягко, без толчка пришел в движение и, плавно ускоряясь, понес их вперед. Они зашагали по серой шершавой поверхности, от чего пешее движение сделалось невероятно быстрым.

– Замечательно придумано! – воскликнул Джорджо.

– Веление времени! Всё ускоряется, – отозвался препозит. – Его величество уже не может позволить себе тратить часы на пышные выходы и передвижения по Дворцу в окружении свиты, а для автомобилей здесь нет простора. Жаль только, далеко не все древние здания поддаются такой модернизации, – добавил он.

Белые сверкающие колонны и голубизна за ними на ходу сливались в сплошную пелену. Путники несколько раз меняли направление, переступали с одной живой ленты на другую, поднимались по ступенькам. По пути иногда попадались широкие проемы, закрытые тонированными стеклами. За ними угадывались витрины и, кажется, ряды статуй.

– Это музейные помещения, – пояснял препозит. – Конечно, сейчас немыслимо оставлять такие большие площади пустыми. Во Дворце есть и библиотеки, и университетские аудитории, а теперь даже ресторан. Августейшая по временам общается там с творческой богемой… Благо, здесь все устроено так удобно для деления на зоны! Но мы пришли. – Евгений остановил дорожку и открыл небольшую дверь, за которой оказался лифт. – Дальше вы пойдете самостоятельно. Всего хорошего, рад был встрече с вами!

Лифт, похоже, поднял Джорджо всего на один этаж. Когда его двери раскрылись, итальянец сразу очутился в просторном помещении, отделанном темным красноватым камнем. Высокий сводчатый потолок тонул в полумраке; огромное окно – целую стеклянную стену – закрывали жалюзи из тонких золотистых пластинок. В камине, встроенном в стену справа, весело потрескивали дрова, но жара не ощущалось, откуда-то даже веяло приятной прохладой.

Константин сидел в одном из двух кресел возле круглого столика. Когда Джорджо приблизился, император поднялся ему навстречу с веселым смехом:

– Ну, здравствуй, здравствуй, наконец! Теперь можно не церемониться.

На Константине была легкая вишневая туника с изящной вышивкой на вороте и по краю рукавов.

– Ты не смущайся нашим маскарадом – можешь считать, что я тебя принимаю в халате! – сказал он, обнимая друга и похлопывая его по спине. – Ого! Да, заметно, что греблю ты забросил, плечи уже не те!

– Да и ты тут, я думаю, растерял спортивную форму на своих конвейерах для ленивцев, – парировал Джорджо.

– И не говори! За мячом теперь уже не погоняешься… Да не в том дело, просто некогда. Зато здесь доступна верховая езда практически по всему парку.

Президент смотрел в лицо старого друга – всё то же чистое, заметно суженное к подбородку лицо с тонкими губами и высоким лбом; однако в аккуратной бороде уже серебрилось немало седины, и короткие волосы, зачесанные назад, казались не такими темными, как раньше… Но, в общем, Константин выглядел почти как тот студент, спортсмен и умница, с которым познакомился Джорджо двадцать два года назад. А морщинки, легкая утомленность во взгляде и упрямый изгиб густых бровей только красили сорокалетнего мужчину.

Усадив гостя в кресло, Константин поднял заранее наполненный кубок: