Взаперти

От утренней емкости времени ничего не осталось. Постель обратилась пародией постели.

Лето вдруг кончилось. И кончилось так же, как началось – взбрыкнуло копытами, махнуло хвостом и скрылось в дорожной пыли. Еще вчера футболка превращалась в мокрую тряпку, стоило только высунуть нос на улицу, а сегодня ветер раскачивает деревья, словно пытается надломить их и свалить в кучу на обочине. Промозгло, серо. Христина мерзнет в своей куцей желтой толстовочке. Вся остальная одежда где-то лежит и ждет своего часа, но она об этом не думает.

Вчера что-то случилось. Христина помнит только, как выходила на улицу курить, а потом, уже поздним вечером, делала уборку. Она словно очнулась от какого-то сна и заметила, наконец, что дом похож на одну большую свалку. До утра, при свете настольной лампы, включив фоном какое-то телевизионное шоу, Христина стирала вещи, мыла посуду и пол, двигала на место мебель. Принесла из подвала пенопласт и аккуратно – как смогла – заполнила дыру в полу, накинув сверху половичок. Совсем другое дело.

Спать на диване она побоялась. От него так сильно пахло химикатами, что голова начинала кружиться уже через пару минут. Пришлось обернуть старое лежбище полиэтиленом и снова свернуться клубочком в кресле.

Время с каждой миллисекундой замедлялось. Христина постукивала подушечкой среднего пальца по коленке всякий раз, когда чувствовала, что на неё накатывает таинственное «клонк-клонк», о котором она почему-то не могла перестать думать. Её палец онемел от стука, но это работало.

Около одиннадцати часов утра девушка почувствовала, как от голода крутит живот. Вот такая смешная, но естественная потребность. «Попробуй тут умереть, когда так сильно кушать хочется», подумала Христина с неожиданной теплотой. Она представила себе большой горячий бутерброд с сыром и помидорами, рыбный салат, который так хорошо готовила когда-то мама и даже яблочный сидр, который изредка приносил отец.

Было ли у них все так плохо, как сказали тогда люди? Неужели и правда их маленький мир, их странная, но какое-то время крепкая семья была обречена с самого начала? А шкаф… Иисус за человеческие грехи был распят на кресте рядом с двумя подонками, а Христина всего лишь училась жить честно и чисто. Это такая мелочь по сравнению с тем, что могло бы стать с ней, расти она в обычной семье, встречаясь с мальчишками, сбегая с уроков попить пива. Горько становится, когда думаешь о том, что твоя жизнь может повернуть в любую сторону, но только не назад.

Люби меня, как я люблю тебя.

Христина постучала по коленке чуть сильнее, сбрасывая наваждение. Нет дороги назад, нет – и все тут.

Она расчесала свалявшиеся волосы, умылась, почистила одежду. Пахло от неё ужасно, но есть хотелось еще ужаснее. Магазин всего лишь в двух шагах от дома, добежать туда – плевое дело. А потом можно будет заняться собой. Очень девочковая, очень естественная, очень нормальная мысль. Правда?

Дорога до магазина и обратно длилась вечность. Она встречала людей, больших и маленьких, молодых и старых, но все они были пугающе одинаковы. Не внешне, нет. Что-то невыразимое словами сквозило в каждом лице, обращенном на Христину. Люди словно прощались с ней, провожали её. Христина внутренне сжималась под их взглядами, не выражающими абсолютно ничего, кроме простой констатации факта – это прощание, именно так. Она видела, как люди оборачиваются и смотрят ей вслед, как расступаются в очереди, пропуская её к кассе, как продавщица, не издав ни звука, подает пакет и машет рукой. Так театрально и так страшно.

Сердце Христины переполнила тоска. Не такая горячая, как любовь и не такая сладкая, как боль. Но такая же надрывная, как отвращение. Оно было повсюду: на желтеющем ободке унитаза, на её потной коже, на пыльных книгах, на заплесневевшей от сырости мочалке. Отвращение поделило с тоской Христинино сердце, и она сама стала отвращением.

Потом она сидела на полу кухни, разложив вокруг себя тарелки, и жадно ела. И гречневую кашу, и жареную лапшу, и овощной салат, и пирожное с маргариновыми розочками. Чем больше еды попадало внутрь, тем голоднее она становилась, а потому ела, ела, ела. И много курила, останавливаясь, бросая вилку, присасываясь к фильтру с таким же остервенелым голодом.

В какой-то момент заработало кухонное радио, но Христина не смогла вычленить его из череды пережевываний и струй дыма. Оно просто раз – и заговорило с ней.

– Знают, – подумала Христина – Все знают!

Чтец христианской передачи говорил с ней о Боге.

– Я сделал это в простоте сердца моего и в чистоте рук моих.

Христина посмотрела на свои руки, заляпанные жиром и соевым соусом.

– Итак, бойтесь Господа и служите Ему в чистоте и искренности.

На полу лежат пустые контейнеры от магазинного салата с подтеками майонеза и шуршащий пакет из-под пирожного.

– И по чистоте своей сквозь все проходит и проникает.

Она почувствовала себя не просто грязной, а оскверненной.

– Ты знаешь, что нужно делать тебе в этот час?

Христина кивнула.

– Готова ли ты?

Она кивнула еще раз, сдерживая рыдания.

Заиграла музыка. Христина никогда не была в бродячем цирке, но сразу узнала песню, которая сопровождает выступления уродцев в карнавальных костюмах. Кухня разрослась вширь и ввысь, открывая анфиладу цирковых шатров. Под печальный барабанный бой, надрывный вой аккордеона и заунывное пение трубы, бородатые женщины и карлики-мужчины, непомерно толстые клоуны и гуттаперчевые акробатки высыпались гроздьями в проход и выстроились друг за другом. Они смотрели на Христину, сидящую на своей горе мусора, как на троне, смеялись и махали руками. Девушка ошалела от шума и ярких красок, и только вглядывалась без всякой цели в раскрашенные цепи на груди огромного метателя ножей с завитками рыжих усов на щеках. Грохнув последний раз тарелками, цирк свернул свою прощальную балладу и пропал вместе с голосом радиоприемника. Все вернулось на свои места.

Христина принюхалась. От неё пахло потом и несвежей едой, а еще сальными волосами и распылителем от насекомых. Она добрела до газовой колонки, подожгла фитиль, постояла с минуту. Развернулась и пошла в ванную, снимая на ходу одежду. Джинсы, футболка, толстовка, пара носков и нижнее белье тянулись за ней, как шлейф или ковровая дорожка на вручении Оскара за самую бездарно прожитую жизнь. Она даже слышала овации где-то в глубине квартиры – просим! просим!

А ванна чиста, как никогда. Христина от души намыла её вчера отбеливающим порошком, губкой и хозяйственным мылом. Смеситель сверкает, как новенькое обручальное кольцо.

Вода побежала упругая, пружинистая, как лимонное желе. Лампа под потолком изредка подмигивала, отчего казалось, что крошечные волны призывно тянут к Христине свои хвосты. Из коридора заполз небольшой сквозняк, подталкивая девушку к теплой воде, спокойствию и мыльной пене.

Христина легла в ванну и закрыла глаза. Умиротворенный плеск, колышущиеся на коже капли. Тепло и покой – все, что нужно Христине. Все, чего можно желать.

Время шло, вода таяла. Становилось холоднее и холоднее, Христина поежилась и разомкнула веки. Сливное отверстие было открыто, пробка просто испарилась, словно её и не было никогда. Точечный укол паники заставил нервно перебирать пальцами по дну ванны и высоким бортикам в поисках пробки, но это было уже совсем не важно, потому как маленький водоворот желейной воды скрылся в трубе, а на смену ему пришел призрак старого шкафа. Его не затолкаешь кусочком силикона обратно под ванну, и он не выпустит наружу Христинино тело. Она почувствовала, как по телу разливается горячечное умиротворение и снова легла, скрестив ноги. Вот и все, наверное.

Первым в ванну заполз кузнечик. Он стрекотал робко, исследуя новое пристанище. За ним полезли коричневые жуки с глянцевыми спинками. Пушечное мясо, которое Христина давила мочалкой, пока та не превратилась в огромный склизкий комок мельтешащей плоти. Жуки пытались взобраться на покатые стенки ванны, но переворачивались и падали, куда придется – под изгибы ягодиц девушки, на её плоский живот, на лобок, где их лапы путались в волосах, на грудь с втянутыми от промозглого сквозняка сосками. Неустойчивый шар сплетенных между собой жуков почти добрался до бортика, но, зацепившись за скользкую шторку, рухнул прямо на лицо Христины, распавшись на десяток отдельных особей, которые в ужасе цеплялись за её нос, губы и ресницы. Она попробовала было закричать, но побоялась открыть рот и проглотить одного из них.

И чем равнодушнее становилась Христина, тем быстрее ванна наполнялась скарабеями, жужелицами, божьими коровками, усачами, точильщиками. Каждый из них звучал на свой лад, но все вместе они удивительным образом создали медидативную какофонию, которая укачивала Христину, словно колыбельная из детства. Их колючие прикосновения сменились на волны, подобные морским – они поглаживали, обволакивали, утешали. И то, чтобы было таким мерзким и отвратительным, обратилось вдруг покойным.

Она подняла глаза к потолку, который разошелся в разные стороны, обнажая нежные внутренности неестественно ровного неба. Вобрав тонущим в живой массе телом сине-зеленые просторы, Христина позволила себе забыть все, что когда-либо знала и вспомнить то, что всегда обходила стороной. Чтобы отец был просто отцом, а молитва – только молитвой. Чтобы весь мир сосредоточился в одной точке – там, где небо и вода сливались воедино. Откуда можно уплыть так далеко, чтобы отдаться соленому потоку, раствориться в небесной лазури, парить в воздухе, перестать умирать, проводить время в молчании, распасться на миллионы частиц, утонуть в черной бездне, обнять Вселенную, упасть на дно, забыться.

Она так и сделала – опустилась на дно. Глубоко вздохнула и сползла на самое дно ванны, оставив коленки возвышаться над бурным потоком насекомых, как две белоснежные скалы. Поток сомкнулся над её головой, замедляя движение. Они плотно обхватили Христину со всей сторон и замерли, как заводные игрушки, отработавшие свое время.

Чтобы перестать умирать – достаточно перестать жить.

Тело Христины было подобно мертвой каракатице, распластавшейся на мелководье. Руки покачивались, волосы, как водоросли, обвивали шею. Вода давно преодолела край ванны и заливала пол, поднимаясь все выше и выше, подхватывая одежду и гигиенические принадлежности. А в середине ванной комнаты, там, где уровень воды поднялся до полки и лизал край зеркала, плавал большой волосатый паук, сгнивший настолько, что куски его тела отслаивались и растекались в разные стороны.

Тишина разлилась великолепная.

С помощью зеркал

Рассказ о любви к Другому

Just because I don’t care doesn’t mean I don’t feel.

Just because I don’t feel doesn’t mean I don’t understand.

We are one in the unified field.

    (IAMX)

Лу

Глаза Лу – это глаза человека, который все время чего-то ждет.

Летом – снег.

Зимой – влажную жару.

Утром – тишину ночи.