Трое

– У тебя прекрасные груди, – прошептал он.

– Они твои, – сказала она, притрагиваясь к ним. Страсть начала оказывать свое действие, и она напряглась, чувствуя шершавость его кожи, волосы на ногах, легкий приятный мужской запах. И внезапно что-то с ним произошло. Не было никаких видимых причин, и на мгновение она было решила, что ей все показалось, потому что он продолжал ласкать ее, но она ощутила, что движения его обрели механический характер, он думает о чем-то другом, и она теряет его.

Она уже была готова заговорить с ним, как он отвел руки и сказал:

– Ничего не получается. Я не могу.

Ее охватила паника, с которой она с трудом справилась. Она испугалась, но не за себя – «В свое время ты навидалась достаточно крепких колов, девочка, чтобы не бояться облома», а за него, и его реакция могла быть признаком отчаяния или стыда и…

Обхватив его обеими руками, она притянула его к себе.

– Что бы ты ни делал, но только, прошу тебя, не уходи.

– Я не могу.

Она захотела зажечь свет, чтобы заглянуть ему в лицо, но ей показалось, что именно сейчас делать этого не стоит. Она прижалась щекой к его груди.

– У тебя где-то есть жена?

– Нет.

Кончиком языка она лизнула его плечо.

– Я просто подумала, что ты испытываешь перед кем-то чувство вины. Может, из-за того, что во мне арабская кровь?

– Я не думал об этом.

– Или из-за того, что я дочка Эйлы Эшфорд? Ты же любил ее, не так ли?

– Откуда ты знаешь?

– Я видела, как ты говорил о ней.

– А, ясно… ну, не думаю, что должен испытывать чувство вины из-за этого, но все же… со мной что-то не то, доктор.

– М-м-м… – Он вроде начал выползать из своей скорлупы. Она поцеловала его в грудь. – Не расскажешь ли мне?

– Я бы хотел…

– Когда ты в последний раз занимался сексом?

– В 1944-м.

– Ты шутишь! – воскликнула она, не в силах скрыть удивления.

– Это первая глупость, которую я от тебя услышал.

– Я… прости, ты прав. – Она помедлила. – Но почему?

Он вздохнул.

– Я не могу… я не в состоянии рассказать тебе об этом.

– Но ты должен. – Дотянувшись до настольной лампы, она включила свет. Дикштейн закрыл глаза от яркого сияния. Сузи приподнялась, опираясь на локоть. – И не должно быть никаких тайн. Если ты испуган, или тебе что-то неприятно, ты чем-то обеспокоен, ты можешь и должен обо всем рассказать. До сегодняшнего вечера я никогда и никому не говорила «Я люблю тебя». Нет. Поговори со мной, пожалуйста.

Наступило долгое молчание. Он лежал неподвижно, не подавая признаков жизни и закрыв глаза. Наконец, он начал рассказывать.

– Я так и не узнал, где находился – и до сих пор не знаю. Меня доставили в теплушке, а в то время я не мог отличить одну страну от другой по окружающему пейзажу. Это был специальный лагерь, медицинский исследовательский центр. Его заключенных отобрали из всех других лагерей. Все были молоды и здоровы, и все мы были евреями. У нас все время брали анализы – кровь, мочу; заставляли дуть в трубку, давить мячи, читать буквы на карточках. Порой мы чувствовали себя, словно в больнице. Затем начались эксперименты.

Он остановился, чтобы сглотнуть ком в горле. Ему было все труднее сохранять спокойствие.

– Ты должен рассказать мне, – шепнула Сузи, – все, что с тобой произошло – все до последнего.

Он был бледен и говорил тихо. Глаза его по-прежнему были закрыты.

– Они привели меня в ту лабораторию. Стражники, которые сопровождали меня, подмигивали, подталкивая меня, и говорили, что я glucklich, счастливчик. Я оказался в большой комнате с низким потолком и очень ярко освещенной. Там было шесть или семь человек и стояла кинокамера. В середине комнаты стояла низкая лежанка с матрацем, без простыней. И там лежала женщина. Они приказали, чтобы я овладел ею. Она была голой, и ее била дрожь – тоже заключенная. Она шепнула мне: «Спасите мою жизнь, а я спасу вас». И тогда мы сделали то, что нам приказали. Но это было только началом.

После этого экспериментаторы стали заниматься разными вариантами. Каждый день в течение нескольких месяцев они что-то придумывали. Порой наркотики. Старухи. С мужчинами. Сношение в разных положениях – стоя, сидя, как угодно. Оральный секс, анальный секс, мастурбирование, групповой секс. Если вы выходили из строя, вас забивали насмерть или пристреливали. Вот почему после войны об этих историях никто ничего не знал. Потому что все их участники несли какую-то долю вины.

Сузи настойчивее погладила его. Она знала, сама не зная почему, что делает то, в чем он нуждался, и все правильно.

– Рассказывай мне. Все.

У него участилось дыхание. Глаза его открылись, и он уставился в чистый белый потолок, видя перед собой другое место и другое время.

– И в конце… это было самое позорное, самое ужасное… она была монахиней. Сначала я подумал, что они соврали мне: просто ее так одели, но она стала молиться по-французски. У нее не было ног… их у нее ампутировали, просто, чтобы посмотреть, какое это произведет на меня эффект… это было ужасно, и я… и я…

Он содрогнулся, а Сузи скользнула губами по его телу, опускаясь все ниже и ниже, и он шептал-кричал: «О, нет, нет, нет!», и ритм слов диктовался спазмами, сотрясавшими его тело, и, когда все завершилось, он разрыдался.

Она поцелуями осушала его слезы и говорила, что все в порядке, говорила снова и снова. Он постепенно успокаивался, пока, наконец, ей не показалось, что он на несколько минут провалился в сон. Она лежала рядом, наблюдая, как смягчились черты его лица, и на него снисходил покой. Вдруг он открыл глаза и спросил:

– Почему ты это для меня сделала?

– Видишь ли… – В те минуты она не понимала смысла своих действий, но сейчас к ней пришло осознание правильности своего поведения. – Я могла бы прочесть тебе лекцию. Я могла втолковать тебе, что стыдиться тут нечего. Я могла бы поспорить с тобой, но все это не имело бы смысла. Я должна была доказать тебе… Ну и, кроме того, – она смущенно улыбнулась, – и, кроме того, во мне тоже есть темные инстинкты.

Коснувшись пальцами ее щеки, он склонился к Сузи и поцеловал ее в губы.

– Откуда ты обрела такую мудрость, малыш?

– Это не мудрость, это любовь.

Обняв Сузи, он притянул ее к себе и поцеловал, называя своей дорогой, а немного погодя они стали заниматься любовью, просто и нежно, почти не говоря друг с другом, без каких-либо признаний или темных фантазий или дикой похоти, беря и давая друг другу нежность и радость, как давняя супружеская пара, которая отлично знает друг друга, потом они погрузились в сон, полный радости и покоя.

Давид Ростов испытал глубокое разочарование, изучая распечатку Евроатома. После того, как он с Пьером Тюриным провел долгие часы за ее изучением, стало совершенно ясно, что список грузов неподъемно велик. Не подлежало сомнению, что они не могли проследить за всеми из них. Единственный путь выяснить, на какой из них нацелился для похищения Нат Дикштейн, – это снова напасть на его след.

Они ждали звонка араба. После десяти Ник Бунин, который любил спать так, как некоторые люди обожают загорать, пошел в постель. Тюрин еще держался до полуночи, но потом и он скис. Для Ростова звонок, наконец, прозвучал после часа ночи. Он испуганно подхватился, сорвал телефонную трубку, и ему пришлось переждать несколько секунд, чтобы успокоиться, и лишь потом он бросил в трубку:

– Да?