Тайна Моники Джонс

Кто-то коснулся моих плеч, я резко обернулась.

– Здравствуйте, мисс Блэк, – поздоровались девочки.

Мама кивнула и обратилась ко мне:

– Жду тебя в машине. Я тут подумала… поедем на набережную, к маяку. Я захватила одеяло с пледом, взяла круассаны и разлила имбирный чай по термосам. Тебе нужно приходить в себя.

После чего я только смотрела, как мамина стройная фигура удаляется к дороге. Ее изящный силуэт казался нарисованным.

– Если быть мамой, то только такой, как твоя, – с восхищением, не присущим ее голосу, сказала Моника.

С трудом оторвав взгляд от спины матери, я согласно кивнула.

Мы крепко обнялись, я их всех расцеловала и пошла к машине. Когда мы заворачивали за угол, я наконец-то поняла, в чем был подвох: Алекс на самом деле был хорошим парнем, и он действительно питал ко мне чувства, проблема в том, что всему этому не было суждено продлиться по причине его ранней смерти.

Похороны «французов» оставили во мне, помимо скорби, непонятный осадок. Я видела там того же шерифа Хоука, директора Вульфа и всю школу Эмброуза, всех, с кем сталкивала меня жизнь в городе. Но сегодня на кладбище собралось огромное количество людей, которые были чужаками. Чужаками со знакомыми лицами. Что-то явно не так. Глаза часто врут, однако чувства грешат таким редко.

…Одного взгляда хватило, чтобы понять, что набережная словно создана для одиночества: пустынный берег навевал неясное чувство мрачного удовольствия, когда собственная грусть почему-то греет душу. Свежий бриз Лунного озера отрезвлял от безысходности, но взамен навевал что-то вроде темного дежавю. Тяжелые тучи над головой электризовали поднявшийся ветер – сезон дождей наступит скоро. Я смотрела, как развеваются волосы мамы, падая на смуглое лицо. Странно, но все вокруг ей очень шло, делая еще красивее. В паре сотен метров от нас возвышался над причалом красно-белый маяк, который притягивал и отталкивал внимание одновременно. Он должен был стать одной из самых характерных достопримечательностей Эмброуза, но почему-то люди даже упоминают его редко.

Чисто формально набережная уже не являлась частью города, маяк – как та самая граница, что не давала пересекать себя просто так.

Мы с мамой расстелили покрывало и, укутавшись в плед, пили имбирный чай, за разговорами забыв про круассаны. Вдалеке за озером виднелся Изумрудный лес – это был всего лишь край его владений, но на нашем берегу ничто не могло с ним сравниться.

– Как тебе здесь? – спросила мама, поправляя плед на моих ногах.

– Атмосферно, хотя какое-то странное место ты выбрала для того, чтобы я приходила в себя.

– Поверь, набережная, как никакое другое место, помогает справиться с собой.

Вдалеке слышались крики чаек. Я старалась избегать взглядов в сторону маяка. Мысль о том, что он являлся главным антагонистом происходящего много лет назад, вызывала мелкую дрожь.

Мама первая нарушила безмолвие:

– Когда убили Эмбер, я видела, как ты скорбела. Это доказывало, что все идет своим чередом, рано или поздно трагическое событие станет привидением из прошлого, а воспоминания о белокурой девушке будут вызывать теплые чувства с примесью грусти. Но вот разбились «французы», и ты теряешь себя в том, чему не было суждено сбыться. Я вижу, я знаю, что ты больше горюешь по тому, что не случилось, чем по тому, что было. И даже это давишь в глубинах своего сознания. Убиваешься изнутри, боишься, что слезы будут означать согласие и принятие его. Элисон, я не утверждаю, что когда-то в твоей жизни появится человек, к которому ты будешь питать те же чувства, что и к Алексу. Но однажды кто-то новый и знаковый ворвется в твою жизнь, а ты рискуешь его пропустить, мысленно связав свою судьбу с Алексом.

– А ты? Ты когда-нибудь теряла дорогого человека? Хоронила подругу?

Мама как-то тоскливо прикрыла глаза, я услышала, как сбилось ее дыхание. Совсем как Моника, она выровняла его глубокими вдохами, сказав:

– В старшей школе у меня были подруги, но мы пошли по слишком разным жизненным путям, чтобы сохранить связь. А парень… был один, чувства к которому я поняла слишком поздно. Упустила момент. Но так и должно было быть. Я встретила твоего отца, и все стало на свои места.

– Только ты так его и не отпустила, когда он ушел. И вот уже сколько лет одинока. Может, это мне стоит объяснить тебе, что стоит жить дальше? – Я укоризненно смотрела на маму – она глядела на серебряный песок.

Тень улыбки прошлась по ее лицу.

– Я тебе вот что пытаюсь доказать: судьба придет, когда меньше всего будешь ждать. Вот я, считай, была сиротой. Тайком убегала в музыкальную школу, благо никому не было до меня дела. Подглядывала за тем, как юные девушки, сами не понимая своего счастья, учатся играть на рояле. Когда мистер Вульф стал новым директором, меня тут же поймали, но вместо того, чтобы сдать полиции, он дал мне шанс проявить себя и открыл специальные уроки для тех, кто не мог себе этого позволить. Я обучилась всему за рекордные сроки, зарекомендовала себя как одна из самых способных учениц, параллельно выяснив, что моя самая большая страсть – пение. Я могла часами изучать свой голос, убегая от унылой и порой невыносимой реальности. Кстати, именно это подтолкнуло меня привести туда Монику – живя с такими родителями, ей нужно место, где можно побыть самой собой. Поверь, именно поэтому она в школьные будни пропадает там с утра до ночи – музыка исцеляет от равнодушия семьи Джонс.

Я же… когда в шестнадцать лет получила право отправиться в свободное плаванье, сразу причалила к «Безумному Роджеру». Старое, обшарпанное, никому не нужное заведение. Только клопы и местные пьяницы. Но там был старенький рояль, он исправно меня слушался, стоило только пройтись по клавишам пальцами. Тогда администратором была мисс Ред, ей было плевать на мой нежный возраст – стоило мне провести пару вечеров за игрой на рояле, «Безумный Роджер» тут же поменял свой облик. Люди стали заходить к нам после работы, наплыв посетителей рос в бешеном темпе. Заработанных денег мне с лихвой хватало на оплату однокомнатного жилья неподалеку, а мисс Ред в кратчайший срок поменяла политику нашего заведения, и вскоре мы открылись заново, вложив средства в новомодный интерьер. Так мы с «Безумным Роджером» переродились.

А потом появился он. Я стала часто перефразировать Рика Блейна: «И надо же, чтобы из всех баров мира он выбрал именно мой». Я его ни разу не видела, но узнала сразу. Как в дешевых романах, это была любовь с первого взгляда. За нашими отношениями с придыханием следили все посетители «Безумного Роджера». Весь день я работала в баре, а вечером он забирал меня, и всю себя я посвящала ему. Мои песни становились взрослее, а игра на рояле была насквозь пропитана страстью.

Все закончилось так же внезапно, как и началось. Он просто исчез. Через полгода я вновь осталась одна, с трудом осознавая, что знаю лишь его имя. Да, он любил рисовать стрекоз, вишневый джем, крепкий кофе. На этом все. Мисс Ред предлагала найти его и расфасовать по разным мешкам, но я знала, что раз уж он исчез, у него на то были причины. Первое время я пыталась его найти, но тут выяснилось, что его как будто не существовало. Эмброуз был верен себе. Более того, на тот момент у меня уже появились другие заботы: я узнала, что беременна тобой. Девушка семнадцати лет, сирота, не окончившая толком школу, поющая в баре, я довольствовалась грошами, которых хватало на крохотное жилье и всякого рода мелочи, дарящие мне радость. Вот только, несмотря на это, я никогда в жизни не была так счастлива, зная, что уже никогда не буду одна. Единственное, чего я хотела: чтобы ты была похожа на него. Того, кого я любила, и кто, я точно знаю, любил меня. Так и получилось – серые глаза, русые волосы, милый носик, непоколебимое спокойствие, в котором бурлит гамма всевозможных эмоций. Ты его копия. Мисс Ред взяла меня жить к себе, нагрузку на работе сняли, и в ожидании твоего появления я только пела. Все мне очень помогали, а ты, когда родилась, стала всеобщей любимицей. Ты была на редкость тихим, милым, спокойным ребенком, с которым с удовольствием нянчились. Когда ты подросла, мисс Ред уехала в Канаду – настало время помогать внукам. Я стала администратором, а свой дом она переписала на меня – мисс Ред женщиной редкой доброты.

Твоего отца я больше никогда не видела. Но к чему я веду – сокрушалась бы я об утраченном шансе и моя душа была бы закрыта для твоего отца. Я сделала правильный выбор, того же прошу от тебя.

Я слушала маму неподвижно, боясь ненароком что-то упустить. Кое-какие детали уже были мне известны, некоторые моменты стали открытием. Нам всегда было исключительно хорошо вдвоем, мама не рвалась рассказывать об отце, вот я и не настаивала. Интересовало ли меня, почему и куда пропал мой папа? Бесспорно. Но не настолько, чтобы наседать на маму с вопросами. Сейчас же меня тревожило другое.

– А ведь ты могла бы начать другие отношения. Тебе всего тридцать два года, ты можешь выйти замуж, родить еще одного ребенка…

– Да, – усмехнулась мама, – просто я этого не хочу. Больше всего я боялась одиночества, но у меня есть ты.

Одиночество. Вот тут мама озвучила мой самый большой страх. Совсем как у нее. Глупо, ведь у меня есть она, Моника, Кэтрин, Анна… но как же, черт возьми, я боюсь их лишиться! Боюсь, что однажды появится что-то наподобие черной воронки, которая заставить исчезнуть всех, кто мне дорог. Хуже всего то, что, кажется, она уже образовалась, лишила меня Эмбер и «французов», и только набирает обороты, пожирая всех с сатанинским удовольствием за неведомые мне грехи.

Внезапно горячие слезы брызнули из моих глаз, и я зашлась в истерике, с трудом ловя воздух. Мама крепко обнимала меня, покачивая в такт ветру. Моника права – вот так и сходят с ума.

Мы еще некоторое время посидели на берегу Лунного озера, пока не начался прилив, потом, собрав вещи, пошли к машине. Я не чувствовала явственного облегчения, но, бросив прощальный взгляд на красно-белый маяк, вспомнила оброненную фразу «Никто не узнает правду». А что, если хотя бы попытаться? За всем стоят какие-то ответы, главное – правильно задать вопрос.

* * *

Школьные будни начались под аккомпанементы нуарного дождя, и только когда солнце садилось за горизонт, небо, подобно неоновым вывескам «Безумного Роджера», становилось ядовито-красного цвета. Я неизменно чувствовала себя героиней того самого фильма «Город, который боялся заката», будто Эмброуз тоже испытывали за какие-то грехи, а я непостижимым образом оказалась в эпицентре мрачных событий. Однажды, возвращаясь из школы, я шла мимо заправки мистера Тони и сквозь помехи услышала из старенького радиоприемника обрывок песни «Blues from Down Here». Спина мигом вспотела от страха, и домой я прибежала с гулко бьющимся сердцем, толком не понимая причины паники. Что-то неизменно пугало меня в Эмброузе, для меня он стал тенью Черно-Белого города.

С девочками мы практически не виделись. Анна разрывалась между рукописью отца, готовясь передать ее в издательство на финальное редактирование, и школьной газетой, куда ее взяли журналисткой. Моника после уроков пропадала в музыкальной школе. Как ни странно, драматический кружок оценил усердия Кэтрин, приняв ее в свои ряды. Я же, в свою очередь, с остервенением погрузилась в учебу. Это не помогало – все разговоры вокруг сводились к «французам» и Эмбер. Теперь они все вместе смотрели с фотографий мемориальной стены. Цветы, свечи, мягкие игрушки и маленькие записки не оставили ни одного пробела вокруг их изображений. Я пыталась избегать этого места, а когда у меня не получалось, мне снилось, как я падаю с обрыва вниз, где на земле уже лежит мертвое тело Эмбер. Я снова просыпалась, не понимая, где нахожусь, меня душили слезы, но включать свет по какой-то причине было страшнее всего. За окном клубился ночной туман, и было так тихо, что я чувствовала себя оглохшей. Парализованная собственными кошмарами, я лежала в постели, пока не звонил будильник в школу. Так прошли первые две недели мглистого сентября.

В пятницу, перед выходными, на первом уроке всех школьников созвали в спортивный зал – директор хотел сделать какое-то объявление. Рассевшись в самом верхнем ряду, перед Кимберли Палвин и Адамом Никсоном, мы с девочками растерянно оглядывались: в прошлый раз директор Вульф собирал нас всех в начале учебы, тогда он выразил сочувствие и соболезнование в связи с последними событиями и призвал школьников Эмброуза быть осторожными в своих действиях. Сейчас он стоял перед трибуной, возвышаясь над шерифом Хоуком, его черные глаза излучали недовольство сквозь широкие очки с массивной оправой, а короткая борода за совсем незначительный промежуток времени обзавелась переливами седых волос. Белый костюм на темной коже дарил сходство с Мартином Фриманом, но вместо танцев директор Вульф питал слабость к блюзу, даже имел свою группу, выступая с ней каждую первую субботу августа.

Кинув на шерифа еще один не свойственный ему раздраженный взгляд, директор Вульф откашлялся в кулак, призвал школьников к тишине и, убедившись, что никто ему мешать не будет, обратился к учащимся:

– Все мы скорбим по общей утрате в лицах Эмбер Роуз, Алекса Картера, Дэвида Лонга, Фреда Эфрона и Питера Хилла. Для жизни у них, казалось, был козырь – молодость, и нет ничего более трагичного, чем лишиться ее из-за несчастного случая. Это доказывает, что юные годы не иммунитет неприкосновенности, а красота не является символом защищенности. Вы же должны помнить не только преждевременно ушедших талантливых молодых людей, но и то, что здесь мы видим недвусмысленный посыл свыше – риск не идентифицирует нас как бессмертных или хотя бы храбрых. Оберегая свою жизнь, вы защищаете родных и близких от неизлечимого чувства утраты и горя.

Это касается не только ребят, известных как «французы». Сомнения уже развеяны, они стали жертвами обстоятельств. Теперь это официально относится к мисс Роуз. Полиция Эмброуза признает ее смерть несчастным случаем.

По спортивному залу пронеслась ощутимая волна негодования, школьники, находящиеся на взводе по случаю последних событий, стали выкрикивать, перебивая друг друга:

– Сколько можно? Не в состоянии определиться, что все-таки случилось?

– Почему приняли такое решение именно сейчас?

– Будет турнир танцев диско?..

– Чушь! Вы просто не можете найти убийцу!

– Вы что-то скрываете!

Громче всех высказалась Моника, нецензурно описав свои эмоции парочкой слов.

– Спасибо, мисс Джонс, – кивнул директор Вульф, принимая и такую точку зрения, – возможно, шериф Хоук сможет объяснить вам сложившуюся ситуацию лучше меня.

И не дав последнему опомниться, директор отошел от трибуны, вежливо указав на нее шерифу. Стушевавшись, но мигом взяв себя в руки, шериф Хоук встал на его место, нервно повернул к себе микрофон.