Упавший лист взлетел на ветку. Хроники отравленного времени

Три года я ел икру не просто ложками, я ел ее банками.

Три года я экономил силы, словно перед последним рывком.

Три года я дышал всеми возможными химическими соединениями, которые только можно придумать, глядя в таблицу Менделеева. Три раза я понимал, что значит совсем не видеть солнца, когда оно неделями прячется даже не за плотным слоем облачности, а ниже линии горизонта, догадываясь при этом о том, что есть такая вещь, как сутки, лишь по неумолимому движению стрелок часов.

За эти три года я многое видел.

Грохот дробилок, горы шлака и огромные дамбы хвостохранилищ. Здесь человек и природа не остались друг у друга в долгу. Суточная разница температур почти в сотню градусов Цельсия – от зоны обслуживания обогатительных печей до арктического мороза на улице. Смерть, являвшаяся мне в различных ипостасях – то окоченевшие на морозе собаки, то люди, погибшие от несчастных случаев – обгоревшие, разорванные и раздавленные. Наладчик из соседнего корпуса с синим лицом и руками, выпивший зачем-то для сугреву технический антифриз… Постоянное ожидание какой-то перманентно надвигающейся катастрофы…

Но, не спорю, было и чувство единства, доверия всем этим людям. Здесь особо остро чувствуется, что поодиночке не выжить, никак не выжить. Когда знаешь, что есть плечи, на которые можно опереться, и есть руки. за которые можно ухватиться… Тогда как-то легче. Люди там намного добрее и внимательнее друг к другу, чем, например, в том же Безымянске.

За эти три года я понял многое.

Понял, что не в деньгах счастье, особенно, когда они есть. Когда я туда приехал, каждый, кого я знал, уносил из кассы в конце месяца сумму, которую даже в столицах простые смертные за год собрать не могли. Тратить их здесь было не на что, даже в самые тучные года, а теперь еще и при дефиците, все особенно остро осознавали, что самое ценное в жизни за деньги не купишь.

Понял, как хрупка человеческая жизнь, как ненадежно все вокруг, а особенно металл и бетон, и как огромны резервы человеческих сил, как ценна настоящая дружба и как важно ощущение того, что ты в этом мире не одинок,

И для счастья человеку, оказывается, нужно совсем немного…

А еще я понял, что от себя убежать невозможно, понял, что судьба – это не просто красивое слово, и понял, что в жизни нет ничего случайного.

Хотя, по правде говоря, эти три года для меня не были чересчур сложными – они пролетели довольно быстро, ведь вокруг меня были люди, и там кипела своеобразная жизнь. Вот только третий год, последний, был тяжелым.

Теперь-то я понял, что переварился. Ведь я забыл уже, как поют птицы. А пару недель назад я еще боялся всего, чего только можно – был страх от пустоты в квартире по вечерам, опасения за свое здоровье. Мне было страшно – а что, если я вдруг пропаду, исчезну, погибну. Никто ведь этого не заметит, лишь поставят напротив моей фамилии крестик в отделе кадров, и на этом все закончится.

Вот тогда мне стало ясно, что пора уезжать. Пора, иначе я просто свыкнусь со всем этим и останусь здесь навсегда.

Так я и оказался на теплоходе «Александр Матросов» по маршруту следования Дудинка-Красноярск.

Судно плыло, покачиваясь, отмеряя километры своего маршрута и часы моего пути. Время от времени это покачивание прерывалось судорожным движениями, наступала какая-то непривычная тишина, и вдруг – глухой удар и скрип выдвижного трапа. Потом уже начинали открываться и закрываться двери кают, можно было услышать топот многочисленных ног по палубе. Это значит – мы пришвартовались на одной из многочисленных станций на берегу Енисея. И тогда я сходил на берег, прогуливался недалеко, чтобы размять ноги. Время позволяло – на станциях теплоход стоял достаточно долго, минут сорок. Я раскуривал папиросу и смотрел вдаль. За эти три года я стал курить. Что поделать – издержки производства…

А там это было просто необходимо. Как на войне, где, если не куришь, то просто сгораешь изнутри. Но это, наверное, было не самое большое из зол, потому что за месяцы работы на комбинате легкие набивались такой гадостью, по сравнению с которой никотин был просто детской шалостью.

Надо будет бросить при случае…

Гуляя по берегу, я с удовольствием ступал в болотистую квачу. С каждой станцией она становилась все жиже и все живее, земля была более оттаявшей, ароматной, взапревшей. Я с удовольствием ощущал, как появляются эти ароматы весны. Весны не северной, а самой настоящей, той которую я все время знал… И сам я, вмерзший в этот странный город, пораженный его нечеловеческим холодом, стал оттаивать вместе с землей, и стали проникать в душу какие-то мелкие несуразные радости. И уже без особой ненависти я начинаю смотреть на подвыпившие компании на палубе, а назавтра, вполне вероятно, они уже станут мне, как родные.

Потом гудок, и я поднимаюсь на палубу, стою какое-то время, смотрю, как отшвартовывается судно. А затем еще гудок. И еще. И когда вновь ощущаю телом равномерные покачивания, иду обратно в каюту. И опять я слышу монотонный гул работающих моторов.

И вот сижу я в каюте, и мысли начинают роиться в моей голове. Воспоминания, осознание и понимание, переоценка. Анализ, черт его побери… Злое какое-то словечко…

Зачем я столько думаю? Зачем я взял полный чемодан книг? Чтобы смотреть в одну точку и думать? Что я хочу узнать?

Может быть, я хочу понять, где же я свернул не туда? А вообще – туда я свернул или не туда? И свернул ли я куда-то вообще?

Этого я не мог понять. Я этого не знал. Я еще много чего не знал. Я, вообще, почти ничего не знал. Почти ничего… Ничего, кроме факта своего непонимания, и, еще, может быть, какой-нибудь пары-другой избитых истин.

О том, что жизнь – сложная штука…

О том, что нет ничего нового под Луной…

О том, что выше головы не прыгнешь… И до горизонта не добежишь… И от судьбы не уйдешь… А время! Время-то – не остановишь!

А еще о том, что всякий дождь начинается с первой капли, торнадо начинается со взмаха крыльев бабочки, а любой путь, даже самый-самый длинный, начинается с первого, конкретного шага.

А ведь эти избитые истины – это все, как будто бы, и правда. Это, как будто бы, все про меня. Мой путь, он скорее всего, окажется не самым длинным. Но, он еще не окончен, он еще продолжается – и я не знаю, куда он меня, в конце концов, приведет.

Но я точно помню тот первый шаг, с которого это все началось.

Глава 18. Горыныч. Танцы и все такое прочее.

Змей Горыныч в сказках – персонаж исключительно отрицательный.

Тем не менее, в современном фольклоре он приобретает определенно положительные черты.

Попытка исследования.

Светлая большая аудитория. Столы, расходящиеся в виде амфитеатра, уходят куда-то вверх до самого потолка. Где-то там внизу у доски стоит человек. В масштабе аудитории он кажется совсем маленьким. Тихим скучным голосом он говорит о каких-то скучных вещах. То, что он говорит, было достаточно тяжело понять, особенно тем, кто сидел на самом верху. Время от времени до задних рядов долетали отдельные слова – такие как, «издержки», «объекты» и «рентабельность».

Студенты были заняты самыми разными делами: кто-то пытался, несмотря ни на что, слушать и записывать, кто-то лишь делал вид, что записывает, рисуя на столе какую-нибудь похабщину, кто-то, склонившись над конспектом, пытался играть в морской бой.

На самом верхнем ряду из-под парты торчали чьи-то ноги. По их виду можно было сказать, что это нижние конечности крупной человеческой особи мужского пола. Самой особи видно не было, так как особь лежала на сиденьях и спала. Когда подошва кроссовка сорок четвертого размера левой ноги под действием силы тяжести проскальзывала по полу и срывалась с верхней ступеньки на нижнюю, особь вздрагивала и пыталась вернуть ноги на место, в исходное положение – прижатыми к парте, так, чтобы это не сильно было заметно снизу. Но исходное положение было весьма неудобным, так как требовало напряжения определенных групп мышц, поэтому ноги, в конце концов, оказались достаточно фривольно раскинуты в позе, характерной для мертвецки пьяного человека. Человек, однако, не был мертвецки пьяным – сказывался серьезный недосып.

Был этот человек студентом третьего курса специальности «Экономика народного хозяйства в условиях рынка». Сокурсники достаточно смутно помнили его имя и фамилию, называя, как в глаза, так и за глаза, достаточно простым и понятным прозвищем «Горыныч».

Когда-то давно, еще на первом курсе, жил он в общежитии в одной комнате с ребятами, которых звали Петя, Вася и Егор. Были они очень дружными и много времени проводили вместе – ведь приехали они из одного города. Хорошо учились, были веселые и интеллигентные – в их комнате часто был слышен дружный смех. Горыныч среди них казался белой вороной – большой, хмурый, грубый, немногословный.

Как-то раз Петя и Егор уехали домой на выходные, а Вася остался. Вася хотел спокойно подготовится к семинару, который должен был быть в понедельник. И тот большой и хмурый студент тоже остался. Он почти никогда не ездил домой на выходные, и на это были свои причины.

И вот, как раз в то время, когда грубый и немногословный студент спал, а Вася вовсю готовился к семинару, в комнату вломились трое пьяных старшекурсников, которые искали спиртное. Спиртное они не нашли, зато нашли двух студентов-первокурсников. После небольшой словесной перепалки Васю они просто выкинули в окно, а второго студента разбудили и с угрозами физической расправы послали в магазин за спиртным. Да, этот студент очень хотел стать добрым, хорошим, отзывчивым, как Вася. Но этого у него не вышло… Он пошел в магазин и купил спиртное. Купил и принес… Принес и отдал… А потом схватил стоявший в комнате табурет и повыбивал всем троим зубы…

Вася тогда попал в больницу и долго там лечился, а потом уехал домой и так больше и не вернулся.

Петя и Егор продолжали учиться, но смех в их комнате стал звучать намного реже.

Вот именно тогда, когда он расправился с этой троицей, к нему и прилепилась эта кличка: Горыныч. Злой, яростный, но в душе справедливый – Горыныч. Уделал этих троих…

Наконец прозвенел звонок. Маленький человечек у доски засуетился, что-то пробурчал напоследок, потом сложил свои бумаги в папку и вышел из аудитории. После этого повсюду началось движение, вначале робкое, тихое и незаметное, сопровождающееся незамысловатой возней, но уже буквально через одну минуту оно превратилось в топот, гомон, шквал шагов. Хозяин торчащих ног нехотя зашевелился и медленно сел, опершись локтями о стол. Он широко зевнул и посмотрел вокруг красными глазами.

– Горыныч! Ты что, ночами не спишь? – послышались рядом чьи-то голоса.

Раздался звонкий смех.

Мутным взглядом Горыныч посмотрел вокруг. Мимо него спускалась вниз небольшая группка девушек.

– И кто она – твоя любовь? – выкрикнула одна из них.

– Отстаньте от человека, фурии – раздался сзади тихий, уверенный мужской голос – Не видите, что ли, он морально утомлен.