Упавший лист взлетел на ветку. Хроники отравленного времени

– На барахолках, в овражках,
в борделях и даже в сортирах,
в маленьких каталажках,
и прямо в стрелковых тирах,

В прахе и в тлене прямо,
на Этне и на Фудзи-Яме,
Из звездного света сотканы,
Под небом стоят истуканы.

В журнале «Новый мир» напечатали только этих восемь строчек.

А ведь никто не знает, что у оно все-таки было закончено. Никто, кроме меня, ну и разумеется, самого Игоря. Еще там в Норильске, когда я собирался уезжать, я нашел его записанным на клочке бумаги. Еще двадцать четыре строки. Мелким убористым почерком. Двадцать четыре строчки, перечеркнутые крест-накрест. И сбоку корявыми буквами дописано:

Поздно. Уже слишком поздно

Может быть. Но только не для меня… Для меня это было в самый раз. Эти строки не раз помогали мне в трудные моменты моей жизни, и сейчас нужно были, как никогда.

Голос мой набирал силу. Я чувствовал, что правильное решение где-то рядом.

– Банальны они, нормальны,
Пресыщены и перегреты,
Внутри у них нету тайны
В душе у них нету света.

Пред ними молчат ураганы,
и зарева что-то гасит,
под ними тверды океаны,
и звон тишины им возгласит:

о том, что они не такие,
нет-нет, совершенно другие,
и непроглядно пустые,
и несомненно простые,

О том, что все это правдиво,
о том, что жизнь быстротечна,
она несомненно красива,
и лишь потому, что конечна

А, значит, не так уж глупо
не боятся ни Бога, ни черта.
…А, значит, еще доступна
дорога иного сорта.

И пусть открываются тайны,
И пусть набираются света.
Ведь это совсем не случайно…
Хотя, может, и не заметно…

Я знал, что я делаю.

Вслед за шлемофоном, в воду отправился пистолет-пулемет системы Стечкина и кевларовые перчатки. Затем я стянул с себя и кинул в реку берцы и комбинезон. Стоя в исподнем на берегу, я завороженно смотрел, как все это медленно намокает и тонет.

Вдруг за спиной прозвучал знакомый умиротворяющий голос:

– Ты все в реку кинул, что хотел, Искандер-ага?

Я обернулся. За моей спиной метрах в пяти стоял дядя Ибрагим. Взгляд его был таким теплым, что я совершенно забыл удивиться его появлению.

– Кажется, да – немного подумав, ответил я.

– Тогда поехали – ответил он и махнул мне рукой. Недалеко, на обочине грунтовки стояла его старенькая Нива.

Глава 48. Шон. И это еще не конец.

Как бы это странно ни звучало, но я был все еще жив.

Some-Body (Вроде-Тело).

Прихрамывая, с набухающим синяком под глазом, Шон медленно шел через ржаное поле. Место это он не знал, и поэтому не помнил, откуда он приехал, и где находится город, и куда ему следует идти. Он шел наобум, никуда не торопясь.

Саднило плечо, ныл бок, в глаза забилась какая-то пыль, набирал приличные размеры пульсирующий желвак. Сбитые в кровь ноги не хотели слушаться, а на душе было так противно, что хотелось забиться куда-нибудь в дальний грязный угол и сидеть там очень-очень долго… Но, жизнь продолжалась. Эта странная, дерьмовая, непонятная жизнь все еще продолжалась, и с этим надо было считаться, и надо было куда-то идти, что-то решать, кого-то спасать и от чего-то спасаться, трястись за свою шкуру и добывать хлеб насущный, а также делать очень много других, часто совершенно ненужных необъяснимых вещей…

Теперь он был вырван из контекста, просто выдран с мясом, почти что мертвый, едва живой. Каким-то непонятным чудом спасшийся, он растерял все свои ориентиры. Все те, с кем он сегодня сюда приехал, были мертвы, и это давало ему какое-то тайное чувство свободы. Свободы ни с кем не считаться.

И он тоже должен был быть уже мертв по всем законам жанра. Но он был жив. По какой-то странной прихоти этого ненормального человека, он был жив.

Поле кончилось, тропинка, по которой он шел, сворачивала направо и шла вдоль оврага, спускаясь вниз. Шон порылся в карманах куртки и обнаружил там несколько зеленых бумажек. Это были еще те бумажки, которые дал ему Красавчик. Дал для чего-то – сейчас это уже не имело никакого значения. Про них в суматохе последних дней все забыли. А сейчас этого вполне хватит, чтобы начать скромную новую жизнь.

Новая жизнь… Только новая. Старая сейчас была невозможна, да и, если говорить абсолютно честно, она ему уже порядком опротивела. Как и все его другие старые жизни. Каждая из них в свое время оказалась невозможной. И все они ему в свое время опротивели.

Шон подошел к протянувшейся от горизонта до горизонта нитке железной дороги. Он свернул направо и пошел дальше – вдоль пути. Вдоль пути можно идти очень и очень долго…

Какой будет эта новая жизнь, Шон не знал. Вполне возможно, и даже скорее всего, она будет такой же бездарной, как и все остальные. Но сам миг этот был прекрасен.

Это был один из тех немногих моментов в жизни, когда человек на самом деле способен что-то решить САМ, если он, конечно, поймет это и у него хватит смелости. Решить сделать ЧТО УГОДНО. КАК УГОДНО и ГДЕ УГОДНО. Просто потому, что он так решил…

Он не хотел загадывать наперед… Почему-то, когда загадываешь наперед, все время получается какая-то фигня. Там, впереди, он обязательно разберется, что к чему, по ходу дела…

А пока он шел вдоль железной дороги. Шел вдоль пути…

Вдалеке показалась небольшая платформу с навесом, под которым стояла аккуратная скамеечка. Сверху над навесом большими буквами было написано:

ГАИ

Шон подошел к навесу и устало опустился на скамеечку. Наконец то можно спокойно сесть, ни о чем не думать, ничего не делать. Очень-очень долго… Потом, конечно Шон проголодается. И придется о чем-то думать и что-то решать. Но это будет нескоро. Это будет в каком-то другом времени. А пока…

Вдалеке загрохотал поезд. Вот он идет, такой тяжелый, сейчас пронесется, оглушив металлическим лязгом и будет медленно тормозить. На нем можно будет поехать. Поехать и выйти на любой станции. На любой, на какой только он решит… Или… Или всего один рывок. Закрыв глаза. И больше никогда ничего не надо будет решать…