Упавший лист взлетел на ветку. Хроники отравленного времени

– Я – майор пожарной охраны. – продолжал Колосков.

– Я ничего не поджигал – быстро ответил я.

– Вы не поджигали – подтвердил Колосков – Другие подожгли. Собирайтесь. Сгорел ваш павильон…

Вообще, это, наверное, прекрасно – теплая летняя ночь. Но не тогда, когда едешь на офицерском пикапе осматривать пепелище. Наскоро одетый, не выспавшийся, я сидел на пассажирском сиденье. Рядом крутил баранку Колосков. На его лице не было никаких эмоций. Для него это была просто работа.

Никаких особых эмоций не чувствовал и я. Возможно, это была еще та стадия, когда не веришь в дурные вести, или их не понимаешь, или думаешь, что все еще обойдется. Я еще не осознавал, что сейчас мы с Колосковым едем осматривать наши с Майком рухнувшие надежды.

Когда мы вышли у ворот, нас там уже ждал директор рынка. Он, недовольный, с посеревшим лицом, стоял под фонарем, засунув руки в карманы. Увидев нас с Колосковым, он сразу вскинулся:

– Что, Нагорный, допрыгался?! А если б полрынка сгорело с твоим сараем?! Ты почему проблемы свои не решаешь, а?!

– Пойдемте с нами – сказал ему Колосков – подпишете акт о пожаре.

Когда мы подходили к месту, я осознал все масштабы бедствия. Уже от самых ворот чувствовалась гарь. Рядом с павильоном бойцы трех расчетов в полной экипировке скатывали шланги, заправляли их обратно в машины и собирались уезжать. Я посмотрел на павильон. Вернее, не то, что от него осталось.

Огромный, накренившийся на бок сугроб пены оседал, обнажая покореженные, обуглившиеся стены, выбитые окна, сорванную с петель дверь, открывавшую черный разверстый зев, из которого валил пар, казавшийся в желтоватом свете фонарей ядовито-зеленым. Мимо моих ног в решетку ливневой канализацию стекал грязно-серый поток воды.

Вот теперь внутри у меня все упало. Я кинулся к этому черному зеву, но майор Колосков меня остановил.

– Сейчас не стоит – сказал он, схватив меня за руку – Опасные продукты горения могут еще оставаться в воздухе.

Я сел на бордюр перед павильоном, почти не слушая то, что говорит майор. До моего сознания доносились лишь обрывки фраз: «очаг возгорания… снаружи… почти у входной двери… тушение водой не дало эффекта… горючее вещество… возможен поджог».

Потом я подписал какие-то бумаги, и директор рынка подписал какие-то бумаги. Потом директор рынка ушел, бормоча под нос обвинения в мой адрес.

Колосков сунул мне в руки листки бумаги:

– Возьмите.

– Что это? – спросил я.

– Акт о пожаре – ответил Колосков.

– Зачем он мне? – спросил я.

– Берите – ответил Колосков – Будет возбуждено уголовное дело. И пока ничего не делайте с этим – он указал на сгоревший павильон. Будет проводиться экспертиза.

Потом майор предложил подвезти меня домой. Но я отказался. Майор ушел, а я остался сидеть на бордюре. Не выспавшийся, наскоро одетый. На ногах у меня были домашние тапки.

Я сидел и думал. Мне не представлялось, как мы все это будем восстанавливать, сколько это будет стоить денег, времени, сил. Я не знал, как это все воспримет Майк. И вообще, как это все будет. Я не знал и не хотел об этом думать. Думать об этом мне было страшно. Делать ничего не хотелось. Хотелось биться головой об стенку и плакать.

Начало светать. Я взял себя в руки, поднялся и, наплевав на предупреждение майора и продукты горения, подошел к павильону. Переступив через оплавленную вывеску, я поднялся на крыльцо. Острый запах гари ударил мне в нос. Я вошел внутрь. В предрассветном сумраке там все казалось иссиня-черным. Я поднял голову и увидел, как сквозь дыру в прогоревшем потолке просвечивает тяжелое серое небо. Под ногами хрустели какие-то осколки. Я обернулся и пошел назад, ориентируясь на отсвечивающий сумеречным светом проем двери.

На улице я вдохнул свежего воздуха, но казалось, что гарь уже навсегда въелась в легкие. Испытав сильный приступ кашля, я согнулся. Когда я откашлялся, я выпрямился и, не торопясь пошел к выходу. Прямо перед собой, в двадцати метрах по курсу, я увидел темный силуэт чайной. Два дня назад я был там. Я стоял там и смотрел сюда, на свой павильон, на это место, где я сейчас стою. Смотрел и видел то, что мне сильно не понравилось.

А до этого у меня был разговор. Разговор с прапорщиком Карнауховым.

Я подошел к дверям чайной и сел рядом на землю, опершись уставшей спиной о стенку. Сел и стал ждать. Когда-нибудь эта чайная откроется. И когда-нибудь, я это знаю, в эту чайную зайдет прапорщик Карнаухов.

Глава 44. Шон. Никаких сафари.

Кого ты, тот и тебя

Восьмой закон Гермеса Трисмегиста.

Шон въехал во двор и, довольно шумно, до черного дыма из выхлопной трубы, припарковался, въехав задним ходом на высокий тротуар. Шон, выскользнув из машины, прошел к подъезду мимо забивавших «козла» пенсионеров, чувствуя на себе недобрые взгляды.

– Сталина на вас нету, смотри до чего оборзели – просипел кто-то за спиной.

Шон обернулся и увидел много людей, стоявших у высокого каштана. Что там происходило, он не видел. Шон подошел поближе и стал продираться сквозь толпу. Ему показалось, что там должно быть что-то очень важное.

– Такой молодой… – простонал рядом женский голос.

– И дочка маленькая осталась – подхватил еще один.

Толпа расступилась и Шон замер в ужасе. Он оказался один в пустом круге, вокруг которого плотно стояли люди. Прямо в центре этого круга перед ним болтались, покачиваясь на ветру ноги в камуфляжных штанах.

А потом зазвонил телефон, и Шон проснулся. Подойдя на непослушных ногах к тумбочке, на которой стоял аппарат, он снял трубку.

– АЛЕ! – недовольно и резко ответил он.

– Здорова, придурок! – послышалось в ответ.

– А, кто это? – неуверенно спросил Шон.

– Ты что там, берега попутал?! А ну срочно ко мне!!! Фокусник, бля… – прозвучало в ответ, а затем раздались короткие гудки

Звонил это, конечно, Красавчик. Больше и звонить-то было некому…

Шон неприязненно посмотрел на себя в зеркало. Лицо опухшее. Глаза красные. Во рту привкус ваты. Щетина уже переросла все допустимые пределы. Надо срочно приводить себя в порядок.

Шон с неохотой пошел в ванную.

Через некоторое время, посвежевший, гладко выбритый, пахнущий дорогим одеколоном, с посвежевшим дыханием, Шон вышел, накинув на плечи полотенце. Он зашел на кухню и допил початую бутылку «Боржоми». Затем он вернулся в комнату. Чувствовать себя он стал получше, вот только на душе было неспокойно. На стуле лежала футболка и джинсы. Шон взял одежду брезгливо двумя пальцами и бросил в стиральную машину. От футболки несло потом, гарью, бензином и алкоголем. Джинсы были не лучше – от них, хоть и не разило так сильно, вид у них был такой, словно Шон в них прошел пешком километров пятьдесят по сильно пересеченной местности: бурые, зеленые и желтые пятна, и огромная дыра на правом колене.

Шон извлек из шкафа еще одну футболку и спортивные штаны, а потом стал одеваться. На душе было неспокойно. Вчера для недовольства Красавчика были вполне понятные причины. Сегодня же причины эти были крайне неясны.

Наконец Шон оделся, обулся и вышел во двор. Там у кустов стояла его боевая машина Ауди-100. Не какой-то там, Пассат, естественно… Он открыл дверь, сел за руль, завелся, выехал задом из кустов и, вывернув руль, неторопливо поехал.

Через полчаса он подъехал к дому Красавчика. Красавчика видно не было. У ворот стояла хорошо знакомая ему братва. Быба ходил туда-сюда, прихрамывая и прикрывая руками пах. Длинный сидел на корточках и докуривал дымящийся обрубок фильтра. Вася Сенокос стоял, скрестив руки на груди, с голым торсом, и подставлял летнему солнышку свои «купола».

Из-за дома появился Красавчик. В черной футболке, бермудах в цветочек и черных шлепанцах типа «сланцы». Красавчик заметно нервничал.

– Тащите этого урода сюда! – крикнул он.

Шон напрягся, но не успел ничего сделать. Длинный с Сенокосом схватили его за руки и, протащив шагов десять, швырнули его в уже знакомый шезлонг. У стоявшего рядом Красавчика в руках откуда ни возьмись оказался моток скотча. Того самого, серого. Не прошло и полминуты, как руки Шона оказались примотанными к подлокотникам.