Упавший лист взлетел на ветку. Хроники отравленного времени

– Сейчас ничего нельзя сделать, надо ждать, когда уедут.

Шон мог бы его понять, но его сегодня чуть не грохнули. Два раза. Из-за какой-то полоумной бабы, которую он по своей глупости вознамерился спасать от приключений.

Он выхватил пистолет из кармана, снял с предохранителя и направил его в лицо Прапору.

– Тебе бабло дали? – спросил Шон.

– Дали… – Прапор побледнел, голос его задрожал.

– Где товар?

Прапор молчал.

– Где товар, твою мать, я тебя спрашиваю?! – утратив всякую осторожность Шон повысил голос.

– Будет… Через пару дней… Я обещаю – Прапор с трудом подбирал слова.

– Жду до завтра – жестко сказал Шон – Не будет оружия – гони назад бабло. Завтра включаю счетчик.

За спиной Шона скрипнула дверь. Он быстро обернулся, автоматически направив оружие на источник звука. Дверь в квартиру Прапора была приоткрыта, но в проеме никого не было. Шон опустил взгляд ниже и увидел там пару испуганных карих глаз. Это была девочка лет шести.

– Папа, ты там скоро?! – спросила девочка – Мне уже скучно.

– Сейчас, золотко, папа уже скоро… – ответил Прапор.

Шон опустил пистолет. Коротко глянув на Прапора, он кинул:

– В-общем, ты меня понял.

Прапор молча стоял, опустив глаза. Спрятав оружие, Шон обошел застывшего Прапора и стал спускаться. Когда он вышел из подъезда, старикашки кричали друг на друга, брызжа слюной, и он прошел мимо них незамеченным. Он сел в свой автомобиль и рванул с места, звонко ударившись глушителем о бордюр.

А теперь домой… Нет, сначала в магазин. Купить чего-нибудь пожрать и бутылку вискаря. Нет, лучше водки. И красного полусухого. А еще лучше шампанского. А потом домой. И никаких дел. И никаких мыслей.

Выпить сразу залпом стакан «северного сияния» или какого-нибудь еще очистителя мозгов. И покурить. А потом, когда уже станет на всех наплевать, сварить себе «дошик» или пельмени. И нажраться до отвала. А потом выпить еще один стакан, не торопясь, смакуя, со смачной отрыжкой. И развалиться в кресле.

И посмотреть какой-нибудь тупой сериал. А еще лучше порнуху. Пожестче. Где грудастых чешских сучек таскают за волосы и трахают в задний проход.

Чтобы забыть все это дерьмо и не вспоминать… Чтобы не помнить.

Чтобы до утра убить этот мозг. А утром проснуться с чувством легкой амнезии и попытаться прожить еще один день.

Когда Шон с двумя увесистыми пакетами из супермаркета поднялся к дверям своей квартиры, он увидел торчащую из дверей записку. Развернув ее, он узнал почерк Красавчика:

Лошара из Сайгона берега попутал.

Разберись, пжл.

П-ч.

Шон скомкал бумажку и сунул ее в карман. Он открыл дверь, зашел внутрь и опустил пакеты на пол прихожей. Жалобно звякнуло стекло бутылок. Шон порылся в одном из пакетов и достал оттуда бутылку водки. Быстрым движением он свинтил с бутылки пробочку. Сделав хороший глоток, он закрутил пробку и поставил початую бутылку на трюмо. Шон посмотрел на свое отражение в зеркале и хищно осклабился.

Что ж разбираться, так разбираться. Это мы могем… «Макаров» все еще лежал в кармане куртки.

Шон вышел, захлопнул дверь, спустился к своей машине и открыл багажник. Там одиноко лежала металлическая канистра с бензином.

Разбираться – это всегда пожалуйста…

Шон закрыл багажник и нащупал в кармане зажигалку.

Глава 43. Нагорный. Крушение надежд.

Нам на самом деле нечего терять, кроме своих оков, поскольку все, что мы имеем, является оковами

И.Чекомазов.

Мне снился прекрасный сон. Редко снятся такие чистые, чудесные сны. Я шел босиком по полю. Вокруг меня никого не было. Я чувствовал, как ноги мои утопают в мягкой, шелковистой траве. Отовсюду на меня лилась прекрасная музыка. Она было прекрасней всего на свете. Мне казалось, что эту музыку я уже когда-то слышал. И я пел. Из меня вырывались слова, которые казались мне знакомыми с самого детства. Я пел и шел по траве. Это было так прекрасно. И это было так просто, и ничего не надо было делать больше.

А потом земля вздрогнула, небо потемнело и раздался короткий резкий неприятный звук – какой-то тревожный трубный глас. Он ворвался в мой сон и опять затих. Я огляделся по сторонам, а потом на меня опять полилась чудесная музыка, и я снова пел и шел по траве.

А потом глас повторился, налетел ветер, я еле устоял на ногах. Земля стала уходить у меня из-под ног. Меня обуял панический страх. Но потом снова все затихла стихла и опять на меня полилась музыка. Она стала тише, но я снова запел.

В третий раз глас был уже таким громким, будто прямо надо мной кто-то трубил в гигантский рог. Я упал в разверзшуюся подо мной трещину и проснулся.

Изо всех сил надрывался дверной звонок. Я нащупал выключатель и включил свет. За окнами была глухая ночь. Звонок орал, не переставая. Я встал и накинул на себя халат. Сердце бешено колотилось.

Я пошел к двери, мельком глянув на часы. Была два часа ночи. В любом случае звонок в дверь в такое время не сулил ничего приятного.

Постель Майка была аккуратно заправлена. Я вспомнил, что накануне вечером он отбыл в Джизак договариваться о поставках первых партий товара. Я взял в руку молоток и спрятал его в широком рукаве халата. Не спрашивая, кто – в таких случаях это почти никогда не дает никакой пользы – я повернул замок и резким движением распахнул дверь.

На пороге стоял человек в форме.

– Вы Нагорный? – спросил он.

– Я – Нагорный. – ответил я.

– Александр Сергеевич? – спросил он.

– Александр Сергеевич. – подтвердил я.

– Я – майор Колосков. – сказал он – Одевайтесь. Поедете со мной.

– С вещами? – спросил я.

Форма не была похожа на милицейскую. Милиция сейчас носит «мокрый асфальт».

– Шутить изволите… – горько усмехнулся Колосков.

И на военную, камуфляжную, не похожа. Это другая – какая-то темно-бирюзовая.