Белый павлин

Ольга: А что, не говоришь?

Люба: Нет. После двадцати лет семейной жизни о чем можно разговаривать. Бытовуха. Сашуня. Свекровь. Проблемы на работе.

Ольга: Да ладно тебе, я вообще-то пошутила. Возможно, не очень удачно.

Люба: Фиг с ним. Потом подумаю.

Это знаешь как? Вот вчера едем мы с мамой и Сашуней в автобусе. Мы с мамой разговариваем, Сашуню о чем-то спрашиваем. Она молчит. Вопрос повторяется – она молчит. Мама наконец ей говорит: "Ну мама! Ты что, не слышишь, что я тобой разговариваю?" – "Я все слышу, – отвечает Сашуня. – Просто о чем с вами разговаривать?"

Ну вот и мы с Вовкой также. О чем нам разговаривать? Все и так понятно. Он устает, как сволочь, на своей работе. И разговаривать, кажется, способен только в выходные, когда выпьет. Ну а я, как видишь, отрываюсь как могу. Я с тобой разговариваю. А с мужиками-то чего? О чем с ними разговаривать?

Ты-то как?

Ольга: Да я мучаюсь, что можно мужчине подарить на день рождения. Это мне опять мой одногруппник написал. Хочет встретиться. То ли дети на каникулы уедут, то ли что. А у него ДР.

Люба: Я даже не знаю… Подарки мужчинам – вещь немыслимая. Галстук? Запонки?

Ольга: Я, видишь, хочу не очень дорогой подарок. Что-нибудь одновременно милое и приличное. Прям мучаюсь.

Люба: Не знаю, что тебе посоветовать.

Ольга: Ладно. Придумаю что-нибудь. Спокойной ночи!

Люба: Спокойной ночи.

***

Снова и снова я думаю о том, что мне нечего сказать об отце. Все, что я помню, я помню смутно, в дымке, потому что всегда были другие интересы. Только отдельные моменты сохранились в памяти. Вот эта щетина, то, что он любил пиво, которое в те времена было не достать, и любил пиво с воблой, и учил меня заниматься спортом, и явно был начитанным и образованным человеком (ведь не может быть у неначитанного человека столько книг в шкафах?), и, кажется, в войну он был командиром роты и выжил, единственный из всей роты, и было ранение в живот, после которого его не комиссовали, а снова отправили на фронт – но это такой странный набор фактов, я даже не уверена, что фактов, это странный набор отдельных штрихов, черточек, вымыслов о моем отце, из которых невозможно составить цельный образ. Во всяком случае, постороннему. Но и этот образ с течением времени исчезает из моей головы, растворяется в прошлом, и моя дочь меня спрашивает: а что ты помнишь о своем отце? а я помню только это: щетину, спорт, книги, Вовку с отрядом приятелей, Николай Иваныча, который по странной случайности был моим крестным – да и причем тут вообще Николай Иванович? Я не помню ничего о своем отце. Смутная зыбкая фигура, исчезающая в прошлом.

Он был инженером. Он закончил ЛИИЖТ. Из этого я могу предположить, что на войне он либо строил железнодорожные пути, либо их взрывал. Что он пережил там? Почему он женился на моей матери? Что я знаю о его матери? Не хватает корней. Я завидую аристократам. Они помнят свой род не то что до седьмого колена, но иногда и дальше. Есть записи, есть факты. Вот этот создал состояние, а этот его прокутил. И случилось это в 1516 году. И об этом есть записи в амбарных книгах. Или не амбарных. А тут – все сметено, все неизвестно, и когда понимаешь, что надо спросить, спрашивать уже некого.

***

Я помню лето в Петродворце. Мы приезжали туда вместе с бабушкой в гости к бабушке Клаве, Клавесине. Клавесина жила в пятиэтажке, на четвертом, что ли, этаже, в крохотной однокомнатной квартире. Балкон, тюлевые занавески на окнах, фарфоровая балерина на телевизоре (господи, я нашла такую же балерину с отбитой головой в Пушкине за комодом и теперь мучаюсь, как приклеить ей эту голову). Кровать, стоящая в углублении комнаты, с пуфиками, подушечками – много-много подушек, одна другой меньше, целая пирамида, закрытая сверху вязаным тончайшим покрывалом, которое вязала Мария Никифоровна или Екатерина Кузьминична? Я бегала гулять во двор, бабушка звала меня с балкона. Как мы все помещались в этой квартире?

Сейчас мне кажется, что все мои родственники женского пола скрывались в квартире у Клавесины во время своих романов. Туда сбежала Сашуня со своим ненаглядным Колей, туда же бегали мама с папой, а сама Клавесина, вероятно, в это время скрывалась у сестры в Ленинграде. Как они договаривались – без телефонов? С помощью телеграмм?

Мы ходили гулять в парк, волшебный петергофский парк, дворец Монплезир, фонтаны, пруды, цветы, деревья и настоящий лес. Дворец Монплезир и садик около него были целым миром, гулять там и рассматривать все можно было долго, очень долго. Перед входом в парк продавались маленькие пластмассовые пупсики – не немецкие, а крошечные куколки, у которых вращались ручки и ножки, и мы с мамой шили им платьица. Мама делала мне куколок из мулине – крошечные нитяные куколки полностью помещались в спичечный коробок, который служил им спальней. У них были длинные волосы, как у настоящих принцесс, а жесткость спичечного коробка можно было смягчить ватой и цветами.

Мы приезжали в Петергоф на электричке, потом долго ехали на автобусе, а до парка от Клавесины можно было дойти пешком. Есть мороженое – о, эти прекрасные деревянные палочки и вкус картонного стаканчика, из которого выскребаешь последние капли крем-брюле! Сейчас уже не делают такого, это точно.

И фонтаны – волшебные фонтаны с волшебными камушками – никогда не знаешь, из-под какого камня вдруг забьет вода и обольет тебя с ног до головы, и думаешь, что надо наступить на этот камень… или нет… на этот? а может, вон на тот? И в счастье своего детства не знаешь, что вон там, в зеленой будке за кустами сидит мужик и нажимает на кнопочку. Вершитель судеб на зарплате паркового работника.

***

Новое сообщение от Никита

Как дела у моего солнышка?

Да хорошо дела. Все в порядке. Когда мы наконец с тобой увидимся?

Маленькая моя я делаю что могу. Но с работы не вырваться никак.

Жалко. Может, ты сможешь на следующей неделе?

Я подумаю малыш. Я постараюсь. Я очень тебя люблю.

Я тоже тебя люблю. Постарайся, пожалуйста. Я очень скучаю.

Удалить всю цепочку сообщений?

Сообщение будет удалено.

Удалить.

***

Когда мы приехали после войны в Ленинград, мама пошла работать в подвал, в кочегарку – тогда еще углем отапливали. Там до войны была прачечная. Крысы бегали. Мама четыре котла топила, на тачке возила уголь, подбрасывала в топку. А я приходила к ней всегда, приду, посмотрю, покушать принесу или что еще, и смотрю, как она работает.

Из школы ходила – мальчишки провожали меня до дома. После школы с подругой встречалась. А к ее матери приехала сестра, двое детей – такие же как мы по возрасту, девочка и мальчик. Мальчик стал за мной ухаживать. Я иду, и он идет меня провожает. Я вхожу на лестницу, а он за мной бежит, я от него убегаю, дверь закрываю. Такой вот поклонник. Ухажер.

А в нашей квартире, в которой мы жили до войны, на Куйбышева, поселилась баба, в ЖАКТе она работала. Когда приехали из эвакуации, мы ее выгнали. Она украла у нас все папины картины – большие картины были, как в музеях, папа рисовал. Картины не вернули. Папа хорошо рисовал. Он у меня был замечательный, ни пьянок, ничего такого не было. Дед вот выпивал, у бабушки были припадки эпилепсии. А так много чего еще разворовали. Было пианино, на пианино эта баба ставила чашки, испортила его.

Пианино мы потом продали – я уже не играла. Потому что я забыла, как играть. И мама решила продать пианино. Был один знакомый из дома на другой стороне, он и посоветовал – там жила женщина, у нее три сына, младшего звали Виктор. А старший сын играл на пианино. В их дом и продали – деньги были нужны. Подружились с Виктором, он меня любил, и я его любила. Ухаживал, приходил ко мне. Даже ночевать оставался, когда в доме были тетя Клавдя и мама. Целовались ночью. Но ничего такого! А потом как-то расстались… Я просто видела, что шел он с другой девушкой по улице, и закончила все эти ходьбы.

А потом… Марта была маленькая, мы снимали дачу. По финляндской дороге уезжали. Приехала машина погружаться, и идет Виктор. Остановился, посмотрел на мою дочку. Какая у тебя хорошая дочка! – говорит.

Когда я приехала с дачи, заходил ко мне переговорить, и был еще не женат. Но уже был конец всему, я его не простила.

Его мать тоже выходила из дома своего, а моя мама в коляске катала Марту. Говорит маме: "Какие у Саши хорошие девочки, а у Виктора нет!"

Такая вот история.

***

Удивительная штука – простые истории. Вот это вот все: родился, женился, развелся. 17 абортов, он ее изнасиловал, когда ей было шестнадцать, а потом в шестьдесят она вышла за него замуж, чтобы обеспечить своего любимого внука ленинградской пропиской. И всегда это рассказывается просто, а сколько таких историй? И я понимаю, что знаю лишь малую часть, основной сюжет, даже не сюжет, а фабулу – кратко, пунктиром по жизни, по целой жизни целого человека, а сколько там, за этим пунктиром? Тири-тири-там-там-тирам, тоненьким пунктиром…

Мама рассказывает, бабушка рассказывает, прабабушка рассказывает. Все эти истории умещаются в полтысячи слов, редко – в тысячу. И я никогда не знаю, сколько чувств стоит за этими историями. Что думала шестнадцатилетняя Клава после того, как ее изнасиловал муж старшей сестры? Что думала Сашуня после того, как ее нерожденный сын вывалился в унитаз, а потом она нашла письмо от любовницы мужа с обещанием родить сына? Что думала Зоя, когда отправила мужа на фронт, а после этого, чтобы вывезти дочь из блокадного города, согрешила с главным инженером завода?

Иногда я думаю, что ничего. Это мы все такие изнеженные, думаем о морали, возможности – или невозможности абортов, правах женщин, феминизме и черт знает о чем еще. А они? Думали ли они об этом или это была такая норма жизни? Ну изнасиловал. Отряхнулась и пошла дальше. Как и после того аборта – мама вынесла зародыш в Неву, а она отряхнулась и пошла дальше, и родила, и еще семнадцать абортов сделала.

Но кто я такая, чтобы отказывать им в чувствах? И неправда все, что я написала. Просто тогда это было неважно. Но ведь они чувствовали, любили, ненавидели, страдали. И память не хранит об этом ничего, мы можем только догадываться. И даже тут я могу рассказать только о событиях, но не о чувствах. Я могу догадываться, какими были эти чувства и какими были эти люди, но ничего, ничего не знаю о них, кроме вот этого тонкого пунктира. И хочу ли я знать больше? Я не знаю.

***

– Да, мама.

– Люба, я тут подумала и поняла, что у меня есть еще одно Важное Дело. Я не хочу про него говорить, но оно очень важное.