Грешница, путь во тьму

Его лицо не выражало ничего, лишь ярость кипела в его сердце.

Он не любил Эдиту. Не знал, как можно любить столь грешную душу. Считал её губительно красивой и полной молодости. Считал, что её нрав опасен. А на её лице слишком открыто читались ненависть и презрение. И от того злился ещё больше.

Знал, что он стар. Знал, что слишком строг к ней. Но она была олицетворением того, что он никогда не мог получить. Когда был молод не мог получить в свои руки таких прелестных и очаровательных девушек от того, что был беден.

Ему оставалось лишь сгорать от любви к очаровательным дамам. А те смеялись над ним. Они декламировали стихи на латыни и французском, насмехались над его неграмотностью. У его родителей едва хватило денег, чтобы дать ему хотя бы основы образования.

Когда он начал уверенно продвигаться все ближе к деньгам, он едва мог читать по-английски. Даже сейчас было стыдно за свою необразованность. Знал математику и родной язык. Но не обладал краснословием и изяществом речи. Не мог найти очарования в книгах и стихах.

Сейчас он тоже не мог получить любовь прекрасных дев. Единственное, что они в нем видели – это старик с деньгами. Думали, что такие старые денежные мешки не способны любить, он же думал, что его невозможно полюбить.

Он никогда не мог удержать в своих руках то, что хотел. Тогда из-за бедности и необразованности. Сейчас получал презрение из-за безобразной внешности – явный призрак старости. За деньгами и нарядами скрывал плохое образование и сухой ум. Вся его суть была направлена на приобретение положения в обществе. У него не было времени учиться петь, писать стихи или же учить французский. Теперь было поздно. Его мозг закостенел и его не заставить мыслить о чем-либо помимо обогащения.

Ему даже было немного жаль Эдиту.

Особенно когда он смотрел на себя в зеркало и видел безобразного старика.

В субботу после служение его злость начала усмиряться, но её огонь вспыхнул с новой силой, когда он вышел во двор.

Сжал до боли кулаки, костяшки побелели, а дыхание сбилось. На скулах заиграли желваки.

Мария вешала стирку. Старательно развешивала белоснежные простыни и бросала стыдливо-влюбленные взгляды на садовника. Влюбленность ни с чем не спутать. Невозможно сыграть взгляды украдкой, полные любви.

На рыжих волосах Марии играло солнце. Они казались огнем. А светлая кожа практически сверкала. Нежные, аккуратные руки расправляли складки на белье. А щеки девушки были покрыты нежным, девичьим, розовым румянцем.

Он ненавидел Марию. Ненавидел за то, что она красива. Ненавидел за то, что она прелестна. За то, как дрожит в страхе её голос и это звучит очаровательно. За то, что её кожа нежна, как лепестки белой лилии. И за то, что голос звучит, как самая нежная мелодия.

Ненавидел за то, что она видит в нем безобразного старика.

Ненавидел за то, что она никогда не будет в его объятиях по своей воле и никогда в её сердце не загорится нежность и любовь к нему. Для нее он строгий господин – мистер Эшби.

– Мария! – с притворным безразличием позвал он.

Девушка вздрогнула и перевела на Иоханна испуганные, широко распахнутые глаза. Они сверкали голубизной неба. Казались бездонными и до ужаса наивными.

Даже её испуганная дрожь была по-девичьи очаровательной и это злило ещё больше.

– За мной, – он развернулся на пятках и последовал в дом.

Девушка бросила последний, тоскливый взгляд на садовника и быстро засеменила за мистером Эшби. Она не успевала за его широким, быстрым шагом. Едва не бежала, постоянно сбиваясь с темпа и спотыкаясь. Испуганно и смущенно тупила взгляд.

Иоханн зашел в свой кабинет и подошел к столу. Оперся на него поясницей и скрестил руки на груди.

За его спиной было начищенное до блеска большое окно. Ярко сверкало солнце от чего мужчина казался выше, более грозным. Из-за света из-за его спины он казался черной, пугающей тенью.

– Налей, – указал глазами девушке на бутылку алкоголя и бокал.

Она подошла ближе, чувствуя, как дрожат колени. Этот мужчина всегда вселял в неё страх и трепет. Ей хотелось держаться, как можно дальше от него. Весь кабинет был пропитан какой-то атмосферой строгости и власти.

Высокие и мощные книжные шкафы. На полу дорогой ковер, который слуги по много часов вычищают.

Стол был массивным, с множеством ящиков. Был прост, но древесина выдавала – стоимость этого стола была непристойно высока. Он стоил целое состояние. Цвет смесь коричневого цвета древесины с красным оттенком.

Девушка подошла ближе к столу и взяла бутылку с алкоголем.

Наклонила её над бокалом, стараясь не пролить ни капли. Но это было сложно, её руки дрожали. Бутылка в её руках ходила ходуном. Несколько раз звякнула горлышком об бокал.

Протянула бокал Иоханну, не смея поднять взгляда. Он уверенно его забрал, задевая тонкие пальчики девушки своими большими, сухими пальцами. Она едва удержалась от порыва отпрыгнуть назад и вытереть с руки это вызывающее страх прикосновение.

Мужчина не отводил от неё взгляда. Медленно пригубил алкоголь, а после причмокнул губами, будто старался распробовать.

– Скажи, Мария, – обманчиво мягко начал, растягивая слова, – за что я тебе плачу?

– За то, чтобы я исполняла обязанности слуги, – дрожащим голосом, не смея поднять взгляда, промямлила девушка спустя несколько секунд тишины.

В её голове была пустота. От страха она не могла ухватиться ни за одну мысль. Ей казалось, что в её черепе – чернеющая пустота.

– Мне кажется, ты это не понимаешь, – сделав ещё один глоток с бокала и поставив его обратно на стол, медленно продолжил. Девушка не смела ответить, – в обязанности слуги не входит быть проституткой. Я не потерплю в своем доме блудницы.

– Что? – едва слышно прошептала. Её губы дрожали от непролитых слез. Перед её глазами все расплывалось, девушке казалось, что она сейчас утратит сознание от ужаса. – я не понимаю. Я ничего…

Она вскрикнула, упав на колени, когда её щеку обожгла пощёчина.

Прижала свою холодную ладонь к обожжённой ударом щеке. Перед её глазами был ковер с замысловатыми рисунками и начищенные ботинки мистера Эшби.

Это был не первый раз, когда мужчина наказывал её ударами. Бывало парочку раз он её высекал. Это было нормальным в многих домах.

Но всегда было страшно и унизительно.

Она не смела подняться с колен. Низко опустила голову, не глядя на мужчину.

– Думаешь, я не видел твоих взглядов на того мальчишку? – пугающе тихо сказал мужчина. – Я не потреплю в моем доме распутства. Хочешь грешить – иди в бордель.

– Прошу вас! – воскликнула девушка, подавшись вперед.

Обняла колени Иоханна, прижавшись к ним. Глядела сверху вниз. По щекам бежали крупные капли слез, а губы по-детски дрожали. Волосы падали на лицо, а щека горела красным пламенем.

Мужчина в презрение оттолкнул её и отдал приказ подняться и встать к нему спиной.

Девушка послушно это сделала. Глядела в стену, дрожа всем телом.

Услышала, как открылся один из ящиков стола. А после свист и острая боль от удара плетью по спине. Не сдержалась и вскрикнула, а после закусила губу, пытаясь удержать крики и стоны боли.

Хваталась за собственные одежды, сжимала кулаки, будто думала, что это угомонит боль и страх. Но удары продолжали сыпаться.

Лишь, когда она не удержалась и упала на колени, мужчина отложил плеть и холодно велел ей убираться, сказал, что надеется, что она усвоила урок.

Девушка кивнула, не смея открывать рта. Боялась, что не сдержится и разревется, как ребенок, просясь к матери. На секунду, будто нуждалась в передышке, уткнулась лбов в ковер.