Комната на семнадцатом этаже

Когда Виталик закончил свет горел только на кухне. Родители уже отправились спать, а за окном стемнело. По стеклу били крупные дождевые капли и иногда черное небо расчерчивала кривая вспышка молнии.

Он помыл руки и вытер их полотенцем, краем глаза замечая ярко зеленые яблоки на столе в небольшой корзинке. Такие любил Женя.

«Ты чего ещё не спишь? – зевнул, а потом громко откусил от яблока. – Поздно уже»

Виталик развернулся, пытаясь не смотреть на яблоки и не включая света, чтобы не мешать родителям, и пошел по коридору. Шаги замедлялись, а возле знакомой двери и вовсе он остановился. Не мог заставить себя сделать ни шагу. Осторожно, как будто боясь чего-то, он толкнул дверь и та приоткрылась. Окно выходила на улицу, где ярко светил фонарь, и Виталик мог разглядеть очертания предметов. Он неуверенно зашел и закрыл за собой дверь. Он всматривался в тени и глубоко вдохнул запах нежилой комнаты. Он нерешительно нажал на выключатель.

Свет был слишком ярким и он, как будто, прогнал наваждение. Вот кровать, на которой лежит плед. Видно коробку, что под кроватью, там Женя хранил разные мелочи. Фотографии, блокноты, памятные вещи, ракушки. Шкаф немного приоткрыт и можно заметить криво висящую футболку. На столе полу-списанная ручка, а на темной столешнице не до конца выведенное пятно.

Когда-то у Жени за этим самым столом потекла ручка. Он помнит, как тот вышел из комнаты с удивленно-испуганными глазами, и руками перепачканными синей пастой. В пасте была половин лица и даже язык, а ведь ему постоянно говорили, чтобы он не грыз ручку.

Виталик неуверенно подошел к столу и прикоснулся к пятну, немного поскреб его ногтем, но то въелось в древесину. Это единственное доказательство той истории. Пятно и его память.

Так странно, подумал Виталик, что в конечном итоге оказывается, что человек живет только в твоих воспоминаниях. Что он существует только там и больше нигде. Больше такого нет и никогда не будет.

Мужчина устало сел на кровать, склонив голову. Дверь тихо скрипнула и Виталик немного поднял голову, как будто та весила тонну.

В дверях стояла мать. И в этот момент Виталик понял, что она чувствует тоже самое. Что квартира и весь мир стали чужими. Она прикрыла за собой дверь и, потушив свет, осторожно села рядом, но кровать все равно скрипнула.

– Здесь все так же… – тихо сказал Виталик.

– Я не могу, – она сделала глубокий вдох, – что-то изменить. Мне кажется, что он вот-вот придёт.

Казалось, с темнотой они могли говорить откровенно, как будто та сохранит их секреты.

– Прошло шесть лет, – это не было порицание.

– Но ведь его не нашли.

«Ты хотела сказать тело, – с горечью подумал Виталик, – Ты хотела сказать, что не нашли тело.»

– Люди ведь не могут просто раствориться, как будто их никогда и не было в этом мире.

«Оказывается, могут.»

От колыбели до могилы

Алина смотрела в потолок вслушиваясь в размеренное посапывание рядом спящего мужа. Потолок казался сероватым и на нем причудливо вырисовывались тени от веток рядом растущего дерева.

Часы показывали без пяти шесть – ей пора было вставать. Было слишком много запланированных дел. Они повторялись изо дня в день, стали неотъемлемой частью её быта. Ей не приходилось составлять ежедневники или списки дел. Алине иногда казалось, что она живет в Дне Сурка.

Она повернула голову и посмотрела на Максима. Солнце ещё не встало и в полумраке, когда не понятно вечер сейчас или же утро, ей приходилось щуриться, чтобы рассмотреть его лицо.

Она всматривалась в лицо мужа, и оно казалось ей чужим. Как будто она не видела его так давно, что оно начало стираться из памяти. Или же, что она студентка, которая после бурной вечеринки проснулась с кем-то смутно знакомым.

Они видят друг друга каждый день, но все равно Алину молчаливо преследует чувство, что у них чудовищно не хватает времени друг на друга. Алина, едва прикасаясь, провела пальцем по щеке мужа. Та немного кололась от отросшей за ночь щетины.

Но когда Максим выйдет к завтраку его лицо будет гладким, правда, будут выделяться несколько красноватых порезов. Они всегда с левой стороны, практически возле подбородка, а иногда бывает, с той же левой стороны, но у крыла носа.

Он всегда бреется перед завтраком, чтобы не доставлять неудобства ей, когда привычно чмокнет в щеку, и Наде. Он обнимает её каждое утро и прижимается щекой к щеке. Это их негласная приветственная традиция. Наде только шесть и у нее по-детски чувствительная и нежная кожа, а Максим заботливый отец.

Алина немного улыбнулась. Когда она смотрела на такого своего мужа: сонного и домашнего, где-то в груди теплело. Прошло уже много лет, которые для неё были мгновением, а она все так же безумно влюблена в Максима.

Они познакомились летом, после школы и были уверенны, что они отличные друзья. Теперь у них по обручальному кольцу и Надя.

Алина опустила взгляд на руку своего мужа, на поблескивающее золотое обручальное кольцо. Иногда, оно немного сползало и можно было разглядеть светлую полосу кожи под ним.

Алина уверенна, Максиму никогда не приходили в голову мысли об измене. И даже если бы он снял кольцо, белая полоса кожи светилась бы упреком. Но Максим был слишком идеальным для измены и иногда, несмотря на всю свою любовь к нему, Алина чувствовала себя рядом с ним отвратительно. Он был таким совершенным, недостижимым. Ей казалось, что она оскверняет его своими приземленными страстями и недостатками.

Она боялась, что кто-то разоблачит её.

Взгляд зацепился за черное пятно таймера на запястье мужа. Такой есть у каждого, цифры на нем бесконечно сменяют друг друга, пока в один день не загорится череда нулей. Каждый раз, когда она смотрела на время отведенное Максиму, она хотела спрятать свой таймер, как доказательство своей лживости.

Его время сократилось на десять лет после рождения Надежды, стронно-иронично противореча данному имени. Врач сказал, что такое часто бывает. Переутомление и недосып урезают отведенный срок.

Максима как будто это вовсе не тревожило. Он всегда мечтал о детях и продолжает мечтать. Он часто заявляет, что хочет пятерых.

Когда родилась Надя он работал, чтобы обеспечить свою дочурку всем необходимым. Он брал дополнительные смены и подработки и казалось получает от работы удовольствие из-за осознания, что это ради Нади.

Он приходил измотанным, едва волоча ноги, часто не успев даже пообедать, а было уже не меньше десяти вечера и, поцеловав жену, шел к Наде и, казалось все его силы возвращались. Он играл с ней, укладывал спать, баюкал и кормил, позабыв о себе.

Максиму отводилось ещё тридцать два года. Он занимался спортом, пытался правильно питаться. Он делал все возможное, чтобы таймер на руке замедлил свой ход.

Но бывает, ты умираешь, даже если у тебя в запасе ещё не один десяток лет. Неожиданно для самого себя принимаешь какое-то решение, к примеру, пойти в бар после работы, вместо того, чтобы вернуться домой. И тогда тебе остается лишь наблюдать как года превращаются в недели или часы.

Ужасно то, что часто нет дороги назад. Ты не можешь понять, что же именно сделал не так. Ты просто сделал один шаг, такой же как вчера, по тому же пути, а времени стало меньше.

Пару лет назад Алина шла по улице и отведённые ей сорок пять лет в мгновение сократились до пяти. Она замерла посреди улицы, глядя на свое запястье, а вокруг сновали люди, иногда её толкая, а Надя дергала её за рукав. Но она не могла отвести взгляда от часов.

Но иногда таймер спасает жизни.

Она, едва не позабыв о Наде, за что после себя ненавидела, сорвалась домой, тут же набирая номер Максима. Она излишне внимательно смотрела по сторонам, обращала внимание на любую мелочь, как будто ей отводилось не пять лет, а несколько минут и она пыталась узнать причину своей преждевременной кончины.

Надя плакала, капризничала и не хотела ехать. Она цеплялась за Алину и говорила, что та обещала, что они пойдут в зоопарк. Алина даже не помнит, как дала своей дочери подзатыльник и плачущую затащила в такси, опять набирая номер мужа.

Тот не отвечал, и Алина нервно кусала губы, отгрызая сухую корочку, до солоноватого привкуса во рту и едва ли не плакала от бессилия. Когда Максим наконец-то ответил она облегченно выдохнула, как будто уже была спасена.

Заикаясь и глотая слова, она рассказала о случившемся. Таксист вежливо молчал и даже не просил успокоить надрывающуюся в плаче Надю, у которой покраснело от натуги все лицо. Девочка, захлебываясь словами повторяла, что хочет к папе, а мама плохая.

Максим приехал всего лишь спустя пять минут, после того как Алина и Надя перешагнули порог дома. Надя уже успокоилась и не рыдала, только всхлипывала и бросала на мать обиженные взгляды.

Но в тот момент Надя только раздражала Алина, хотелось отвесить подзатыльник сильнее, чтобы наконец-то Надя куда-то ушла и не мелькала рядом. Это было не впервой, но в этот раз вспышка раздражения была такой силы, что Алине показалось, что она способна едва ли не убить свою дочь. Та постоянно капризничала и что-то требовала и Алина в этот момент, за что после ненавидела себя, искренне желала, чтобы её дочь просто исчезла.

В младенчестве Надя постоянно плакала. Она не давала спать ни Максиму, ни Алине. Максим спокойно вставал по ночам и укачивал дочурку, напевая колыбельную.

Казалось, его совершенно не волнует отсутствие сна и не раздражает детский плач.

Алина утыкалась лицом в подушку, крепко жмуря глаза, стараясь игнорировать раздражающий детский плач.