Птица огня

– Все равно. Мне тоже душить хочется. И я быстрее.

– Да и мне же на за просто так сундук обещали, а за какое-то чудище! Это опасно!

– Я за сундук с золотом из этого чудища котлету сварю.

– Ну…

– А если не получу своего сундука – то и из тебя.

– Кто ж такую гадость есть будет?..

– Курам брошу. В любом случае, один ты не пойдешь. Где мне потом мой сундук искать, когда ты сбежишь?

Сардан задумался.

– Я еще по ночам целоваться лезу, – сказал он вдруг.

– А я могу с закрытыми глазами кинжалом в сердце попасть.

Музыкант вздрогнул и отстранился чуть-чуть

– Ну! – поторопила девушка.

– Ты знаешь дорогу до замка Сыреш? – кисло спросил Сардан.

– Я здесь все тропинки знаю! – девушка показала пальцем в небо. – Там, наверху.

Сардан вздохнул.

– Ладно, – сказал он. – Если все получится – сундук твой. Мне он все равно без надобности.

Пламя ярости в глазах девушки заменил блеск золота.

– Ладно, – сощурившись сказала она и с подозрением посмотрела на Сардана, – а если не получится, и я не получу своего сундука – я тебе все поотрываю.

– Нет, давай, пожалуйста, этот пункт вычеркнем. Обойдемся в качестве штрафа штанами.

Девушка долго-долго сверлила Сардана взглядом, затем зачерпнула ладошкой немного воды и умылась.

– Договорились, – сказала она. – Поотрываю, а потом заберу штаны.

Сардан неловко улыбнулся.

Девушка опять зачерпнула было воды чтобы попить, но остановилась, посмотрела настороженно на эту странную улыбку, потом на воду, медленно просачивающуюся сквозь пальцы, потом опять на музыканта. Тот, избегая ее взгляда, заулыбался и уставился в кружок неба наверху.

Девушка вскочила, выбросила воду из ладони и стала быстро-быстро тереть пальцами о штанину, мигом спохватилась и вытерла руку досуха о волосы музыканта. Ее звали Ашаяти.

ГЛАВА 3

Вскоре после полудня они заглянули в крошечную лавку артели музыкантов, спрятавшуюся в тени высоченного даришанского храма. Сардан заменил сломанные инструменты, побитые баночки с мазями, одежду, одеяла, добавил скромный комплект походной утвари (тарелка, миниатюрная сковородка, складывающаяся кружка и пара приборов), которой, впрочем, никогда не пользовался, взял в набор футляр с ратирангом, потому что посчитал, что он может пригодится в новом деле, оставил большой и тяжелый гаюдун, в надобности которого на этот раз не был уверен, и написал короткий путаный отчет о последних событиях, читая который, управляющий местным филиалом артели хватался за голову от бесчисленности грамматических ошибок. Затем все же посидели полчаса на постоялом дворе, съели яичницу с салом, в которой Сардан не смог найти ни одного яйца, а Ашаяти закатила скандал из-за вонючего пива. Выйдя наружу, музыкант внезапно обнаружил в себе желание «заглянуть к девочкам», но резкий удар в пах оказался весомым доводом против этого незапланированного похода. Ашаяти заскочила на минуту в свою бывшую комнату – пришлось лезть через второй этаж, потому что вокруг кабака по-прежнему наматывал круги взбешенный хозяин, чинивший окна. Она выбралась на крышу с крошечным свертком личных вещей, луком и колчаном, перескочила на другой дом и сиганула вниз. Получилось вроде бы и ловко, но, прыгая, она подвернула ногу и на землю рухнула как сбитая птица.

Сардан ждал возвращения Ашаяти под навесом старинной гончарной мастерской и слушал доносившуюся с соседней улицы музыку. Играли две цитры, а аккомпанировал им какой-то небольшой ударный инструмент с глуховатым звуком. Барабаны и перкуссия были нехарактерны для музыки Веренгорда и окружавших его земель, местные музыканты избегали их использовать, а слушатели, нарвавшись на заезжие из дальних стран коллективы, полные ударных инструментов, спешили убраться подальше, считая эти молотилки действующим на нервы шумом. Поэтому доносившаяся сейчас до слуха Сардана музыка была будто сваренной из плохо сочетающихся ингредиентов, неловкой, как неловок первый в жизни шаг. Времена меняются. Меняются постоянно и стоит их уловить на мгновение, как они пропадают навсегда. И этот старинный, увитый плющом город когда-то был совсем другим. И зеленые его цветущие улочки – лишь мгновение вечности. Что будет дальше? Откроешь глаза – а перед тобой руины…

Сардан и Ашаяти с трудом пробрались сквозь Княжьи Ворота, где толпилась и толкалась орда караванщиков – стражники не успевали досматривать всех желающих пересечь западную границу города. Широченная, аккуратно вымощенная брусчаткой дорога, когда-то гордо называвшаяся Золотым Путем, сейчас покрылась выбоинами и кочками, камни кое-где вывернуло боком, кое-где их и вовсе украли. Бесчисленные повозки петляли змейками, как вода, ищущая себе путь в лабиринте. Путаться среди караванов, впрочем, пришлось недолго. Вскоре музыкант и его спутница свернули на узенькую земляную тропу, сбегавшую к подпиравшему скалы лесу. Скалы эти обрушивались к земле так резко, что снизу ничего было не разглядеть, а скорее казалось, что вершина – вот она, совсем рядом, но стоило сделать к ней шаг, как она убегала вдаль, отступала все выше и выше. Позже, когда склон сделался не таким отвесным и рваным, из леса к горам приблизились засаженные виноградниками холмы. Они расчерчивали склоны косыми линиями, похожими на морские волны, как их изображают на гравюрах. А порой на скалах можно было разглядеть домики маленьких деревушек. Некоторые построили давно, одновременно с первыми виноградниками, чтобы было кому следить за урожаем. Другие, забытые и полуразвалившиеся, издалека казались обглоданными скелетами, которые обсасывает никогда не слабеющий наверху ветер.

Дорога все еще грязна была от прошедшего вчера ливня, поэтому идти приходилось по траве, под деревьями, порой углубляясь в чащу.

Сардан все поглядывал на свою спутницу, пытаясь создать о ней сколько-нибудь цельное впечатление. Но постоянно нарывался на противоречия. Засматриваясь в небо, она мило улыбалась, иногда прикладывала козырьком ладонь к глазам, разглядывая облака, дальние деревни и копошащихся у виноградников людей. Глаза ее, или малахитовые, или салатовые, сверкали на солнце крошечными изумрудами. А потом вдруг, без перехода, она доставала непонятно откуда два коротких меча, осматривала сколы на лезвиях и недовольно чертыхалась, заметив новую царапину.

– Скажи-ка, ведь ты – музыкант, – обратилась она, когда виноградники остались позади. – Вот мне интересно, где вы прячетесь на городских представлениях?

– Каких еще представлениях? – не понял музыкант.

Они вышли наконец на сухую дорогу и поплелись вдоль заросших сорняками, давно брошенных полей.

– Городских. Видела пару раз в Веренгорде, на площади. Народ хохотал до полуобморока. Что показывали толком не знаю, у меня другие дела были, пока все на сцену смотрели… – Сардан без труда догадался, какие это были «дела». – Помню какая-то девка носилась по сцене с топором, визжала и искала мужа. А тот сидел в мешке со своим любовником, потом пришел купец и увез мешок на рынок. Потом еще какие-то продажные зазывалы говорили, что это шедевр, и что они ходят на каждое такое представление. Все это время бренчала музыка, но никаких музыкантов я не видела. Таких как ты – уж точно.

– То ведь другие музыканты, обычные, не артельные.

– И что?

– Я такое не играю.

– Ну понятно, не умеешь, значит, – презрительно сказала она. – Кого попало туда не возьмут.

Сардан до того возмутился, что сбился с шага.

– Нет ничего такого в этой жизни, чего бы я не умел, женщина! Захочешь – сыграю тебе хоть на ночном горшке. Да так, что прям в душу, прям до слез! Тоже мне!.. Играл я в представлениях таких, раза три-четыре, звали. Но не в городских, открытых, а на приемах, среди знати, где и умения побольше надо, и слушают внимательней, и мордой в грязь за любую фальшь. Поиграл, попиликал – ничего особенного.

– Откуда играл-то? Где прятался?

– Ясное дело где – у актрисы под юбкой.

– Врешь…

– Да ни разу!

– Врешь!

– Может и вру, но это еще не значит, что говорю неправду.

– Что?!

Она задумалась над словами музыканта, потом сказала:

– Разбушевались фантазии…

– Ничего себе фантазии! Век бы мне таких фантазий не снилось! Думаешь так просто у нее между ног болтаться? Она через всю сцену как сиганет в одну сторону, в другую, а ты там на карачках, весь потный, ноги ломит, спина болит, не видно ничего, ползешь и играешь, ползешь и играешь. А потом она разом прижмется всеми своими телесами необъятными к какому-нибудь франту, лобызается с ним на глазах у публики и так, и эдак. А ты что же? Сидишь у нее меж ног, а где же, по-твоему, франтово хозяйство приходится? Не хочу говорить и смущать, но в такой момент прям в нос тебе тычется, прям болтается, как будто напасть хочет. А ты играй себе что-нибудь лирическое, покрасивее… Пока перед тобой это страшилище мечется самым романтическим образом!