Птица огня

Сардан замолчал, стиснул зубы. Бесчувственная Ашаяти позади захихикала, потирая свои клинки друг о друга.

Позже, когда солнце подплывало к разморенному горизонту, они взобрались на взгорье, откуда видна была вся долина с беспорядочно заросшими, давно не видевшими плуга полями, где среди серого, потускневшего к концу осени бурьяна кое-где возились темные, равнодушные к холодам птицы, а в стороне пробежал на двух ногах заяц с огромными когтями.

Сардан остановился – он перестал слышать шаги своей спутницы. Обернулся. Ашаяти осталась позади, стояла у дороги и смотрела куда-то вдаль. Внизу, у пересохшего ручейка, виднелись маленькие черные домики, пустые, одинокие, с затянувшимися травой крышами. Деревню потихоньку пожирал лес, молоденькие сосенки росли уже прямо на дорогах, ветки других лезли из пустых окон. Там давно никто не жил. Сардан подошел к Ашаяти.

– Что там? – спросил он.

– Ничего, – поспешно ответила она и нахмурилась.

– Знакомые места?

Она долго не отзывалась, потом стремительно сорвалась с места и, нахохлившись, сдвинув сердито брови, скорым шагом зашагала дальше по дороге.

– Там, за этим селением, – сказала она, – дальше по течению реки была моя деревня.

Сардан подумал, что тоненький ручеек, огибавший деревню, с натяжкой можно было назвать рекой.

– Хочешь туда заглянуть? – спросил музыкант, посматривая в угрюмое лицо своей спутницы.

Она фыркнула и насупилась еще больше.

– Там уже давно никого нет, – сказала она, долго молчала и несколько позже добавила шепотом: – Одни кости остались на дорогах валяться.

Сардан попытался разговорить девушку, расспросить о ее прошлом, но она зыркнула на него разок исподлобья так злобно, будто хотела одним взглядом разрезать его кусков на пятьдесят, поэтому с вопросами было решено повременить.

Когда они добрались до леса, солнце совсем спряталось за горизонтом, оставив на небе малиновые следы. Вскоре среди россыпи звезд показалась убывающая Саяни – большая золотая луна, отбрасывавшая на землю бледно-желтые лучи. Следом за ней плыла маленькая красная Руни, а чуть в стороне, как обиженный ребенок, – лазурный серп Инашани, еще меньше остальных. Множество других, совсем крошечных спутников сопровождало эти три луны, но разглядеть их невооруженным глазом среди звездного сияния было непросто, и только цветные – сиреневые, серебристые и желтоватые отблески на небе выдавали их скопления то тут, то там. Луны прятались промеж звезд, а ученые постоянно путались, пытаясь их все пересчитать. Одни говорили, что их не меньше сотни, а другие – тысячи, и каждый день появляются новые и уходят в небытие прежние.

Сардан разжег костер, пока Ашаяти ходила на разведку. Вернулась она совсем мрачной, долго смотрела на огонь и долго отказывалась брать у музыканта сухари, отмалчивалась и сопела себе под нос.

Тогда он достал из ящика с инструментами сверток и аккуратно положил у костра так, чтобы она не могла его не заметить. Ашаяти насторожилась. Сардан развернул сверток. Внутри оказался не бог весть какой кусок вяленого мяса. Он таскал его с собой целый месяц, получив в награду за работу, после которой две недели ломило все кости, постоянно разворачивал по вечерам и глядел, облизывался и засыпал беспокойный. Мясо в награду давали совсем редко, по крайней мере там, на юге, где он провел последние годы.

Ашаяти покраснела – Сардан разглядел это и в темноте. Придвинулась к огню, или к мясу. Музыкант разрезал кусочек пополам и показал на него пальцем, как будто животное кормил. Ашаяти подвинулась ближе и взяла свою половинку.

– Спасибо, – буркнула она, мрачным тоном старательно скрывая благодарность.

Больше не сказали друг другу ни слова. Ашаяти завернулась в тряпку, добытую из своей комнаты над кабаком, и легла немного в стороне от костра. Сардан устроился ближе к огню, укутался в легкое одеяльце. Ночи становились все холоднее. Годы в южных странах разнежили его теплотой. Поэтому он беспокоился, что уже через неделю или в лучшем случае две так запросто будет не переночевать. Придется брать в артели походные спальные принадлежности и таскать этот огромный тюк с собой целую зиму, вдобавок к и без того тяжеленному ящику с инструментами. А он никогда не любил бродяжничать зимой на севере и предпочитал выгадать такую работу, чтобы три, а то и четыре месяца сидеть где-нибудь в тепле. Хотя подгадать такое с его-то профессией удавалось весьма редко. А сейчас мучали предчувствия, что в ближайшее время отдохнуть не придется вовсе. Громадное чудище, сжигающее целые города, едва ли сдастся на раз-два. Сначала его нужно классифицировать, изучить, потом желательно почитать что-нибудь в артельных библиотеках, но и после этого первое же прямое столкновение рискует стать последним, потому что письмена в свитках и тетрадях слишком неточны, слишком поэтичны, слишком устарели, а многого в них попросту нет. За последние лет пять он и сам написал не один десяток свитков, посвященных новым духам, правда большинство из них оказались вариацией прежних, но, может быть, и такой опыт пригодится кому-нибудь, поможет выжить, спасет жизнь музыканта и человека, которому тот решит помочь.

Отвлекшись от размышлений, он услышал беспокойное посапывание. Девушка лежала спиной к нему в полумраке, но заворочалась, перевернулась и обратила лицо к огню. Свет бегал у изящного разреза ее глаз, тонкого носа и плаксиво скривившихся губ. Музыкант замер. Поначалу он улегся как раз между девушкой и костром, но огляделся и внезапно сделал быстрый, беззвучный перекат в ее сторону. Потом еще один и еще, и вот он уже ощутил пьянящее тепло ее дыхания.

Неожиданно Ашаяти вздрогнула во сне, по лбу пробежали морщины, она дернула ногой, словно бы отбивалась от кого-то, и коленом въехала подкатившемуся музыканту точно в пах. Непонятно как сдерживая вопль, заскрипев и застонав, он с хрустом покатился в обратную сторону, не глядя влетел в костер, подскочил. Пламя тотчас набросилось на одеяло, меховой камзол и штаны. Музыкант, из последних сил сдерживая рвущиеся наружу звуки, снова свалился на землю и перекатами потушил огонь. Оставшуюся ночь он решил провести под защитой костра, выставив его естественным барьером между собой и своей спутницей.

Утром Ашаяти долго сидела у потухшего костра, зевала и все никак не могла проснуться. Когда солнце подтянулось до верхушек деревьев, они наконец выступили в путь. Довольно скоро свернули с пошедшей ухабами дороги на другую лесную тропу, заваленную хворостом и заросшую кустами так, что ее и разглядеть-то с трудом можно было. На этот раз Ашаяти шла впереди по праву местного жителя и проводника. Она беспокойно озиралась по сторонам, раз десять сбивалась с пути, вскоре совершенно потеряла дорогу, а через час блужданий нашла ее вновь. Так уж получилось, что в жизни своей она видела только родную деревню и Веренгорд, ни разу не была в этом отдаленном лесу, ни разу не посещала соседних селений и в целом с трудом представляла себе карту местности. Но за сундук золота готова была вспомнить то, чего никогда не знала и наврать столько, сколько не влезет ни в какие уши. Да и кто не готов, в конце концов?

Когда обеспокоенный ее странным поведением музыкант робко спросил не заблудилась ли она, девушка неловко засмеялась.

– Просто тут все заросло с тех пор, как я ходила в последний раз, – так неуверенно сказала она, что музыкант тотчас разгадал ложь. – И вообще, я ищу дичь. Ведь у тебя больше нет мяса?

– Нет.

После недолгих блужданий Ашаяти заметила среди кустов серо-бурого кролика, пригнулась и сняла с плеч лук.

– Будет тебе мясо, – самоуверенно заявила она.

Но первая же стрела, скользнув куда-то в сторону, неуклюже болтнулась в воздухе, завертелась, как пьяная, стукнулась о дерево и отскочила точно в лоб Ашаяти. Девушка вскрикнула, но сразу осеклась и скосилась на музыканта. Тот сделал вид, что ничего не заметил. Ашаяти спешно потерла ушибленный лоб рукавом и пустила вторую стрелу, но та, залихватски взвизгнув, почему-то унеслась в небо.

– Не дыши мне в спину! – раздраженно бросила Ашаяти музыканту. – Отойди, я из-за тебя развернуться не могу!

Сардан, стоявший у дерева метрах в десяти, недоуменно почесал затылок и отошел еще на пять метров.

Третья стрела и вовсе сорвалась с тетивы и закружилась на месте у самого лица Ашаяти. Девушка вскрикнула, пригнулась и отскочила в сторону. Стрела упала где-то в траву. Ашаяти в бешенстве рванула рукой за следующей, но к великому своему удивлению обнаружила, что в колчане пусто. Тогда, разъяренная от кончиков волос до самых пределов своего естества, она кинулась искать выпущенные стрелы, кинулась истерично, раздраженно. Но попробуй найди тонкую веточку в чаще осеннего леса, заваленного цветастыми листьями, усыпанного высохшей травой и хворостом! Перепуганный кролик метнулся в сторону быстрее любой стрелы. Ашаяти, бросив поиски, помчалась за ним. Кролик юркнул в крошечную норку в глубине здоровенного куста. Девушка с разбегу бросилась сверху, в надежде ухватить беглеца за лапы в последний момент, но просчиталась… Вместо того, чтобы провалиться сквозь куст, она легкой тряпкой повисла на его ветвях, тугих, жестких и колючих. Ее веса сильно не хватило, чтобы проломить кусты до самой земли. Ашаяти завизжала, попыталась высвободиться, но не тут-то было – ветви успели оплести ее паутиной.

Сардан подошел минуту спустя, помог выпутаться и, с трудом сдерживая улыбку, протянул девушке щепотку сухарей. Ашаяти фыркнула, отвернулась, собрала-таки свои стрелы, затем все-же вернулась и взяла сухари.

Полдня после этого шли молча по бесконечному красно-желтому лесу. Вскоре окончательно сбились с пути и вместо того, чтобы сократить дорогу через чащу, потеряли лишние часы и выбрались к реке только к следующему утру. Река Менера, спускавшаяся откуда-то с гор неподалеку, на карте казалась едва ли не ручейком, через который не надо и переправляться, а можно просто переступить, перепрыгнуть и пойти себе дальше. На деле же до противоположного берега было метров тридцать-сорок мутной, скоро бегущей воды, в которой невозможно было разглядеть дна уже на самом берегу. И хотя поток не был таким уж бурным и неистовым, а на всем обозримом пространстве не валялось в нем ни одного камня, что было несколько удивительно, учитывая близость скал, продвинувшись всего на метр, Ашаяти погрузилась почти по пояс. Она сделала было еще шаг вперед, но провалилась, потеряла дно под ногами и выскочила не берег. Сардан не знал, что на одном из древних языков этих мест «менера» значило – «бездонная».

Все утро ползли вдоль берега в поисках брода, пока не наткнулись на крошечную браконьерскую деревушку. Не больше десятка дворов ютились у самой воды, некоторые кое-как стояли на сваях прямо в реке. Поток перекрыли сетями от берега до берега. У пристани за этой преградой для рыбы болталось на воде несколько лодок, там же сидел, свесив ноги, сухой мужчина непонятного возраста с раздраженным взглядом, курил и пыхтел со страшной силой. Сардан снова глянул на карту. Дальше река раздваивалась, поэтому придется искать брод дважды на оба притока, либо делать существенный крюк по лесу, который постепенно превращается в болото, и все равно искать брод, хоть в этом случае и всего раз.

Пока Ашаяти сосредоточенно изучала переплетение сетей, Сардан отправился уговаривать лодочника довезти их до Сыреша.

– Ступай отсюда, – огрызнулся тот и сплюнул в воду. – Разлив, вода быстрая, в одну сторону долетишь – в обратную придется лодку лесом тащить. Никуда не поплыву!

– У меня срочное задание от ханараджи!

– Ты, что ли, ханараджа? – опять сплюнул в воду, даже не обернулся.

– Я музыкант.

– Ну так и пляши отсюда. Отвяжу лодку – лови ее потом до вечера. И на тот берег не перетяну.

Сардан разозлился, но делать было нечего. Он вернулся к Ашаяти и кивком позвал ее идти к лесу дальше.

– Я пойду сама с ним поговорю, – заявила она и отправилась к пристани.

Разговор вышел недолгим. Увидев красивую девушку, лодочник соизволил подняться, повернулся к ней лицом, они сказали друг другу пару не долетевших до Сардана фраз, а после этого, не слишком-то и размахиваясь, Ашаяти влепила бедняге ногой между ног. Лодочник побелел, расстроился и сел. Ашаяти снова что-то спросила, и лодочник несколько раз кивнул, но медленно-медленно, с усилием. Девушка повернулась к Сардану и самодовольно улыбнулась.

Впрочем, спустя пару минут, когда полезли в лодку, – улыбку ее сдуло паникой. Потеряв под ногами землю, став на болтающиеся в быстрой водке доски, Ашаяти ухватилась за борта лодки с такой силой, что пальцы вонзились в дерево.

– Ты чего? – удивился Сардан.

– Я плавать не умею, – вспомнила девушка.

– Не переживай, – успокоил сердитый лодочник, устраивавшийся с веслами на корме. – Свалишься в такую реку – все равно потонешь.

Ашаяти взглянула на него с презрением до того абсолютным, что лодочник отвернулся и отчалил. Спустя где-то час скоростного сплава наткнулись на камни. Лодка вздрогнула, подскочила немного. Ашаяти, все это время сидевшая как иголках, вцепившись в борта, будто ее к ним гвоздями прибили, вскрикнула. Лодка вырвалась у нее из рук, и, боясь вывалиться, девушка быстро-быстро забарахталась в воздухе в поисках новой опоры. Одной рукой она тотчас ухватила ногу музыканта, расслабившегося на носу судна, вонзив ногти, наверное, до самых костей. Музыкант не успел ничего понять, вздохнул только глубоко: «Ах!», – из глаз невольно брызнули слезы. Вторая же рука Ашаяти все продолжала шарить по воздуху, метнулась к другому борту лодки и дугой пошла дальше, дальше, к перепуганному лодочнику, следившему с религиозным ужасом за приближающимися к его паху страшными когтями. Душераздирающий вопль его перепугал птиц и зайцев, из чащи выскочила в панике целая волчья стая и бросилась наутек непонятно куда и непонятно зачем.

Река шумела, покрылась от злости грязной пеной, спадала вниз порогами, а потом, когда лодка свернула на северный приток, – присмирела и утихомирилась. Скалы остались позади и быстро отступали, а вскоре исчезли совсем, отстав настолько, что их закрыли верхушки деревьев. Этот приток назывался Хета, что на языке давно исчезнувшего из этих мест народа значило – «тень». Мутные воды постепенно растворялись в чистой, сияющей глади. Лодка скользила по отражающимся в реке облакам.

Река текла длинной дугой, зажатая с обеих сторон лесами, а где-то впереди над деревьями к небу тянулся черный дым. Поначалу он был похож на рассеивающуюся тучку, но чем ближе подплывала лодка к его источнику, тем темнее становился дым, тем больше туча. Столб, жирный и клокочущий, поднимался вверх строго вертикально. Ветер, словно бы перепуганный увиденным, сбежал в неизвестном направлении.