Письма с Истра

Месяц как раз подходил к концу, а у него еще оставалось почти сто евро. Последнюю декаду он жил в депортационном центре, а там все бесплатно, кроме надежд. Адвокат еще куда-то обращался, к кому-то ходил, слал СМС, иногда звонил, – вот только душу уже не грел. Оставалась нерассмотренной апелляция о незаконном переводе в центр, больше похожий на гетто – перемещение по территории и выход за пределы строго ограничен. И каждый день автобусы увозили просителей в неизвестность. В Освенцим, из которого они, сирийцы, курды, белорусы, уйгуры, афганцы, сомалийцы – пытались когда-то и как-то выбраться.

Знакомств он не завел, ни там, ни в коммуне. Знал только одну девушку – секретаря «Либеро», которая определила ему место жительства, определила защитника и засыпала рекламой. Еще показала местную русскоязычную газету, со статьей про него, он попросил на память, хотел собирать. Впрочем, больше о нем не писали. Оно и к лучшему, убеждал брат, переписывавшийся с ним через мессенджер, меньше вероятности нарваться. И не бузи там, а то я слышал, многие возникают, их в первую очередь высылают. А на тебя уже дело завели, потом второе, третье. За каждую запись в блоге, выходит.

Во вторую встречу со стариком, он узнал, что афганец неграмотен, заполнять справки ему помогала Мари, та самая секретарша, знавшая четыре языка; спасибо ей, хорошая девушка, дай бог ей здоровья и детей побольше. Моих-то война сожрала, один остался. Вот надеюсь, к двоюродному брату пробиться, он год назад вид на жительство получил. Золотые руки, любой танк мог восстановить. Молодой человек долго слушал сбивчивый рассказ про войну с «шурави» и талибами, старик перескакивал с одной на другую, путая и себя и собеседника, наконец, не выдержал, напомнил, что его отец защищал Саланг, который афганец пытался взять. Тот бровью не повел, переключился, будто сенсор от хлопка ладоней, снова заговорил, как хорошо жили при Тарике Азизе, при коммунистах, при шахе, когда с СССР плотно сотрудничали, а что он, он простой неграмотный крестьянин, тогда совсем молодой, безмозглый. История вон как повернулась, если б знал тогда…

Дверь приоткрылась, молодого человека пригласили на собеседование. Бывший моджахед остался в пустоте заполненной беженцами рекреации, но замолчать не мог, продолжал изливать душу не понимавшим его хмурым, прятавшим лица людям.

Чинуш, лицом и манерами напоминавший всех остальных делопроизводителей, виденных, что в коммуне, что в центре, что в любом другом административном здании любой страны, предложил сесть, попросил не курить, извинился за скверный английский и уже на голландском вызвал переводчика. Тот вошел, неотличимый, как брат-близнец, от визави, сел рядом с молодым человеком, поздоровался. Русский он знал немногим лучше афганца. Начал переводить, устремив очи долу, будто сменив программу.

– Мы рассмотрели ваше ходатайство, изучили ваши справки и записи, и вынуждены огорчить; к сожалению. Мы не можем предоставить статус беженца из-за недостаточных доказательств преследования со стороны правоохранительных органов России.

Первые несколько мгновений он молчал, не понимая ни слова. Попросил повторить. Переводчик кивнул чиновнику, текст воспроизвелся в точности – как заезженная пластинка.

– Но почему? На меня завели уголовное дело, мне светит десять лет и миллионные штрафы.

– Есть нюансы. Дело находится в стадии рассмотрения, вы проходите как соучастник, угроза вашей жизни или здоровью вами же преувеличена. Вы не являетесь знаковой фигурой, не состоите в запрещенной партии, не участвовали в митингах или пикетах, – молодой человек потряс головой, пытаясь отогнать наваждение.

– Вы не знаете, что у нас за суд, он всегда копирует заключение прокурора. Прокуратура послушает службы, и выставит ровно то, что они хотят. А то, что я соучастник… так я один, они же как в пятьдесят втором моего деда… – комнатка превратилась в узкий тоннель, заканчивающейся кособокой энергосберегающей лампочкой на стене, с трудом удалось отогнать наваждение. – Они просто хотят добавить подписчиков моего блога в дело, поломать меня, чтоб я сдал кого-то на допросе. Это как дело врачей, только теперь касается блогеров, неважно известных или нет.

– Вас прежде били?

– Только угрожали.

– Вот видите. А у нас случаи насилия постоянны, – переводчик и чинуш синхронно кивнули в сторону рекреации. – Людей пытали. Их вытаскивали из тюрем, спасали от смерти. А ваш случай… он, понимаете, отличается, – чиновник поднялся, давая понять, что аудиенция окончена.

– Да, пороху не нюхал.

– Вы забыли документы. И еще, подождите, вот вам мой совет. Подайте новое прошение, через вашего адвоката. Я с ним свяжусь.

После его и отправили в депортационное гетто. Где он, буквально через пару дней, сидя в очереди уже к адвокату, снова стакнулся со афганцем – будто наваждение.

– И вас туда же, вот как. А мой брат, он в тюрьме сейчас, – только и произнес старик, потряхивая головой. – Натворил что, не говорят. Не пускают. Автобус придет.

Снова замолчал, ни на кого не глядя. Молодого человека вызвал адвокат. Пригласил присесть в продавленное кресло напротив стола, заваленного однообразными бланками с красным штампом поперек – и неграмотному можно догадаться, что это значило.

Начал издалека, с очевидно несправедливого решения выслать его подзащитного из коммуны в депортационный лагерь. Говорил долго, обращаясь явно не к собеседнику, молодому человеку подумалось, защитнику не хватает публики. Так привык выступать в суде, что не может иначе. Не выдержав, попросил адвоката пояснить ситуацию в двух словах.

– Грубо говоря, они в вас не нуждаются. В том виде, как вы подали прошение. Видите ли, пока вас не обвиняют напрямую, вы не можете быть признаны узником совести, на вас могут давить, оскорблять, могут даже обыскивать и угрожать, но пока нет прямого нарушения ваших прав…

– Я понял, что беженцев у них слишком много.

– И это тоже, – дернув щекой, согласился адвокат. – Поэтому они вынуждены выбирать. К сожалению, выбор пока не в вашу пользу. Вы не состоите ни в одной партии, не участвовали…

– Мне это уже говорили. И что я не друг знатных оппозиционеров, и не сидел, а просто офисный планктон. Что еще сказал чинуш?

– Он предложил подать заявление заново, как если бы вы решились выставить себя в новом свете. Это называется «каминг аут», то есть раскрытие. Видите ли, в Голландии несколько лет назад принят закон, по которому представители сексуальных меньшинств, подвергавшиеся тайному или явному преследованию со стороны хоть сослуживцев, хоть начальства, хоть общества, получают преференции при прохождении отбора.

Молодой человек безмолвствовал, глядя на замолчавшего адвоката. Дядя бежал в восемьдесят девятом в Австрию, еще до его рождения, устроился по специальности, тогда его работой инженера даже хвалились в компании. Несколько раз он писал, приглашая, мама так и не решилась поехать к брату даже после развала. Даже в отпуск. Дядя говорил, нас тут держат за бездомных котят, помогают, делятся, советуют, удивительные люди, чувствую себя настолько в своей тарелке, даже несмотря на то, что едва понимаю язык.

Конечно, сейчас все изменилось, Союз давно пал, беженцы приелись, а многим и вовсе осточертели, да и нынешняя заморозка лишь повод ждать новой волны нахлебников. Об этом много писали и говорили еще до войны. Все одно ему верилось в лучшее. Вроде столько грязи вылито, столько копий сломано. Верилось. Только сейчас эта вера, полжизни подпираемая самыми разными способами, осела, превратившись в пыль. Он не знал, становиться ли на колени, чтоб поднять прежде столь лелеемые останки.

– И что мне делать? – наконец, спросил он.

– Все просто, – зачастил адвокат. – Вы переписываете анкету, где указываете не только и не столько преследования со стороны властей по политическим мотивам, но и добавляете о том, что вам прежде не хотелось говорить вслух, особенно в России, где общество, сами знаете, как настроено против меньшинств. Это обращение в доказательствах не нуждается, да и как их получить? Единственное, вам придется побыть под наблюдением все время, пока идет процесс получения гражданства. Все тоже самое, за исключением внимания вот к этой особенности. И главное. Вам надлежит побыстрее влиться в общество: не только найти работу, но и вступить в какой-то клуб по интересам, больше общаться, да, конечно, с представителями – это тоже будет проверяться. Кроме того, что вы будете отмечаться в миграционной службе, к вам будет заходить инспектор, где-то раз в две-три недели.

– Мне ему зад показывать?

– Даже не шутите так, от двух до пяти лет вы будете под микроскопом как бы и что не повернулось. И поймите меня правильно, это для вашего же блага…

Молодой человек медленно поднялся, поблагодарил за совет, сообщив, что подумает. Выходя, снова столкнулся со стариком, тот принялся узнавать, как и что прошло, надеялся на вышнюю волю.

– Именно, есть способ, – и рассказал подробнее. Разумеется, афганца это взбесило до крайности, он ругался неведомыми словами и долго стучал кулаком по журнальному столику, покуда его не вывели вслед за молодым человеком.

На следующий день он захотел найти старика, извиниться за выходку. Не зная, где искать, слонялся по гетто, покуда не добрел до ворот. Навстречу выезжал автобус, с окнами, закрытыми плотными шторами, сквозь прорези отчетливо виделись белые лица возвращаемых в Освенцим. Он спросил у охраны, увезли ли старика, разговор шел на английском, его не сразу поняли. Нет, не увезли, вчера он пытался покончить с собой, повесившись, его откачали, сейчас в лазарете на успокоительных. Вывезут позже.

Несколько дней прошли как в забвении. Звонил адвокат, настаивал, просил, намекал, молодой человек всякий раз отказывался общаться с ним. Нагибаться в поисках веры не хотелось. Сил не осталось. Совсем никаких сил.

– Я приехал сюда не за этим, – пытался он объяснить защитнику. – Я искал справедливости. Порядочности. Много чего. Но я не хочу получать надежду вот так.

– Постойте, вам надо немного подождать. Я подам апелляцию. В любом случае, я обязан ее подать, ведь вас перевели незаконно. Вы все равно будете в определенном выигрыше. Я предупредил Мари Дюмолан, вы ее знаете, чтобы заехала в миграционную службу вместе со мной. Понадобится отзыв от коммуны.

Попрощавшись, он отключил сотовый. В следующие два дня никаких звонков от адвоката не случилось, впрочем, он пропадал и дольше. А когда до решения суда оставалось трое суток, молодой человек решился. Написал СМС Мари, поблагодарил за все, собрал последние деньги и отправился через реку. Сотовый бросил по пути в квартал красных фонарей, больше ему не понадобится. План давно созрел, но оформился ясно и четко только этим утром, теплым, солнечным, когда так не хочется вставать.

В гетто охрана всегда строга с проверками, особенно к депортируемым ближайшим автобусом. Им вменялось в обязанность следить за попытками суицида, а потому у некоторых, кого врачи могли подозревать в стремлении свести счеты до отправки в Освенцим, отбирали шнурки, галстуки, все колющее и режущее. Вот только замок на крышу оставался таким же хлипким и ненадежным, открыть его можно хоть ногтем, хоть ударом ботинка. Раз или два в неделю вешали новый, но более ничего не менялось. Восьмой этаж, двадцать четыре метра, вполне достаточно. От двери до ближайшего края сохранилась тропка в пыли и грязи. Никто не слышит удара, даже живущие на первом.

Так и в этот раз. Его тело нашли уже утром, во время обхода.

Постелите мне степь

До места он решил добраться самостоятельно, несмотря на договоренность о машине. Позвонил из номера, извинившись, спросил, как лучше к ним прибыть. На сорок шестом автобусе, остановка «Промзона номер шесть» как переедете железную дорогу, через две остановки. Спуститесь с шоссе и, выйдя в переулок, пройдете вперед мимо пакгаузов до синего домика, он чуть в стороне от дороги.

– Все в порядке? – спросил знакомый голос на том конце, – Вы будете в указанное время или нам подождать…

– Нет-нет, все нормально. Сегодня хорошая погода. Хочется немного посмотреть город. Из машины слишком быстро.

– Если вдруг заблудитесь, сообщайте, я вас найду.

– Не надо. Я постараюсь не заблудиться.

Посидел на кровати, разглядывая серый гостиничный телефон, потом вздрогнув, стал собираться. В одиннадцать спустился выписаться из номера. Некоторое время стоял в холле гостиницы, глядя на суетящихся постояльцев. Суббота, народу немного, большей частью люди в костюмах, прибывшие по делам компаний. Отель небольшой, но уютный, ему приглянулся сразу: невысокий дом, стилизованный под старину, растения у каждого окна и картины у каждого номера. Как в музее. Перед сном долго бродил по коридорам,. У его двери некий Георг Кляйнхоф изобразил катание на коньках на озере – жаль, так его и не увидит, наверное, красиво. Покидая, еще раз глянул на картину. На выходе из гостиницы Дотер на большом холсте, железнодорожная станция с отбывающим паровозом. Он улыбнулся.

Так, с улыбкой, пересек заснеженную пустую площадь перед гостиницей, вышел к остановке. До прибытия сорок шестого оставалось семь минут, на месте он окажется почти за полчаса до положенного срока. Но он всегда приходил заранее, не умел опаздывать.

Оглянулся на стоявших рядом. Первый раз за границей, пока ехал, летел, все ожидал увидеть что-то необычное, удивительное, инаковое настолько, что можно сказать: вот она, заграница. После таможенного контроля легкое разочарование – те же толпы на выходе, те же разговоры, пусть на чужом, но знакомом ему языке. Гостиница, да, она не такая. И город… наверное, поэтому хотелось на него посмотреть. Вчера походил по окрестностям, сегодня….

Нет, отказался от машины еще и по другой причине. Хотел добраться сам, не повинуясь запущенному им механизму, проделать последний, пусть и небольшой, путь в одиночку. Смешно, странно, но такова его воля. Спорить с ним не стали. И прежде всегда шли навстречу, еще когда первый раз написал, на немецком, изложив вкратце, нет, вкратце не получилось, обстоятельства дела. Ответили на русском, приятно удивив. Конечно, в нашей организации есть врачи, владеющие этиим языком, есть и те, кто приезжает к нам из России, пусть немного, но все же. Мы не так известны, как бельгийская организация, будто извиняясь, сообщили ему.

В аэропорту его встретила Агнесса Хиршер, психиатр, ведущий его дело. В руке лист бумаги с его фамилией, рядом еще несколько человек, будто устроивших пикет. Узнали друг друга сразу, ведь виделись, пусть и через компьютер, не раз. Взяв под руку, Агнесса повела его к авто. Номер в гостинице он бронировал сам, но как показалось, госпожу Хиршер здесь знали. Управляющий, заполняя документы, несколько раз бросил в ее сторону колкий взгляд, затем протянул бумаги на подпись. После этого поднялись в номер. Агнесса осмотрела его, померила давление, проверила зрачки, задала несколько вопросов, держа за руку и мелко кивая в ответ. Говорили сдержанно, он уже не торопился рассказывать, не глотал слова, как обычно прежде, к нему вдруг пришло незнакомое чувство успокоения, несколько раз попытался шутить. Через час Агнесса поднялась, откланиваясь, он не знал, стоит ли проводить до лифта или спуститься, в итоге так и остался стоять у двери номера с поднятой рукой, опустил только, когда шум лифта затих. Чему-то улыбался. Потом прошелся по окрестностям, добрался до железной дороги и вернулся.