Дневник школьника уездного города N

– Ну что, пойдем к остальным?

И все сомнения мгновенно улетучились.

Мы вели себя как обычно. Никто нас ни в чем не заподозрил. Никто не обратил внимания на грязную посуду, которая так и осталась лежать неубранной. Только Саша заметила, как мы, сидя у костра в разных местах, бросаем друг на друга осторожные взгляды, чтобы понять, что же между нами изменилось.

Через неделю мы снова были в этой же самой комнате. Аня показывала мне свои рисунки, на которых она изобразила наших одноклассников. Она указывала пальцем и поясняла кто есть кто, потому что они совсем не походили на оригиналы. Я недоуменно кивал, и, видя мое непонимание, она поясняла, что так и задумано – они не должны быть похожи: рисунок лица и настоящее лицо – это разные вещи. Я подумал: в этом что-то есть – и согласился. Тогда я понял, что произошедшее в этой комнате неделю назад не было катастрофой, наоборот – мы стали гораздо ближе, и я уже не представлял свою жизнь без Ани.

Под конец вечеринки Эдик едва не расплакался. Никто не смеялся над ним из-за чрезмерной чувствительности – так или иначе все украдкой вытирали глаза. Произошло это из-за нахлынувших воспоминаний. Мы сидели вокруг костра, и каждый по очереди рассказывал связанную со школой историю. Вспомнили, как Дима зимой десятого класса, спутав в гардеробе куртки, ушел в чужой, и потом вся школа искала вора, пока на следующий день не пришел растерянный Дима и не вернул куртку. Самое смешное в этой истории то, что куртка принадлежала школьному сторожу.

Вспомнили, как Эдик однажды в столовой так отчаянно смеялся, что случайно высморкался себе в компот. Вспомнили, как мы с Аней не переносили друг друга в начале года. И как все вместе мы ходили в пиццерию вместо отмененных уроков. А иногда и прогуливали, и шли на набережную Кубани, где издалека смотрели на плотину, а потом до вечера бесцельно бродили по парку. Еще многое вспоминали в этот вечер, пока Эдик бестактно не сказал:

– Жаль, мы больше никогда не соберемся вместе.

Ему сначала никто не ответил, а затем со всех сторон посыпались заверения, что мы обязательно будем поддерживать связь друг с другом, и раз в месяц будем собираться вместе, куда бы нас не закинула судьба, а если не получится раз в месяц, то хотя бы каждые полгода или каждый год… Я думаю, никто по-настоящему не верил в эти слова, и все понимали: Эдик прав.

Когда стемнело, все разошлись по домам. Я ушел от Ани последним. К тому времени приехали ее родители, предложили меня подкинуть. Я отказался. Мы с Аней неловко попрощались, я залез в маршрутку, добрался до центра города и оттуда поплелся до дома пешком – автобусы к моему району уже не ходили. Идя по безлюдной дороге в темноте ночной прохлады, я пытался понять, поменялось ли что-нибудь во мне после этого дня или нет.

Всю предыдущую неделю мы с Аней встречались у меня дома, пережидали часы сиесты и, набрав в рюкзак воды, выдвигались на затерянное озеро, чтобы там понежиться в тени деревьев и искупаться в чистой прохладной воде. Путь туда неблизкий – минут сорок пять – и в первый раз, когда я вел Аню через поля, от которых дышало жаром, а над головой трещали линии электропередач, она жаловалась, что я завел ее на край света. Но когда она увидела ровную поверхность озера, внезапно открывшегося перед нами, она упрекнула меня только в том, что я не предупредил ее взять купальник, потому что нашим единственным общим желанием было упасть в воду и не вылезать из нее до конца лета. С тех пор мы ходили на озеро каждый день.

Так было и вчера. Мы лежали под деревом в шаге от воды. Аня в синем купальнике-бикини и с растрепанными волосами держала в руках несколько листков бумаги с печатным текстом. Она пояснила, что это ее эссе. На мой вопрос зачем оно ей, она туманно отшутилась.

– Можешь почитать? Мне кажется, тут чего-то не хватает.

Я прочел. В своем эссе Аня рассказывала, как впервые посетила Эрмитаж. Я сказал, что, если она хочет показать в тексте, как медленно течет время, когда ее лирический герой блуждает от картины к картине в бесконечном лабиринте залов и комнат среди миллиона бессмертных шедевров изобразительного искусства, ей нужно растягивать предложения в длинные сложные конструкции, с дополнениями и причастными оборотами, накатывающими один за другим на читателя, как волны на морской берег. Но когда у ее героя заканчивается время. Он опаздывает на поезд. Впереди осталось самое интересное. Он скачет от одной картины к другой. Галопом проносится мимо Да Винчи. Мимоходом бросает взгляд на Рембрандта. И, вылетев из музея, несется по Невскому проспекту к ж/д вокзалу…

– Тут нужно рубить предложения на части, – сказал я. – А отсылка классная.

– Какая отсылка? – спросила Аня.

– На фильм Годара, где герои за девять минут пробегали через весь Лувр.

– Я этот фильм не смотрела.

– Тогда посмотри и сделай отсылку.

– Зачем?

– Потому что мы больше не можем жить без отсылок.

– Не понимаю, почему весь мир помешался на этих отсылках.

– Хочешь фокус? Открой нашу переписку в Телеграме. Что ты там видишь?

– Сообщения… Стикеры с Гарри Поттером…

– Вот именно! Мы даже общаемся отсылками. Если бы я писал книгу, в ней был бы миллион отсылок, явных и мнимых, легко прочитываемых и известных только мне.

Мы еще какое-то время поспорили. Потом наперегонки бросились в озеро. Я доплыл до середины, взобрался на дрейфующее там бревно, где одиноко скучала лягушка, и оно тут же в моем воображении превратилось в шлюпку после кораблекрушения во время шторма, в которой подросток вместе с бенгальским тигром пересекали Тихий океан… Потом мы с Аней вышли обратно на берег, она, не вытираясь полотенцем, подставила мокрое тело под солнечные лучи, чтобы через еще не высохшие капли лучше ложился загар, и мы продолжили прерванный разговор.

– Так откуда ты все это знаешь? – спросила она.

Я, замявшись, объяснил, что веду дневник – просто на память, но ей не покажу, даже если она будет сильно просить. Она пожала плечами и сказала:

– Ну и ладно. Потом, через много лет решишь опубликовать свой дневник, сделаешь из него книгу, тогда и прочту.

Она произнесла это таким уверенным тоном, что у меня не нашлось слов возражений.

Через пару часов мы свернулись и двинулись в обратный путь с озера ко мне домой. Солнце томилось в вечернем мареве красным бесформенным пятном. Оно уже не кусалось, а только ослепляло, и приходилось все время смотреть себе под ноги. У меня дома Аня переоделась в сухую одежду, я проводил ее до остановки, посадил на автобус и вернулся к себе в комнату. Все это время и потом весь вечер, половину ночи и весь сегодняшний день ее фраза про книгу не выходила у меня из головы. Вместе с ней под черепной коробкой билась еще одна мысль: «Зачем ждать много лет, когда можно прямо сейчас?»

17 июля 2020. Пятница

Вчера прошел последний экзамен. Ощущение, будто кончился длинный забег – я преодолел финишную прямую, грудью разорвал ленточку финалиста, и теперь осталось дождаться, когда господа присяжные заседатели, посовещавшись, вынесут вердикт.

Первым сдавали Русский язык. Солнце в тот день как будто выкатилось заранее, чтобы успеть довести школьные аудитории до температуры духовки, при которой обычно запекают молодых бройлерных цыплят. Заводы на один день перестали дымить, чтобы небо оставалось чистым, и ничто не мешало солнечным лучам делать свое горячее дело. Взволнованные, испуганные и обреченные на успех школьники со всех уголков города потянулись в школы.

Мы писали экзамен в соседней – шестой школе, чуждой для моих одноклассников, но привычной мне, где я проучился с пятого по десятый класс. На входе, отделенные карантинными полутора метрами, мы выстроились в очередь из десяти человек. Остальным определили сдавать на следующий день. Охранник в пиджаке, солнцезащитных очках, в медицинской маске и черных перчатках, походивший на героя из фильма «Люди в черном», тщательно обыскал каждого из нас. У Димы обнаружились наушники от смартфона. Тут же прибежала нервная учительница и поверх маски завопила, что «наушники нельзя, не положено, непозволительно, запрещено!» Пришлось Диме сдать их охраннику на сохранение.

Потом всех погнали дезинфицировать руки. Та же нервная учительница спохватилась, что забыла проверить температуру. Нас снова выстроили в очередь. Ткнули каждому в висок бесконтактным градусником. У меня показало тридцать шесть и девять, из-за чего нервная учительница посмотрела на меня с подозрением, цокнула языком, но, ничего не сказав, отправилась замерять температуру следующему.

Духота в коридоре давила на и без того натянутые нервы. Взволнованные лица моих одноклассников блестели от пота. Эдик, тяжело дыша, безостановочно вытирал лоб салфеткой, так что она, в конце концов, превратилась в скомканный влажный комок. Оля жаловалась на головокружение. Ее никто не слушал до тех пор, пока она действительно не хлопнулась в обморок. Тут же набежали учителя, столпились зеваки – все тянули шеи, чтобы получше рассмотреть происходившую сцену. Оле сунули под нос нашатырь. Она пришла в чувство. Ей предложили пойти домой, но перспектива сдавать экзамен одной в резервный день так ее ужаснула, что она, растолкав локтями зевак, первой бросилась в класс.

Нас рассадили в шахматном порядке. Мне досталась первая парта рядом с открытым окном. Следующий час прошел в ожидании. Две учительницы важно прохаживались возле доски. Они синхронно размахивали тетрадками перед спрятанными за масками лицами. По лбу и мокрым волосам струились потные реки. Гудящий принтер выплевывал бланки для ответов на задания. Распечатав половину порции, он подавился, закашлялся и сломался. Одна из учительниц побежала за помощью. Принтер починили. Он опять сломался. Его снова починили. Он еще дважды ломался, прежде чем распечатал все бланки. Учителя торжественно вскрыли герметичный пакет с заданиями, раздали каждому из нас по билету в неопределенное будущее и объявили, что до конца света осталось три часа тридцать минут. Экзамен начался.

Как обычно бывает в таких случаях, голова, полная мыслей минуту назад, моментально пустеет, в чертогах разума с веселым улюлюканьем туда-сюда носится перекати-поле, а лежащий перед глазами текст кажется абсурдной бессмыслицей. Первые пять минут я читал задание за заданием, и ничего не понимал. Вторые пять минут я смотрел в окно. Там, за односторонней дорогой, лежал Бульвар Мира с бьющим в небо фонтаном, вокруг которого бегали мокрые ребятишки. Дальше еще одна дорога – с движением в другую сторону – а за ней кинотеатр «Мир», куда мы с Сашей ходили зимой смотреть кино на последних рядах. Не знаю, сколько я просидел бы так, если б одна из учительниц не окликнула меня вопросом, все ли у меня в порядке и не требуется ли мне снова померить температуру. Пришлось вернуться к экзамену.

Я проехал по главной информации в первом тексте, надолго встал, размышляя: дешевИзна или дешевизнА, снова набрал ход, расправившись с неправильным написанием слова «ихний», перебрался через предложения, связанные лексическим повтором, и уперся прямиком в сочинение. Оставался еще целый час.

Я решил осмотреться по сторонам. Из угла аудитории за мной пристально следил черный циклопий глаз видеокамеры. Обе учительницы повисли на спинках стульев, больше не в силах обмахиваться тетрадками и полностью отдавшись во власть духоты. За ближней партой от любого шороха нервно вздрагивала Оля. За ней сидел Дима с полуприкрытыми глазами, будто дремал утомленный жарой. Рядом с ним Виталик наоборот – выпученными глазами пялился в бланк с ответами, словно пытался разглядеть там абсолютную истину. Я вспомнил, как про себя называл его Бегуном, когда только пришел в эту школу. Казалось и сейчас, он вот-вот не выдержит напряжения и сорвется в спринт, который перейдет в марафон длинною в четыре года, по окончании которого он получит звание бакалавра в какой-нибудь из наук.

С темой эссе мне повезло. Досталось про русский язык. Текст начинался так: «Еще в юности я вычитал у какого-то древнего мудреца изречение: “От одного слова может померкнуть солнце”». Автор сетовал на то, что его соплеменники коверкают язык. Призывал сохранять и оберегать великий и могучий от засилья иностранщины и канцеляризмов.

Я подумал: окей, бумер. В конце концов, текст мог достаться и более криповым, про ВОВ, как у остальных, без годных аргументов, из-за чего у многих подгорает пукан при поиске примеров из литературы. Но в сочинении я, конечно, с автором согласился и в доказательство приписал ссылку на «Войну и мир» – там есть все, не ошибешься.

Обе учительницы вдруг разом оживились. Одна из них закричала, что осталось пять минут. Я судорожно дописал вывод, и лист с ответами вырвали у меня из рук.

Я вышел с экзамена предпоследним. В коридоре толпился возбужденный народ. Каждого вновь вышедшего тут же обступали со всех сторон и забрасывали шквалом вопросов. Каждый хотел знать, как прошел экзамен у другого, но не потому что его это искренне интересовало, а для того, чтобы остудить собственные воспаленные нервы. Я ловко увернулся, подставив на растерзание шедшего следом за мной Диму.

Поодаль от остальных в стороне я заметил одинокую фигуру Эдика. Держась за голову, он через окно смотрел во внутренний двор школы. Выглядел он так, словно его засунули в стиральную машину и три с половиной часа вертели в ней без воды. Я спросил, что случилось. Он, весь помятый и удрученный, оторвался от созерцания внутреннего двора и перевел растерянный взгляд на меня.

– Все неправильно, – сказал он глухим голосом. – Я все написал неправильно.

Я заверил его, что такого быть не может. Даже если у него найдут пару ошибок, то всего лишь снимут несколько баллов. Эдик в ответ покачал головой, снова повторил «все неправильно», вцепился себе в волосы и с силой дернул несколько раз. Я бросился было остановить его, пока он случайно не снял с себя скальп, но он уже раскисшей соплей сполз под окно и сидел теперь, опершись спиной о стену и все также обхватив голову руками. Я еще какое-то время постоял рядом с ним, успокаивая и обнадеживая, а когда убедился, что он пришел в норму, отправился искать Аню. Отходя от него, я услышал:

– Хотя, может, и правильно…

Когда мы с ней вдвоем вернулись к этому окну, от Эдика осталось только мутное пятно на стекле, куда он прижимался лбом.

Остальные экзамены прошли примерно так же. На математике было сложнее всего. Там я несколько раз сломал себе мозги, пытаясь решить некоторые задания. Когда до конца оставалось чуть меньше часа, а из моих ноздрей валил пар от медленно закипающих мозгов, я вышел в туалет, чтобы подсмотреть в шпаргалку формулы производных, но случайно забыл ее в обложке паспорта, который остался лежать на парте. Пришлось немного пошататься по коридорам и ни с чем вернуться в класс дописывать, видимо, безнадежно проваленный экзамен.